Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ Страница 31

Граф Солтык заметил, что Эмма стоит на берегу одна и как будто ищет кого-то глазами в толпе гостей.

— Вы, вероятно, потеряли вашего кавалера, — сказал он ей, — позвольте предложить вам свои услуги?

Девушка взяла его под руку.

— Вот ваша эмблема, — продолжал граф, указывая на ледяной храм.

— В каком смысле?

— Вы ледяная богиня любви.

— Лед тает под первыми лучами весеннего солнца.

— Совершенно справедливо… Но когда же настанет для вас эта весна? Какое солнце совершит над вами это чудо?

— Я слышала об одном чародее, легко покоряющем женские сердца…

— Скажите лучше чародейке, то есть любви… Но вы неспособны полюбить кого-нибудь.

— Мне и самой так кажется.

— У вас нет сердца.

— Есть… но ледяное.

— О, если бы пламя моей любви могло растопить его!

— Мое сердце не игрушка, граф, — серьезно возразила Эмма.

Граф прикусил губу… В эту минуту к ним подошла Анюта, и разговор прекратился.

«Он мой, — думала Эмма, входя под руку с Анютою в танцевальную залу, — я употреблю всю свою хитрость и все свое кокетство; буду дразнить его своей неприступностью… Думаю, это то, что нужно. Бедный граф! Для меня тем легче будет завлечь и погубить его, что он не возбуждает во мне ни малейшей симпатии».

Думая об этом, она заметила, что Казимир Ядевский задумчиво стоит у колонны и пожирает глазами Анюту. Какая-то мысль промелькнула у Эммы в голове — она незаметно вышла из зала, воспользовавшись тем, что ее юная соперница с кем-то вальсировала.

В конце коридора находились уборные для дам, желающих переменить костюм в продолжение бала. У одной из дверей стоял Борис с огромной картонкой в руках. По приказанию своей барышни он отворил дверь комнаты, но стоило Эмме ступить за порог, как ее обхватили две нежные ручки и пара прелестных голубых глаз приветливо заглянули ей в лицо.

— Наконец-то я поймала вас, моя милочка! — воскликнула Генриетта. — Теперь уж я с вами не расстанусь!

— Нам поневоле придется расстаться, — возразила Эмма, — я затеваю маленькую маскарадную интригу и пришла сюда, чтобы переодеться. Надеюсь, вы не помешаете мне осуществить эту невинную шалость.

— Боже меня сохрани! Я никому не выдам вашей тайны. Позвольте мне помочь вам переодеться.

Девушки вошли в уборную и заперли за собою дверь. Картонка с костюмом уже стояла в углу, у окна. Эмма подошла к зеркалу и начала раздеваться, между тем как Генриетта, вынимая одну за другой различные принадлежности костюма, громко выражала свой восторг. Когда красавица была одета, юная пансионерка, вскричала, влюбленно глядя на нее:

— Не знаю, почему все, даже Анюта Огинская, считают вас загадочной, опасной личностью! Я же с первого взгляда полюбила вас всем сердцем!

— Берегитесь, — улыбнулась Эмма, — быть может, под этой юбкой скрывается рыбий или змеиный хвост.

— Вы необыкновенное неземное создание! Вы обладаете таинственной властью привлекать и покорять сердца. Я испытываю эту власть на себе… Меня влечет к вам непреодолимая сила… Примите меня в число ваших союзниц… Я буду вашей сестрой… вашей самой покорной ученицей!

— Вы говорите это, не шутя? — пристально глядя на Генриетту, спросила сектантка.

— Я готова следовать за вами, куда бы вы меня ни повели, без малейшего страха и колебаний…

— Ну, это мы увидим. У вас будет возможность доказать вашу покорность и смирение А сейчас, для начала, наденьте на меня чулки и башмаки.

Генриетта немедленно опустилась на колени и принялась исполнять приказание, а Эмма смотрела на нее с величественным равнодушием гордой повелительницы.

XXVI. Маскарадная интрига

В танцевальную залу вошла высокая стройная женщина, в роскошном костюме турецкой султанши. Лицо ее скрывалось под густой вуалью, сквозь которую так и сверкали большие голубые глаза. Костюм ее состоял из широких желтых атласных панталон и коротенькой юбочки, поверх которой были надеты голубой, вышитый серебром и отделанный горностаем кафтан и короткая жилетка из ярко-красного бархата; на шее висело монисто из кораллов, жемчуга и дукатов; тюрбан был украшен великолепной брильянтовой брошкой.

Мужчины толпами следовали за ней, осыпая ее комплиментами, но она не обращала на них внимания. Наконец у буфета в столовой она увидела того, кого искала, подошла к нему, положила руку на плечо и сказала:

— Здравствуй, Казимир Ядевский, отчего ты сегодня так грустен и задумчив?

— Меня ничто не радует.

— Помилуй, есть так много способов разогнать тоску!.. Да вот самый лучший из них, — добавила она, беря с буфета бокал с шампанским и подавая его офицеру.

— Что это, сладкий яд или любовный напиток?

— Ни то, ни другое.

— За твое здоровье! — и Казимир залпом осушил бокал.

— Есть еще и другое средство.

— Какое же?

— Ухаживай за мной.

— На это я не способен.

— Потому что ты влюблен.

— Может быть.

— Ты любишь двух женщин… обе они здесь… о которой из них ты сейчас мечтаешь?

— Это инквизиторский допрос?

Султанша засмеялась.

— Теперь я узнал тебя! Ты Эмма Малютина.

— Не выдавай меня, — шепнула она, крепко сжимая его руку, — за нами следит граф Солтык, а мне хочется заинтриговать его.

Действительно, граф стоял у дверей, устремив взор на прекрасную султаншу. Кровь клокотала в его жилах от зависти и ревности. В то же самое время другие, прелестные, подернутые слезами глаза робко, со страхом, смотрели на Казимира. Это была Анюта; она узнала Эмму, и сердце ее болезненно сжалось.

Султанша сделала несколько шагов в сторону графа Солтыка, но в эту минуту к нему подошел патер Глинский и шепнул на ухо:

— Я считаю своим долгом предостеречь вас, граф… Эта султанша — Эмма Малютина… Заметили ли вы, как она разговаривала с офицером и пожимала ему руку?

— Что с того?

— Кокетка опутывает вас сетями…

— Вы ошибаетесь, — с иронической усмешкой возразил граф, — эта девушка холодна как лед.

— Я знаю, что Ядевский часто бывал у нее…

— Как и Сесавин.

— Она одинаково дурачит их обоих.

— Тем лучше!

— Вы добровольно стремитесь к своей погибели! Я вижу, что спасти вас уже невозможно.

— Послушайте, мой любезный патер, если ад населен такими красавицами, как Эмма, то вы первый убежите из рая в царство сатаны.

Солтык устремился вслед за удаляющейся султаншей и догнал ее на пороге комнаты, изображающей Азию.

— Здесь твое царство, — сказал он ей, — позволишь ли ты своему рабу войти вместе с тобой?