Темные времена (ЛП) - Джуэл Белла Страница 23

Она не заслуживает такой жизни, какой жила.

Она определённо не заслуживает того, чтобы называть эту свинью своим отцом.

— Нет, — говорю я, глядя Малакаю в глаза. — Но этот человек трогает меня до глубины души, понимаешь? Из-за таких людей погиб мой брат.

Не совсем из-за него. Я никогда не назову его точно.

— И поэтому для меня это значит больше, чем для тебя, — увидеть, как его уничтожат. Не говоря уже о том, — я бросаю взгляд на Чарли, которая встречается со мной взглядом, и она слегка улыбается мне, прежде чем снова повернуться к Скарлетт — что он использовал ребёнка для выполнения своей грязной работы и в процессе разрушил её жизнь.

Я оглядываюсь на Малакая, и он смотрит на меня с состраданием в глазах. Не сказал о Брэкстоне, никогда не говорил и, вероятно, никогда не буду. Это чертовски больная для меня тема. Но Малакай знает, что я потерял его, и он знает, что это навсегда изменило меня.

— Понимаю, брат, — говорит он твёрдым голосом. — Понимаю. Просто не теряй головы.

— Да, я так и сделаю, — киваю я.

Когда голова Бенджамина Мастерса будет у меня в руках, я подумаю о себе. Я буду спать спокойно, зная, что мой брат умер не зря. Я позабочусь о том, чтобы его кровь, всё ещё стекающая с моих пальцев, никогда не причинила вреда другому человеку.

— Я снова вижу это выражение в твоих глазах, — говорит Мейсон, и я вздрагиваю, поворачиваюсь к нему и хмурюсь. — Этот взгляд такой, блядь, пустой, что пугает. Я думал, что смогу посмотреть в зеркало и увидеть чистую пустоту, но ты, в тебе есть пустота и горькая ненависть, которая проникает так глубоко, что ты пропитан ею до мозга костей.

Его слова поражают меня прямо внутрь, но я ничего не говорю, просто киваю.

— Будь осторожен с этим, — бормочет он хриплым голосом. — Съест тебя живьём.

Слишком поздно для этого.

Чертовски поздно.

Это уже случилось.

Глава 13

Чарли

Тогда

— Прости, отец, — заикаюсь я, прижимаясь спиной к стене. — Но он причинил мне боль, и он дотронулся до…

— Мне плевать, даже если он отрубит тебе руки, ты убежала оттуда, устроив сцену, заставив людей задавать вопросы. Ты, маленькая грёбаная сучка. Ты, глупый-преглупый ребёнок. Я говорил тебе, как это важно. Теперь тебя никогда не пустят обратно в его дом. Он, блядь, узнает, что это ты. Так что теперь я не могу получить то, что мне нужно.

— Прости, — шепчу я. — Я пыталась…

— Пыталась? — ревёт он, обхватывая мои крошечные плечики своими большими руками и отрывая меня от пола, впечатывая в стену с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Слёзы текут по моему лицу, потому что мне так больно. — Ты, блядь, пыталась? Ты даже не пыталась. Я говорил тебе, что бы ни случилось, никогда не убегай. Делай свою работу. Я говорил тебе, а ты не слушала, маленькая тупая…

Он отрывает меня от стены и снова бьёт так сильно, что моя голова отскакивает от стены, и я прикусываю губу, отчего кровь стекает по подбородку.

— Сука, — рычит он.

Он ставит меня на ноги и замахивается своей большой рукой. Я закрываю глаза, ожидая удара, потому что знаю, что это произойдёт. Убегая, я знала, что это произойдёт, что он будет очень зол на меня. Что он заставит меня заплатить за то, что я убежала. Пощёчина получается сильной, настолько сильной, что моё маленькое тельце пролетает через всю комнату, и я с глухим стуком приземляюсь на пол, перекатываюсь на бок и сворачиваюсь в клубок.

Это единственный способ.

Его ботинки ударяют меня по рёбрам, один раз, затем второй, и он ревёт от ярости.

Я совершила большую ошибку.

Я выпустила монстра.

— Ты пустая трата грёбаного воздуха, я бы хотел, чтобы ты никогда, блядь, не рождалась, ты полное и бесповоротное разочарование.

Я зажмуриваю глаза, моё тело сотрясает дрожь. Болит везде.

Болит все.

Я хочу, чтобы мама была здесь.

