Михаил Окунь - Фрагменты к «Новейшей истории проституции» Страница 2

Минутой раньше я заметил, что к витрине подъехал колясочник-церебральник среднего возраста, тощий, в очках и с бородкой, и, выпучив глаза и мотая головой, прислушивается к нашему разговору. Интересно, на экскурсию приехал или по делу? В витрине напротив немка лет сорока лошадиного типа, вероятно чтобы не терять зря драгоценного времени, пока нет спросу, протирала тряпкой свое стекло изнутри. (Или, быть может, оформлена и уборщицей на полставки?). Кстати, в так называемом «Эрос-центре» нашего городка, как рассказал мне один знакомый алжирец, тариф тот же – 50 евро, но всё гораздо гуманнее – «до готовности».

Впрочем, я отвлекся. Юля ждала.

– Что ж, – как можно равнодушнее сказал я (она-то полагала, что совсем уже меня влюбила) – Надо, так надо. Слезай, собирайся и иди к своему лопоухому.

Она надула губки, оделась и на прощание попросила дать ей еще что-нибудь. А то из этих денег, что я заплатил, ей и половины не достанется. «А потом ведь я и бесплатно приехать могу» – добавила она. Экое наивное лукавство!

Дверь за нею захлопнулась. И эту парочку тьма ночная потащила дальше…

2

Капитальный незаконченный труд Блоха «История проституции» продолжил, начиная с «галантного века», Фукс. Сказали свое слово и российские авторы – Кузнецов, Бентовин. А нужна ли «Новейшая история проституции»? По-моему, нет. Почему? Да потому, что она уже написана. Она уже сидит в бесконечных «Секс-гидах», «Интимах» и прочих дебильных таблоидах, ею засижена вся паутина Интернета. Наконец, она написана на лицах. И всё же, я продолжаю – упорно, нелепо, с каким-то внутренним дребезгом.

Через несколько дней в один из поздних вечеров я пошел к перекрестку, где должны были дежурить «автомобильные девушки». И две, действительно, там оказались.

Полненькая крашеная брюнетка сидела на лавочке в железной будке трамвайной остановки, ее партнерша голосовала – впрочем, не слишком активно. А в одну остановившуюся тачку она просто не села – похоже, клиент был ей знаком, и, думаю, не с лучшей стороны. Я пригляделся – и удивился: она словно сошла со страниц рассказа «Андрогин». Стрижка наголо, огромные темные глаза, тщательно замазанные тональным кремом прыщики на лице, – тем не менее, вполне приметные даже в свете уличного фонаря. Сутуловатая, плоскогрудая, в пиджачке из кожзаменителя. Вид какой-то немного обиженный. Или нет, нечто другое. Какая-то смесь необъяснимая. Решимость, детское высокомерие, потаенная забитость…

Минуты через две молчаливого сидения брюнетка осторожно обратилась ко мне:

– Чего-нибудь хотите?

– Сам не знаю… – искренне ответил я.

Цены по сравнению с рекламо-шансевыми оказались вполне божескими. Ладно, допустим, уже знаю. Но где? Я ведь сегодня, как, впрочем, и ежедневно, не при авто.

Два угла этого перекрестка занимало кладбище. Когда-то оно шло сплошным массивом, но впоследствии проспект продлили, и он разрезал место последнего успокоения пополам (народ метко окрестил эту часть магистрали «дорога по костям».

Что ж, падать, так вниз головой! «Пошли, девчонки!» И мы дружно углубились в межмогильные извивы.

Хотя это был для меня не первый опыт кладбищенского секса. Помню старинный крошечный погост на Малой Охте. На нем уже давно никого не хоронили. Кладбище обнесено высокой каменной стеной, а с одной стороны в него углом въезжает дряхлый пятиэтажный дом с низеньким первым этажом. И один из деревянных покосившихся крестов словно стучит перекладиной в окошко коммунальной кухоньки.

