Андрей Неклюдов - История одного признания Страница 3

Провожала меня Оля одна. Мы старались не глядеть друг другу в глаза. Единственно, чего мне хотелось, так это убить себя – за то, что я видел ее павшей с небес, развенчавшей саму себя, лишившейся божественного ореола. За то, что с глаз моих спала радужная пелена.

Впрочем, пелена эта спала лишь частично, и первоначальный драгоценный образ оказался неуничтожим.

4

И вот мы встретились в том же городке нашей юности, в гостях у общего знакомого, через тринадцать лет.

– Почему мы не сталкивались здесь прежде? – недоумевал я (слегка переигрывая). – Ведь я приезжал сюда к родителям почти каждый год.

– А я редко, – блеснула она на меня голубизной из-под все таких же пышных ресниц.

– Жаль.

– Почему?

– Мы могли бы расквитаться.

Я и вправду считал, что после той моей поездки к ней за ней остался должок. Хотя еще больший долг висел на мне самом – долг перед моей бедной заморенной любовью. Нет, в конечном счете, я не жалел о тех своих тайных страданиях (ведь было это по-своему прекрасно – первая любовь и прочее…). И все же, как мне казалось, осталась некая досадная незавершенность. Не была поставлена точка в нашей истории. И теперь во мне вдруг проснулось желание эту точку поставить.

Тогда была любовь, обожание, преклонение, но не было телесной близости. Теперь любви нет (осталась лишь грустная память о ней), но будет – я хочу, чтобы случилась – эта самая близость. И тогда уж вполне можно будет поставить в этой истории точку и успокоиться.

Я стряхнул с себя воспоминания и тот далекий, бесценный для меня образ девочки-ангела, полузабытые фантазии и давно похороненные чувства. Передо мной сидела реальная земная женщина и, возможно, ждала от меня реальных действий.

– Я все это время помнил о тебе, – прочувствованно шепнул я ей на ухо. И положил ладонь на ее выглядывающую из-под юбки тугую коленку, обтянутую темным капроном. Подумать только: я коснулся ее ноги – впервые за все то время, сколько знал ее – …и не умер от волнения.

– Сергей, – серьезный взгляд в упор. – Я замужняя женщина.

– А я женатый мужчина, – ее же тоном парировал я и так же в упор посмотрел на нее. И прибавил задумчиво: – Знаешь, а ты стала еще красивее.

Это была сущая правда. Она стала красивее, женственнее, мягче, в глазах появилась лукавинка многое познавшей женщины, притягательная сексуальность. Правда, исчезла невинная грация – та именно грация, которая не ведает о себе. Нынешняя Оля прекрасно сознавала свои достоинства. Кроме того, исчез тот божественный свет, которым, скорее всего, наделяла ее моя неумеренная любовь. Но тем проще мне было сейчас с ней заигрывать.

Вокруг находились люди – наши общие знакомые, бывшие одноклассники, но мне казалось: мы с ней одни, одни живые среди бесплотных теней. Только я и она, моя первая (а может быть, и единственная настоящая) любовь. Вернее сказать, ее символ, ее отголосок, эхо.

И, наконец, уже на улице, провожая, я сделал ей признание. Разумеется, она знала еще тогда, в школе, что нравится мне (у женщин хорошо развито это чутье), замечала, что я заглядываюсь на нее. Но она не знала о силе моего чувства. И вот, спустя тринадцать лет, я признаюсь ей в любви – страстной, нежной, мучительной и восторженной – любви, оставшейся в прошлом. То есть, в любви умершей. Но я был столь искренен, так вдохновлен воспоминаниями, что невольно возникла иллюзия: это говорю не я нынешний, потертый жизнью, познавший многих женщин, слегка поостывший и немного циничный, в меру разочарованный во всяких там высоких материях, а тот я – юный, пылкий, наивный, истекающий любовью. И она ощутила мою былую страсть, и, глядя на меня всей глубью своих бесподобных глаз, нежно, благодарно и немного печально поцеловала меня в губы.

– Какая несправедливость! – драматично простонал я. – Ты говоришь: я замужем. Дерзну предположить, что ты отдала себя мужчине, который не питает к тебе и десятой доли тех чувств, какие кипели во мне. Я же, так беззаветно любивший тебя, не получил даже возможности провести с тобой хотя бы одну единственную ночь из тех сотен ночей, что ты подарила ему.

Тут она посмотрела на меня как-то странно, словно испытывая какие-то душевные колебания. Но я понял ее колебания по-своему и с еще большим жаром продолжил свою серенаду.

И тут она прервала меня.

– Я тебя обманула, – невесело произнесла она. – С мужем я развелась несколько лет назад. У меня нет этих сотен ночей…

Я обнял ее – уже без всякого напускного драматизма.

5

Менее чем через полчаса мы были у нее дома. Я осторожно осведомился о матери, но Оля успокоила: мать почти все лето обитает на даче.

Спиртного у нее не нашлось; в ее комнате, за маленьким столиком мы выпили чаю (плюс масло, печенье, яблоки). Впрочем, не столько пили, сколько разглядывали друг друга – уже не так пытливо и недоверчиво, уже с зарождающейся симпатией к нам теперешним. Давая событиям очередной толчок, я погладил ладонью ее легкие золотистые (несомненно, подкрашенные) волосы.

– Можно потрогать? – и, реализуя давнюю мечту, я потрогал ее необыкновенные ресницы. – Надо же, настоящие! – изумился шутливо, заставив ее улыбнуться.

Потом я опустился перед ней на корточки (она сидела на тахте) и ласково принялся гладить ее ноги.

Неожиданно она стала сползать на пол, прямо в мои объятия.

Еще более неожиданным для меня оказалось то, с каким жаром она приникла ко мне («Бедная девочка», – подумал я). Меня также подмывало броситься в стихию страсти, но я удержал себя. Бурное, яростное совокупление я бы охотно предпринял с любой другой женщиной, но только не с Олечкой. Этого момента я, можно сказать, дожидался полжизни, и потому не собирался расставаться с ним второпях.

– Погоди, милая, – остановил я ее. – Не будем спешить. Устроим пир, вернее, дегустацию. Я знаю одну игру… забавную. Надеюсь, тебе понравится… В общем, одному завязываем глаза, он пассивный, второй исполняет соло. У первого все внимание – на себе, на своих ощущениях, а второй ему эти ощущения доставляет.

А про себя добавил с некоторым даже злорадством: «Она еще не знает, что ее ждет». Пусть увидит, что она потеряла. Хотя… в те времена я ничего такого не умел и даже вообразить не мог, и наше соитие, если бы и состоялось, было бы соитием двух бессознательных зверушек.

Признаться, я опасался, вдруг она заупрямится и срочно готовил в уме на этот случай порцию всевозможных доводов.

Она посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, черные кометы бровей опасно сблизились, и я уж открыл было рот («ты увидишь, это нечто совсем иное, ты должна это попробовать… жизнь так коротка…»), но она прижала мои губы мизинцем и как-то двусмысленно усмехнулась: