Другая Ксения - Дмитрий Спиридонов Страница 3

Уселась на тахту, развернула сапожки с ласковой изнанкой, дробным каблучком-рюмочкой, сапоги-гольфы моделька прозывается, в обхват почти под самое колено, в утяжку будут, со скрипотцой и напругой… это ли не шик? знаете, чересчур свободная обувка расслабляет женщину, когда не чувствуешь её совсем, будто кухарка в угги хлопаешь, чем ты выразишь свою индивидуальность и женский вкус? Девочки, я не могу, заберите эти растоптыши-угги к себе в конюшню и никогда больше мне не показывайте. Икра с лодыжкой у женщины об-тя-ну-ты должны быть, чтоб как вторая кожа, чтоб на взъёме солнце горело, каблук чечётку выбивал, искры из мостовой, вот тогда это обувь для приличной дамы.

И подкидывает Ксения в небо чёрную капроновую ножку, вот теперь-то в зеркале кое-что явственно видно, потому что юбочку поддёрнуть пришлось, и навыкат поблёскивает полусферами ляжечная плоть с плоским шовчиком трусов посередине — снаряжает ножку в тугую скорлупу гольфика на каблуке, молния сперва идёт неохотно, но уминается скользкая икорка, колготками будто салом смазанная, напускает на себя кожаный макинтош сапога. Поставила на пол, притопнула, звон пошёл, и теперь точно так же вторую ножку сапогом облепила от лодыжки до коленки, будто в кожаный плащик голень спрятала — под подушечками пальцев сапожок шкворчит как битое стекло, славно, гладко, сексуально!

— Скажи, Витюш, я хорошенькая, правда?

***

Да! совсем забыли, ведь всё это время в комнате Виктор сидит, родной муж, и смотрит как Ксения туалет наводит, колготками и трусами себя мучает, обтягивается, застёгивается, приобретает, так сказать, упаковку. Сам Виктор гол как сокол, то есть совсем без одежды, голёшенек сидит, к креслу верёвками накрепко привязан, с кляпом во рту — это супруга постаралась. А когда мужчина гол, по нему сразу видно, что считает он свою нимфу-Ксению истинной королевой красоты и хочет её до безумия, только верёвки не дают.

Поднимает Ксения красную юбку-стакашек, влезает в кресло к разогретому зрелищем мужу прямо в сапогах, и начинает с ним заигрывать, волосами тереться о голое мужское тело, каблуки ему на плечи ставить, голову с кляпом своим подолом в шутку накрывать, кормить обоняние пленника женскими запахами, трогать Виктора везде ноготками, пальчиками, бордовыми губами, языком, носом, ресницами, коленками. Обдаёт пленного супруга коньячным ирисом и терпким колдовским ядом, мимолётной грозой и «до мажором» третьей оркестровой флейты.

Поднимает блузочку чёрно-алую, там в ажурной вязи атласные соски, сосками и колготками Ксения ко всем частям мужа прикасается… стоны, мычание. И судя по Виктору, нет пытки сладостней и страшнее, кресло под ним мокнет, липкие капли мажут жене капрон, счастливо и умоляюще он делает знаки, чтобы сжалилась Ксения, преподнесла ему себя.

И Ксения почти уже согласна, да вдруг слезает с мужа, не доведя забаву до конца, и подтаскивает напротив его кресла второй стул, нахально задрала красный подол и садится напротив, своими звёздными капроновыми коленками точно в коленки мужа упирается, и нежно это прикосновение, и жарко. Загадочно усмехается полная черноволосая Ксения на стуле перед мужем, молчит, глазки ему накрашенные строит, взбудоражено бёдрами двигает, колготки между ног свиристят как леденцовый целлофан. Ой, как-то неправильно она сидит, нельзя так сидеть замужней женщине. Вы только взгляните: красная кофточка совсем сползла с груди, ноги раздвинуты широко и бессовестно, растопырились коленки, круглые как два циферблата.

Женские ляжки трепещут матёрыми волчицами, развёрнуты в разные стороны, залиты колготками — чёрным сверкающим нейлоном — будто морозной звёздной ночью. Нельзя так сидеть, там же трусики видны, ситечко из паутины-кисеи, облегающие влажное и нежное женское, которое никому кроме избранных трогать и видеть не следует. Шевеля плечиками, пуговки на кофточке Ксюша себе пообрывала, бюст ослепительно-высокий, ах этот бюст! Выпирает из кружевных обводов наручников-чашечек, трещит лиф современный, жёсткий, шёлковый, не может справиться с мощью вылезающей груди, а у Виктора глаза на лоб лезут, весь организм как пружина взведён.

***

— Представляешь, Витюша, если бы захватили нас в плен? — шёпотом ласковым говорит жена Ксения. — И вот так связали, усадили бы нас лицом к лицу, тебя голеньким, меня в колготочках, и сделать нам ничего нельзя, только смотреть?… китайская пытка: и хочется до ужаса, и нельзя.

— У-у-у! — говорит бедный Виктор. Ему и представлять ничего не надо, сам всё чувствует. Битый час супруга перед ним красилась, мылась, наряжалась, целый спектакль в трёх действиях, а он её и пальцем задеть не смог…

Глядя на мужа в упор, наматывает на себя развратная и соблазнительная Ксения всякие женские ремни и пояса: крутит себе к стулу ноги, тело, шею, и продевает куда-то, и узелки завязывает. В истоме и одурении Виктору хочется закрыть глаза и отвернуться, но не может, сильнее всего ему хочется коварной женой любоваться. И теперь Ксения, облечённая в колготки волшебные, развалилась перед ним тоже связанной, расклячив ноги, груди развесив, и положения своего нескромного на стуле не меняет, хотя и надо бы.

На шее у Ксении закреплён ремень, словно ошейник, обвивает выю, пряжкой смыкается на затылке. Руки Ксюши — полные, сдобные, завёрнуты за спину и обманчиво связаны там в кистях вторым таким же полиэтиленовым ремнём, а от ошейника до ремня держит связанные руки подвешенными короткий чёрный поводок, чтобы женщина, себя заточившая в неволю, сидела на стуле тихо, а иначе не ровен час дёрнет завёрнутыми руками и задушится.

Лодыжки у Ксении в припадке самоистязания также пристёгнуты ремнями, каждая к своей ножке стула, потому и сидит обтянутая Ксюша пред мужем в непристойном образе, сдвинуть колени не может. Икры её плавные и жирные как скрипичные ключи на нотном стане, облитые колготками, жёстко расплющены обмоткой из ремней и ходу не имеют ни назад, ни вперёд, прижата женщина в чёрных колготках к спинке стула — поводок меж руками и шеей пропущен сзади сквозь ажурную резьбу, связанные руки крепко придавлены к ней, а вниз от них уходит ещё один хитрый ремень. Ремешок этот многократно вокруг запястий обкручен, скользит вниз по спине и уходит Ксюше — стыдно сказать — в самые что ни на есть недра.

Между двух богатых и обильных ягодиц он ныряет, и задёрнут там до скрежета зубовного. Потому и дышит Ксюша с хрипом и болью, и очень боится неаккуратным движением себе ещё большую боль причинить. И Виктор смотрит на ремень, выходящий у супруги из-под живота, и вертится в кресле, жаждет сам на его