Я хочу, чтобы она никогда не встречала его.

Я хочу, чтобы она нашла мне хорошего отца.

— Пустая трата. Грёбаного. Воздуха.

Дверь захлопывается, и я издаю свой первый звук. Я научилась не кричать. Любой шум, совсем любой, и он так разозлится, что будет бить ещё сильнее. Лучше помолчать, дать ему сказать то, что он хочет, позволить ему причинить мне столько боли, сколько ему нужно, а потом поплакать. Когда он уйдёт. Когда я останусь одна, и он меня не услышит.

Я дрожу, и из моего горла вырывается тихий звук. У меня во рту кровь, и мне не нравится её вкус. Чувствую себя отвратительно, и мне не нравится боль, которая всегда за этим следует. Я не могу есть, и Ребекке приходится готовить мне молочные коктейли, когда папы нет рядом, чтобы я не слишком худела. Во всяком случае, так она мне сказала. Она говорила, что я и так слишком худая, и, если я не буду есть, будет только хуже.

Мне всё равно.

Дверь скрипит, и я знаю, что это Ребекка. С каждым разом она становится всё смелее. Она знает, что мой отец ещё какое-то время будет сидеть в своём кабинете и злиться, так что у неё есть немного времени, чтобы зайти и посмотреть, всё ли со мной в порядке. Это самое худшее, что он мне причинил, самое ужасное, и я чувствую, что моё тело не может сдвинуться с места. Может быть, я умру на полу, как умерла мама. Может быть, со мной будет то же самое. Я не против.

Прохладная рука убирает волосы с моего лица, а я не двигаюсь и даже не поднимаю глаз.

Я знаю, что это она.

— Что ты натворила на этот раз, детка? — бормочет она, вытирая мне рот тёплой влажной салфеткой.

— Я сбежала, — хриплю я.

— Ты же знаешь, тебе никогда не следует убегать, твой отец не любит побегов.

— Я испугалась, Ребекка. Тот мужчина причинял мне боль и прикасался ко мне…

Её рука замирает.

— Прикасался к тебе? К тебе прикасался мужчина?

— Д-д-да.

— В тех местах, которые я тебе показала, где никто и никогда не должен к тебе прикасаться?

— Да.

Она издаёт странный звук, я не уверена, что это, но я никогда раньше такого не слышала. Звучит немного грустно и, возможно, немного разочарованно.

— Тогда тебе следует убежать. Ты всегда должна убегать. Никто и никогда не должен прикасаться к тебе, если ты не хочешь, чтобы к тебе прикасались.

— Но, когда я убегаю, отец причиняет мне боль.

Она вытирает мне лицо, смывает кровь и делает его менее противным.

— Да, но однажды ты станешь большой, вот почему я всегда говорю тебе, что нужно держаться. И когда ты вырастешь, ты сможешь противостоять ему, делать свой собственный выбор, быть свободной.

— Отец говорит, что я никогда не буду свободна.

— Но ты справишься, детка. Однажды ты дашь монстру отпор. А пока ты должна быть сильной. Ничего другого тебе не остаётся. Ничего, кроме ещё большего количества монстров.

Я поворачиваюсь и смотрю на неё, мои глаза затуманены.

— Есть ещё монстры?

— Их так много, и некоторые из них намного хуже твоего отца. Как я уже говорила, ты сражаешься с монстром, которого знаешь. Будь сильной. Будь умнее. Взрослей. Становись умнее. И, может быть, однажды ты получишь то, что заслуживаешь.

— А что заслуживаю я? — спрашиваю я её, когда она помогает мне подняться с пола.

— Свободу.

— Значит ли это, что его здесь больше не будет?

Она кивает, поднимает мою футболку и прикладывает пакет со льдом к моим рёбрам. Я придерживаю его и стягиваю футболку обратно.

— Это значит, что его здесь больше не будет.

— А как насчёт тебя, ты будешь здесь?

Ребекка оглядывается по сторонам.

— Я буду здесь так долго, как смогу. Но если меня не будет, если меня здесь не окажется, ты должна всегда помнить, что я тебе сказала.

Я киваю, и лёд обжигает мою кожу, но я знаю, что так мне станет легче. Так всегда бывает.

— Что это значит? — спрашивает она, не сводя с меня глаз.

— Что я должна вырасти.

— И что?

— И быть сильной.

— И?

— И сразиться с монстром.