Кристин Орбан - Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя Страница 23

Где он? Я совсем не знаю его мира, не знаю, какие стены его окружают — из сплошного стекла или бетона, покрашены они или оклеены обоями, белые или серые; в галстуке ли он или с открытым воротником, в пуловере или твидовом пиджаке, стоит ли он или сидит на крутящемся стуле, выбрит или нет, напряжено его лицо или расслаблено. Я знаю только, что он держит в руке телефонную трубку и расставляет знаки препинания в своем молчании — бросает в воздух запятые, и они улетают в стратосферу, за ними уносится вихрь точек, молнией ударяет вопросительный знак...

Моя старшая сестра, которая боялась темноты, просила меня разговаривать с ней, пока она не заснет. На мой вопрос: «Какой смысл, ведь все равно темно?» — она отвечала: «Слова освещают комнату».

Но слова могут и затемнить всю вселенную.

Слова могут быть защитным покровом души.

Канцелярские слова ничего не значат — шелуха, пустая оболочка.

Телефонная линия вибрировала между моим и его молчанием, наше внутреннее напряжение нарастало одновременно. Не верите? Вздохи в разговорах влюбленных значат больше, чем слова.

Именно тогда, когда он не говорил, я слышала его наиболее отчетливо. Есть молчание, которое нельзя перевести словами.

Кажется, он рад; теперь я пришла к нему, любящая, влюбленная, нежная, покорная, однако слегка нерешительная. Не знаю, думал ли он обо мне между двумя своими визитами. Если бы я, после недоверчивого молчания, спросила его об этом, он бы мог ответить: «Да, часто», — как герцог де Линь.

Должно быть, он и в самом деле часто думал обо мне, хотя наедине со мной почти все время молчал.

Вот в чем разница между нами.

Наша связь была ничем не похожа на обычную.

Он вновь заговорил, но произнес только одно слово:

— Подожди.

Как долго я ждала его слов! Телефонная линия удерживала меня, словно поводок — собаку, и у меня появилось иллюзорное ощущение, что я — всего лишь громкоговоритель, приемник, ухо исповедника, вспомогательное устройство — в то время как он собрался с силами и заговорил первым.

Но тут ему помешали — наверное, кто-то вошел в кабинет. Он был вынужден снова перейти на официальный тон, каким обычно разговаривают с коллегами, и возможно, его лицо сейчас было таким же, как у людей, ждущих в аэропорту, хотя я и не могла себе этого представить.

В трубке что-то зашуршало.

Он снова вернулся к делам. Наверняка он не ограничивает себя в словах, которые не затрагивают души, не имеют отношения к любви — а лишь к деньгам, бизнесу, экономии, практической или профессиональной сфере. Он не использует лишь некоторые слова, но остальные — без ограничения.

Несмотря на то что сейчас он не держит трубку в руке, я слышу, как он говорит о каких-то заурядных вещах, не имеющих большого значения или глубокого смысла. Он не принадлежит к тем затворникам, которые живут вдали от мира, одни или в общинах, в аббатствах или в монастырях, он не один из тех монахов или лам, которые должны следовать уставу, не позволяющему им отвечать на вопросы. Не будучи затворником, он все же молчит, сдерживается, скрывает свои чувства, остерегается. С самого начала он не произнес такое простое ясное слово — «любить».

Я звоню ему, я словно взбираюсь на неизвестную гору, но этого недостаточно, чтобы вселить в него уверенность, теперь мне противостоит его другое молчание — телефонное, безликое. Если мой голос не слишком убедителен, тогда, может быть, знаменитые музыкальные произведения — «Аве Мария» в исполнении Каллас[13], арии Дон Жуана, победная песнь Воглинды, дочери Рейна[14], смогут разбить оковы его молчания, освободить его, увести к другим вершинам? Может быть, мне нужно просто поднести трубку к музыкальной колонке?

Я не думаю, что он понимает те чувства, которые заставляет меня испытывать; я даже не знаю, задавал ли он хоть раз себе вопрос, что должна чувствовать женщина, с которой мужчина почти не разговаривает.

А что если бы я сказала: «Все, с меня хватит, я больше не хочу этого молчания?»

И, взведенная до предела, словно готовая взорваться бомба, замерла бы в ожидании его ответа.

Так или иначе, когда-нибудь до этого дойдет: разрыв подразумевался с самого начала, меня все время окутывало ледяное молчание, я застывала среди этого моря небытия и не могла растопить лед. Я устала плыть против течения. Он не знает, что женщины способны совершать такие путешествия, обходясь лишь немногими словами. Он ничему не препятствовал, не отказался ни от одной из своих привычек. Он вполне мог бы отклонить мою фразу чем-то вроде:

— Нет, нужно чтобы мы остановились одновременно.

Возможно ли такое?

В трубке послышалось, как хлопнула дверь — его собеседник ушел.

— Все в порядке? — спросил Жан, как будто читал мои мысли. — Я не заставил тебя ждать?

— Нет.

— Наверное, мы чувствовали одно и то же, — неожиданно сказал он.

Один из редких порывов откровенности.

А что если это правда? Что если мы думали об одном и том же? Просто он не способен это выразить.

— Мне нужно возвращаться на совещание. Я зайду к тебе завтра выпить кофе.

37

E-mail Клементины Идиллии

Даже если мужчины изначально не склонны к молчанию, они становятся молчаливыми с возрастом. Мой муж открывает рот только затем, чтобы попросить поставить на стол хлеб и вино. Представляю, каким будет Жан в пятьдесят! Он у тебя даже соли не попросит! У меня такое впечатление, что все к тому идет. Раньше Мишель разговаривал со мной, я знала все о его детстве, о первом увлечении, о том, как он впервые переспал с девушкой, о его службе в армии — он ничего от меня не скрывал. А потом, в один прекрасный день, все прекратилось без всякой причины — как будто радио выключили.

Когда я смотрю на мужчин, которые окружают меня в рекламном агентстве, я спрашиваю себя — а какие они дома? Я смотрю на них так, как будто раньше никогда не видела. Мне кажется, для меня настал момент завести любовника. Надеюсь, это не из-за моих капсул с магнием и бета-каротином — кажется, слишком много витаминов порождают в головах женщин радужные мечты!

E-mail Идиллии Клементине

А может быть, те мужчины, которые изначально молчаливы, с возрастом становятся болтунами? За полгода Жан не произнес ни одной фразы, где было бы больше семидесяти пяти букв. Я считала. Я ничего не знаю ни о его прошлом, ни о настоящем — за исключением его визитов ко мне. Жаль, я люблю прошлое, даже свое; мои дни рождения меня радуют; годы помогают мне надежнее стоять на ногах, укореняться. Мне нравится оборачиваться назад и смотреть на пройденный путь, какими бы скромными ни были мои достижения.