Март, под ногами хлюпает. Десять часов вечера, темно. Моя отчаянная партнерша, талантливая художница из области (они там все талантливые), развернувшись ко мне упругим задиком, уцепилась за массивный гранитный крест охтенского купца, которому повезло не дожить до революционных перемен. В решающий момент я слышу чавканье грязи и шумное дыхание. Сторож? (хотя откуда ему здесь взяться?) Али купец восстал во гневе? Нет, это к нам подлетела кладбищенская дворняга и, свесив язык на бок, с добродушным любопытством наблюдает за процессом.

Мы с толстушкой, оказавшейся опять же Юлей (насчет института забыл поинтересоваться), входим в деревянную оградку и усаживаемся на лавочку. «Кондикова Аграфена Евлампиевна – читаю я на табличке, – 1902…» Года смерти не разобрать. Ладно, лежи уж, Аграфена…

Подруга Юли в полуобороте прислоняется спиной к ограде и закуривает. А Юля, получив оговоренную сумму вперед и приняв, опять же, меры предосторожности (они на этих презервативах когда-нибудь разорятся!), осведомляется, много ли пива я сегодня в себя влил и приступает к делу…

Минут через пять натужного сопения она отрывается и обращается ко мне:

– Ну что же ты?!. Я задыхаюсь, у меня нос заложен. И потом, он такой широкий – рот устает, – (я поражаюсь эпитету «широкий»), и, обращаясь к подруге: – Катя, помоги!

– Катя, помоги! – эхом отзываюсь я.

Катя словно ожидала подобной просьбы. Она бросает окурок, входит в оградку. Ее подружка отодвигается от меня, уступая ей место, но она мотает головой и присаживается передо мной на корточки. Наставительно глянув на подельницу, расправляет сузившийся кончик презерватива. Та смотрит уважительно, как ученик за действиями метра. И через секунду я оказываюсь уже в другом отверстии.

Катя действует плотно. Я сразу чувствую, что попал в настоящие… руки? Дернув плечом, девчонка сбрасывает с него мою ладонь. Через пару минут всё заканчивается, но она держит остывающий член во рту еще секунд двадцать, выдавливая остатки в резиновый мешочек. Еще в момент пика я положил ей руку на стриженую макушку, ожидая, что она ее вновь стряхнет. Но она этого не делает. Может быть, ей приятна эта легкая ласка?

Наконец, она отрывается от меня. Толстуха, чтобы хоть чем-то быть полезной, бросается стягивать презерватив. «Даже не снимается! Широкий он, правда?» – обращается она к специалистке. «Да» – произносит та свое первое слово, и лицо ее озаряется неожиданной широкой улыбкой. Быть может, от сознания выполненного долга? Нет, просто она знает себе цену.

На обратном пути к перекрестку толстуха тараторит без умолку: «В первый раз на кладбище… Вот – за те же бабки сразу двое тебе сосали…» «Лучше бы одна, – думаю я. – А ты бы лечила свой насморк».

На перекрестке Катя внезапно остро взглянула на меня и неожиданно сказала:

– Поехали к нам…

– Куда это? – опешил я.

– На Ломоносовскую.

– Нет… Нет!

Она еще раз взглянула на меня тёмным взглядом и отвернулась.

У перекрестка, тем временем, притормозил серебристый «вольво». Этот автолюбитель явно знал, куда и зачем он прибыл. Катя, потупив глаза, села рядом с ним. Юля приняла деньги. Видимо, она только на это и способна – должность кассирши для нее потолок. Машина отъехала, а Юля, сообщив, что Катю увезли как минимум на час, распрощалась со мной и отправилась коротать время в близлежащий ночной ларек. Часом раньше я покупал там пиво у двух веселых азеров. «Сколько ей лет?» – крикнул я вдогонку. «Двадцать», – кинула, не оборачиваясь. Сомнительно…