Велиар Архипов - Эротические страницы из жизни Фролова Страница 3

Елены Андреевны дома не оказалось. Она иногда задерживалась не работе, хотя устраивалась туда на неполный рабочий день. Так, чтобы не все время дома сидеть. Хотя дома она зарабатывала значительно больше, чем на этой своей работе. Переводами. Она хорошо знала английский, а главное ‒ очень грамотно писала. И стиль у нее красивый, этакий писательский…

Часы показывали половину восьмого. Воспоминания о Гуляеве и его удивительных друзьях недолго настраивали его на высокие материи, а здесь, в квартире, где прошло более пятнадцати лет его супружеской жизни, сразу улетучились. Мысли пошли только об Ирине и гнать их от себя он уже и не собирался пробовать.

Наскоро освежившись в душе, он решил занять себя приготовлением чего-нибудь на ужин, нашел все необходимое в холодильнике и принялся за дело. Необходимого оказалось более чем достаточно. Учла, значит, Елена Андреевна его присутствие.

На самом деле почти ничего после той злополучной ночи в семейных отношениях не изменилось. Разве только… да нет, только поначалу он стал было с нею несколько более стеснительным. Но потом все прошло, она ни разу на малейшим намеком не показала, что помнит его конфуз. Может и вправду забыла.

В восемь к Ирине должен придти он. Его зовут Дима и ему двадцать девять лет. Десять дней назад, лежа под Виктором в постели, Ирина сказала:

‒ Знаешь, сегодня меня снял один парень. Я влезла на стол, чтобы поправить защипки на шторах… Там же никого не было… а я в этой своей юбочке… А он зашел незаметно… Конечно, все увидел, я же потянулась, руками до карниза еле дотягивалась… И он меня снял, так, знаешь, за талию, и спустил на пол.

‒ Сквозь брюки?

Последние годы они часто так фантазировали, дразня и возбуждая друг в друге нечто вроде ревности, то с шутками, плоскими или по-настоящему остроумными, то вроде как совсем всерьез, воображая самые тривиальные или самые невероятные ситуации, заставляя друг друга верить в действительность иллюзий разными тонкими подробностями придуманного. Как правило, это сильно возбуждало обоих, часто доводило до настоящего экстаза, и чем реальнее казались им их совместные выдумки, тем сильнее и неистовее они любились. Им это вовсе не казалось чем-то дурным, они не боялись фантазировать ни самую изощренную ерунду, ни даже самые правдоподобные ситуации, и даже имея в виду конкретных, реально существующих лиц, и даже тех, да и более всего тех, кто и в самом деле мог стать предметом ревности. Они не боялись потерять друг друга, потому что знали, что это невозможно. И потому что знали, что это не более чем фантазии.

‒ Нет, правда, это было на самом деле… На мне трусики были… те, белые… в которых попка совсем голая.

‒ Ты пришла в синих.

‒ Я переодела. Ты не заметил, на кухне был… Те, белые были на мне мокрые, а когда подсохли, стали внизу как корка.

‒ Ты тоже спустила?

‒ Нет. Просто потекло с меня… Он…

‒ Что он? Ну говори, говори…

‒ Он там меня потрогал…

‒ Как ты ему это разрешила?

‒ Я не разрешала… Он сам… Сзади… С этой короткой юбкой… я и сообразить ничего не успела… Он просунул туда пальцы… они у него дрожали… от страха, наверное… или от возбуждения… а у меня ноги как раз расставлены были, ну так получилось… я ничего не успела сообразить, правда… и так и стою… задом к нему… пока не почувствовала, как его средний палец вдавил трусики прямо в щель, так глубоко, что они натянулись… а двумя другими пальцами сжал губки с обеих сторон… а затем сразу отнял… Это произошло на самом деле, понимаешь? Ему самому так неловко стало… Сказал: "Извините, не сдержался"… А с меня потом полдня текло…

Эту же фантазию на следующую ночь продолжил он, сочиняя в одиночку для нее и для себя их тайное совокупление в самых нежных тонах, какие он только мог себе представить, а она только выдыхала: да… да… да, милый… да… и, не дожидаясь его завершающих тонезмов***, обильно кончила и размякла так, будто сделала это в некоторый раз подряд.

А на третий день он вдруг понял, что в первую ночь она вовсе не фантазировала, а говорила то, что было на самом деле. Он это понял, потому что знал ее, как самого себя.

У нее раньше никогда не было другого мужчины. Не только в смысле секса, а вообще в смысле какой-либо привязанности, реальной влюбленности или симпатии на межполовой основе. Если бы было, она бы сказала ему. Как рассказывала обо всех ухаживаниях за ней со стороны знакомых и незнакомых сексуально озабоченных мужчин, о степени их достижений и неудач, ‒ кому-то досталось ее поцеловать, кому-то прижать к себе за попку, кому-то коротко пошарить ладонью под лифчиком, а Павлику с соседнего отдела она даже разрешила поцеловать обе груди, сама обнажив для него соски. Такое случается с каждой привлекательной женщиной. У нее не было причин это скрывать. Так поступила она и сейчас, просто, как бы в шутку, но вполне серьезно признавшись:

‒ Черт-те что, кажется, он действительно меня снял… Я на самом деле его хочу.

Впервые за все годы она сказала такое вне их совместных фантазий. И он поверил. И не просто поверил, а физически ощутил, что она доверяет ему свою сокровенную правду.

‒ А он?

‒ Он тоже.

‒ Вот и хорошо. Дай ему.

‒ Ты что!? Серьезно? Поехал что ли?

‒ Поехал, ‒ согласился он и завершил разговор удачно найденной шуткой.

А спустя два часа в постели она сама попросила его:

‒ Придумай что-нибудь о нем… Как прошлый раз…

И он легко заставил ее всем телом поверить, что это не он, ее муж, обнимает, ласкает и целует ее, входит в ее лоно и шевелит головкой напрягшуюся в ожидании встречной струи шейку матки, а тот, другой, простодушный парень Дима, наладчик электронной аппаратуры, приехавший в их отдел из другого города всего на две недели и страстно захотевший ее, чужую жену, красивую, нежную, гладкую и пушистую, мягкую и упругую, сладкую женщину и неистовую любовницу. Она то замирала, вслушиваясь в его гипнотизирующий шепот, то, изнемогая от болезненного желания, судорожно металась наэлектризованным телом, безуспешно пытаясь расслабить его глубокими выдохами протяжного грудного стона.

Это было в прошлую пятницу. А в субботу они провожали детей в деревню к его родителям и что-то заподозрившая Светланка строго сказала ему на прощанье, пристально вглядываясь в его глаза:

‒ Не обижай маму, ладно? Она у нас очень хорошая.

Как будто он когда-нибудь ее обижал.

Они остались вдвоем в доме. Жизнь шла вроде бы своим чередом, только Ирина стала вдруг необычно задумчива и молчалива. И во вторник он сказал ей, как бы между прочим:

‒ Ты вполне можешь пригласить его на вечер в гости. Так, посидеть вдвоем, шампанского выпить, поболтать. Я не против. Даже наоборот. Что тут особенного?