Кристин Орбан - Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя Страница 27

Он преступник.

Он хочет убить любовь.

И я не знаю, как ему помешать. Можно помешать грабителю, насильнику, убийце, самоубийце — но не тому, кто разочаровался во всем сам и разочаровывает других.

Я знаю, как будут разворачиваться события, я знаю о его затруднениях, как знаю и то, что он может успешно бороться с собой. Я могу ускорить ход событий.

Жизнь повторяется.

Но зачем повторять историю, возникшую из неудовлетворенности?

Сейчас половина первого, я уже дома и жду его, я отменила лекцию по Вовенаргу[19] — тем лучше: Вовенарг обманывается, когда утверждает, что «страсти не могут погубить человека, потому что по натуре он не зол».

Неправда. Страсти, как и дурные натуры, существуют и могут быть очень прочными. Из них можно составить целые каталоги, как из сортов роз: холодоустойчивые, вьющиеся, ползучие, утыканные шипами...

Страсть продолжает жить, пока встречает сопротивление, и угасает, когда становится разделенной. Моя жизнь — буги-вуги, рок-н-ролл без партнера. Я кручусь совершенно одна.

Из проигрывателя компакт-дисков доносятся звуки соул, музыки души... Почему я раньше не вслушивалась в слова Эллы и Сары[20] с таким вниманием? Почему я позволила замуровать себя в молчании? Потому что ни одна мелодия не совершенна, только в молчании Жана нет ни одной фальшивой ноты. «Совершенство нуждается в несовершенстве», ты слышишь, Жан? Это не мои слова. Мне нравится недостаток вкуса, неуклюжесть, ошибки в правописании, ударении, синтаксисе. Мне нравятся люди, которые говорят и не боятся ошибиться — все ошибаются, в том числе и те, кто молчит.

Растяпы меня умиляют; бокалы с красным вином, опрокинутые на белую льняную скатерть, нечаянно перевернутые тарелки вызывают у меня смех. Я люблю оплошности, неловкие комплименты, ошибки, промахи, бестактности.

Из-за того, что Жан не позволяет себе говорить, его голос изменится. Начнет ломаться. Его голосовые связки будут издавать какие-то другие звуки, как у новорожденных или подростков.

Я жду, когда он заговорит. Все на свете чего-то ждут. Кому-то всегда не хватает сестры, друга, бабушки, мамы, денег, дома, страны, тепла, признания, собаки, жениха, ребенка, отца, брата, работы, пространства. Мне не хватает его голоса. Мужчина, которого я люблю, был бы идеальным, совершенным, если бы у него было больше слов. Ему не хватает слов, как другим не хватает кальция или фосфора.

Жан страдает от дефицита слов.

Когда занятия окончились и я собиралась уходить, Поль предложил проводить меня. Я чуть не подпрыгнула, когда он заговорил со мной — начал произносить слова, множество слов, которые сцеплялись друг с другом, образовывали единое целое, имели цель и значение. Он произносил одни фразы за другими, сложные, выстроенные по всем правилам, с подлежащим и сказуемым на своих местах. Это было так странно — слова, собранные вместе, фразы, произносимые, чтобы заинтересовать и соблазнить меня. Поль говорил. Это было почти невероятно — мужчина, который говорит!

Даже если бы он был голым, он бы не смутил меня сильнее.

Он говорил, и слова как будто раздевали его, вместо того, чтобы одеть.

Мужчина, который говорит, не боится, что его осудят. Он подходит к вам без маски — потому что даже самые загадочные слова не так загадочны, как молчание.

Поль высокий, и я поднимаю голову, когда разговариваю с ним. Он красивый, но это неважно — самое невероятное то, что он произносит слова, и я отвечаю на них. Это как забытая и снова вернувшаяся привычка, как спортивное упражнение, которое я, вопреки ожиданиям, не разучилась выполнять, вроде катания на велосипеде или на лыжах — я кручу педали, я еду, я отвечаю.

У меня есть некоторый опыт в любовной болтовне, и сейчас я об этом вспоминаю, хотя раньше мне казалось, что я напрочь его утратила.

— Страсти — это источник наиболее благородных поступков и самых прекрасных добродетелей, — говорит он.

— Страсти могут разрушать, — отвечаю я.

— Они обогащают тех, кто способен ими жить, — говорит он.

— Вы так думаете? — отвечаю я.

— Такие стоические взгляды у вас появились благодаря мужчине? — снова спрашивает он.

Я смеюсь. Я так давно не смеялась!

— Что вы об этом знаете? — спрашиваю я.

— Я наблюдал за вами... — отвечает он.

— И вы все поняли? Да вы провидец! — восклицаю я.

— Я очень хотел бы вас понять... — шепчет он.

Он знает все правила игры.

— Я ваша коллега, — напоминаю я.

— Вы женщина.

Он действительно знает.

Я уклоняюсь от ответа и перехожу к другой теме. Как профессионал слова, я могу управлять беседой.

— О чем вы сейчас пишете? — интересуюсь я.

Он отвечает, мы продолжаем говорить, мы оба умеем спрашивать, отвечать, восклицать, возмущаться, смеяться, развивать, ускорять или замедлять течение разговора.

— Я пишу о наших страстях. Существуют ли они отдельно от нас самих?

Мы оба — нормальные люди.

— И каков ваш ответ?

— Так просто не ответишь... Я могу пригласить свою коллегу поужинать?

Он — нормальный человек.

— Мне нужно быть дома.

Я — нормальная женщина, без всякого сомнения.

— Вы отменили лекцию? Почему?

— У меня голова болит.

— Я вам не верю. Вам сейчас на все наплевать. Надеюсь, так будет не всегда, и мы когда-нибудь поужинаем вместе.

Он спросил, я ответила, все было замечательно.

Я разложила на низком столике свои папки, книгу «Введение в познание человеческой души» и журнал с интервью актрисы, которая утверждала, что «никогда не сожалела ни об одном принятом решении». У меня слабость к интервью — я всегда извлекаю из них что-то полезное, как из путешествий или разговоров с подругами. Я еще не знала, какое решение приму, но чувствовала, как что-то во мне меняется, что-то, присущее мне, исчезает.

Или точнее будет сказать: я что-то теряю? Что меня, к сожалению, покидает способность переживать, отличать одного мужчину от другого, любить, в конце концов?

Самое главное — не сожалеть о принятом решении, как та актриса. Почему они такие сильные, эти женщины, которые поверяют свои секреты журналам? Хранят ли они что-то на дне души? Безукоризненный внешний вид, надменность, и всегда — сила... Что до меня, я часто испытываю сожаление. Как если бы множество дорог закрылось для меня навсегда.

Нет, хватит самоанализа; настало время действовать. На сей раз я скажу ему, что устала от этого немого языка, который связывает, а не освобождает, от этих самых необходимых слов, как будто взятых из каталога товаров: «кофе», «туфли», от того, что в его скупых фразах никогда не отражался хотя бы проблеск какой-то эмоции.