Октав Мирбо - Дневник горничной Страница 29

Я спросила его:

— Вам бы не хотелось быть там, на этих маленьких лодочках?.. Мне бы, да!..

— Не говори так только бы что-нибудь сказать… зачем говорить вздор… посиди возле меня.

Лишь только я опустилась возле него, вид моря показался ему невыносимым и он попросил меня опустить шторы…

— Этот тусклый свет меня раздражает… это море возмутительно… я не хочу его видеть… Все сегодня отвратительно… Не хочу ни на что смотреть… Хочу смотреть только на тебя.

Я принялась его мягко журить.

— Ах! г. Жорж, вы плохо себя ведете… это не хорошо. Если придет бабушка и увидит вас в таком состоянии… опять будет плакать…

Он приподнялся на подушках:

— Во-первых, почему ты меня называешь «г. Жорж»? Ты знаешь, что это мне не нравится…

— Но я ведь не могу называть вас «г. Гастон»?

— Называй меня просто «Жорж»… злая…

— Я не могу этого… никогда не смогу!

Он вздохнул.

— Удивительно! значит ты всегда останешься жалкой, маленькой рабой?

Потом замолчал… И остаток дня прошел в возбуждении, и в молчании, в котором чувствовалось еще больше возбуждения и тяготы…

Вечером, после обеда, наконец, разразилась гроза. Подул сильный ветер; море ударялось с глухим шумом о плотину… Г. Жорж не хотел ложиться… Он чувствовал, что не заснет, а бессонные ночи в постели кажутся так бесконечны!.. Он лежал в кресле, я сидела возле столика, на котором горела прикрытая абажуром лампа, распространявшая вокруг мягкий розовый свет… Мы молчали… Глаза его блестели больше обыкновенного, но сам он казался спокойнее… Розовый отблеск лампы оживлял цвет его лица, обрисовывая прелестные тонкие черты… Я старалась углубиться в шитье.

Вдруг он сказал мне:

— Брось на минуту свою работу, Селестина… и поди ко мне…

Я всегда повиновалась его желаниям, его капризам… Иногда у него появлялись порывы нежности, которые я объясняла благодарностью. И на этот раз, как всегда, я послушалась…

— Ближе ко мне… еще ближе… — сказал он. Потом:

— Дай мне руку…

С полным доверием я дала ему руку, которую он стал гладить…

— Какая у тебя хорошенькая рука… какие прелестные глаза!.. И какая ты вся красивая, вся… вся!..

Он часто говорил о моей доброте… Но никогда о красоте — по крайней мере никогда таким тоном… Изумленная, и в глубине души польщенная этими словами, которые он выговаривал прерывистым голосом, я инстинктивно отодвинулась от него…

— Нет… нет… не уходи… останься возле меня… совсем близко… Ты не можешь себе представить, как мне хорошо, когда ты возле меня… как меня это ободряет… Видишь, я больше не волнуюсь… я больше не болен… я доволен… я счастлив… очень… очень счастлив…

И целомудренно обняв меня за талию, он заставил меня опуститься возле него на кушетку и спросил:

— Разве тебе так нехорошо?..

Я продолжала волноваться. У него в глазах загоралось пламя страсти… голос дрожал… знакомой мне дрожью, которую страстное желание придает голосу мужчин… Я волновалась, трусила… голова у меня кружилась… Но, твердо решившись защищаться, а главное энергично защищать его от него самого, я ответила шутливым тоном:

— Да, г. Жорж, мне так неудобно… позвольте мне встать…

Его рука не оставляла моего стана.

— Нет… нет… прошу тебя!.. будь добренькой…

И прибавил тоном, полным неизъяснимой нежности:

— Ты все боишься… чего ты боишься?

В ту же минуту он приблизил свое лицо ко мне… и я почувствовала его горячее дыхание, от которого на меня пахнуло запахом смерти…

Сердце у меня сжалось необъяснимой тоской и я закричала:

— Г. Жорж! Ах! г. Жорж!.. Оставьте меня… вы себе повредите… умоляю вас!.. Оставьте меня…

Я не смела защищаться из-за его слабости, щадя его хрупкие члены… Я только пыталась — очень осторожно — отстранить его руку, которая робко, застенчиво трепеща, старалась расстегнуть на мне корсаж… Я повторяла:

— Оставьте меня!.. это очень нехорошо, что вы делаете, г. Жорж… Оставьте меня…

Усилие, которым он старался привлечь меня к себе, утомило его… Объятия его ослабели. В продолжение нескольких минут он тяжело дышал… потом сухой кашель всколыхнул ему грудь…

— Ах! видите, г. Жорж… — сказала я со всей нежностью материнского упрека… — Вам верно хочется быть больным… Вы ничего не слушаете… болезнь может возобновиться… вам сделается хуже… Будьте умником, умоляю вас! И знаете, что вам нужно сделать, если хотите быть паинькой?.. Ложитесь сейчас в постель…

Он отнял обнимавшую меня руку, вытянулся на кушетке и в то время, как я поправляла выскользнувшие у него из-под головы подушки, грустно произнес.

— В конце-концов ты права… Прошу у тебя извинения…

— Вам нечего у меня просить извинения, г. Жорж… Вам надо успокоиться…

— Да… да!.. — сказал он, смотря на потолок, куда падала тень от лампы движущимся кругом… — Я немного потерял рассудок, поверив, хоть на секунду, что ты можешь меня полюбить… меня, который никогда не испытал любви, не испытал ничего, кроме страданий… Зачем бы тебе меня любить? Меня бы твоя любовь вернула к жизни… С тех пор, как ты здесь возле меня и я люблю тебя… с тех пор, как ты появилась, молодая, прелестная… с твоими глазами… руками… крохотными, атласными руками, каждое прикосновение которых — нежнейшая ласка, с тех пор, как я лишь живу мыслью о тебе… я ощущаю внутри себя новые силы… пробуждение целой неизвестной мне жизни… То есть я это чувствовал… потому что… теперь… Наконец, чего же от меня ты требуешь?.. Я сошел с ума!.. А ты… ты… ты право…

Я волновалась до последней степени; не знала, что говорить, что делать… Я очутилась во власти мощных, противоречивых чувств… Порыв толкал меня к нему… чувство долга отталкивало. Я не могла оставаться искренней в этой борьбе, где с одинаковой яростью сражались желания и обязанности, и малодушно лепетала:

— Г. Жорж, будьте умником… Не думайте об этих гадких вещах… Вам это вредно… Ну же, г. Жорж… Ведите себя хорошо…

Но он повторял:

— Чего ради ты меня станешь любить?.. Это верно… ты права, что не хочешь меня любить… Ты считаешь меня больным… Ты боишься отравить свое дыхание моим… заразиться болезнью, от которой я умираю, не так ли? — заразиться от моего поцелуя!.. Это верно…

Жестокая несправедливость этих слов ударила меня точно ножом по сердцу…

— Не говорите этого, г. Жорж… — воскликнула я, не помня себя… — Это жестоко и гадко… И вы мне делаете слишком больно… слишком больно…

Я схватила его руки… они были влажны и горячи… Я наклонилась к нему… на меня пахнуло жаром, точно из кузницы…