Октав Мирбо - Дневник горничной Страница 35

Ничего здесь не случается… никогда ничего… И я не могу с этим свыкнуться. Труднее всего выносить мне эту окаменелость, это однообразие… Хотелось бы уехать отсюда… Уехать?.. Но куда, как?.. Не знаю и остаюсь!..

Барыня нисколько не меняется: все такая же недоверчивая, педантичная, сухая… никогда ни одного порыва, ни одного непосредственного движения, ни одного проблеска веселья на окаменелом лице…

Барин ведет обычный образ жизни, и по некоторым данным я имею основание думать, что он мстит мне за мою суровость, хотя месть его не опасна… После завтрака, он одевает высокие сапоги, берет ружье и отправляется на охоту; в сумерки возвращается, разоблачается без моей помощи, и в девять часов ложится спать… Он все такой же увалень, комичный и безличный… Толстеет… Как могут богатые люди вести такую скупую жизнь?.. Иногда я спрашиваю себя относительно барина?.. На что бы он мне был нужен?.. Денег у него нет; удовольствия тоже вряд ли от него много… Разве только, что барыня не ревнива!..

Ужаснее всего в этом доме, это тишина… Я совершенно не могу к ней привыкнуть… И все же, несмотря на это, я привыкаю ходить на цыпочках, «летать по воздуху», как говорит Жозеф… Часто, среди мрачных стен этих темных коридоров, я кажусь сама себе каким-то призраком, привидением… Я задыхаюсь здесь… И все же живу!..

Единственное мое развлечение, это отправляться в воскресенье, после обедни, к г же Гуэн, содержательнице бакалейной лавки. Чувство гадливости отталкивает меня от нее, но скука пересиливает, и я иду…

Там, по крайней мере, встречаются, собирается народ… Сплетничают, гогочут, шумят, потягивая стаканчики смородинной… Все-таки какая-то иллюзия жизни… И время проходит… Прошлое воскресенье я не встретила там одной постоянной посетительницы с крысиной мордочкой и гноящимися глазами… Осведомляюсь…

— Ничего… пустяки… — отвечает бакалейщица тоном, которому она старается придать оттенок таинственности…

— Значит, она больна?..

— Да… но это сущий пустяк… Через два дня уже ничего не будет…

И мадемуазель Роза смотрит на меня испытующим взглядом, точно говоря:

— А! Видите! Это женщина очень опытная…

Как раз сегодня, у бакалейщицы, мне сообщили, что накануне охотники нашли в Районском лесу, под кучей ежевики и сухих листьев, чудовищно изнасилованный труп девочки… Говорят, что это дочь железнодорожного сторожа… В местечке ее звали маленькой Кларой… Немножко глупенькая, но милая, скромная девочка… Двенадцати лет ей еще не было. Славная находка, подумайте, для такого местечка… где каждую неделю пережевываются одни и те же сплетни… Теперь языки нашли себе пищу…

По словам Розы, всегда лучше осведомленной всех других, малютку Клару нашли с распоротым животом; из отверстия, проделанного поясом, вытекли внутренности… На затылке и горле явственно отпечатлелись следы пальцев душителя… Ее несчастные недоразвившиеся члены представляли одну сплошную опухшую рану, точно над ними орудовало — по выражению Розы — огромное топорище дровосека… На измятой стоптанной траве еще виднелось место совершения преступления… Случилось это, должно-быть, по меньшей мере неделю тому назад, потому что труп уж успел основательно разложиться…

Несмотря на ужас, внушаемый преступлением, я отлично вижу, что для большинства этих тварей, факт изнасилования и связанные с ним гнусные представления, не то чтобы прощались, но в значительной степени извиняются тем… что дело имеет любовную подкладку… При этом приплетают целую кучу вещей… припоминают, что маленькая Клара весь день проводила в лесу… Весной, она собирала ландыши, анемоны, жонкили и делала букетики, которые затем продавала в городе дамам; также собирала сморчки и носила их по воскресеньям на рынок… Летом наступала пора всевозможных грибов и… летних цветов… Но, в это время, когда нечего было собирать, что могла она делать в лесу?..

Одна из присутствующих глубокомысленно замечает:

— Почему отец не обеспокоился исчезновением дочки? Может это он сам устроил?..

На что другая отвечает не менее глубокомысленно:

— Ну, слушайте, если бы он это сам устроил… ему незачем было заводить ее в лес…

Мадемуазель Роза подает голос:

— Все это очень подозрительно!.. Я…

С таинственным и многозначительным видом, она продолжает пониженным голосом, точно делает секретное сообщение:

— Я… ничего не знаю… ничего не берусь утверждать… Но…

И испытывает наше любопытство на этом «но»…

— Что такое?.. что? — слышится со всех сторон и шеи вытягиваются, рты раскрываются…

— Но… я бы не удивилась… если бы это оказался…

Мы притаили дыхание…

— Господин Ланлэр… вот… если хотите, моя мысль… — заканчивает она, с злобным, подлым выражением…

Некоторые протестуют… другие воздерживаются… Я настаиваю, что г. Ланлэр неспособен на такое преступление, и восклицаю:

— Он… Господи Иисусе? Ах! бедняга… он бы наверняка этого не посмел…

Но Роза, с еще большей злобой, настаивает:

— Неспособен?.. Та… та… та… А маленькая Жезюро? А крошка Дужер? Припоминаете? Неспособен?..

— Это не одно и то же… Это не то же самое…

При всей своей ненависти к барину, они все-таки не решаются, подобно Розе, формально обвинять его в убийстве… Что он берет девчонок, которые на это идут?.. Бог мой! это еще ничего… Но чтобы он их убивал?..

Это невероятно… Роза спорит до бешенства… Изо рта у нее летит слюна, она стучит по столу своими жирными руками… и кричит до хрипоты:

— Раз я вам говорю, что да, да… Значит я в этом уверена, как вы думаете…

Г-жа Гуэн, пребывающая в задумчивости, наконец заявляет своим глухим голосом:

— Ах! Господи, барышни… эти вещи… никогда не узнаешь… Что касается маленькой Жезюро, уверяю вас… это счастливая случайность, что он ее не убил…

Несмотря на авторитет бакалейщицы… несмотря на упорство Розы, не допускающей возражений, они перебирают всех людей, которые могли бы это сделать… Последних оказывается целая куча… все те, кого они ненавидят, все, против которых они таят зависть, злобу, раздражение… Наконец, маленькая бледная женщина с крысиной мордочкой предлагает:

— Все знают, что на прошлой неделе сюда явились два длиннобородых капуцина, у которых был очень подозрительный вид, и всюду шлялись за милостыней?.. Уж не они ли это?..

Публика возмущена:

— Честные, набожные монахи! Священнослужители Господни! Какая гнусность!..

И уже когда мы собираемся уходить то, заподозрив решительно всех на свете, Роза, в остервенении, повторяет:

— Уж если я это говорю, я… Значит это он.