Дмитрий Липскеров - О нем и о бабочках Страница 45

– Тебе самой сколько? – с легким презрением поинтересовалась заведующая.

– Месяц назад восемнадцать исполнилось.

– Ну и зачем тебе этот дегенерат? Он даже без крайней плоти родился, убогий!

– Полюбила я его всем сердцем! – простодушно объяснила Даша. – Он как цветочек – красивый и безобидный.

– А ты знаешь, что этот цветочек, когда подрастет, морду тебе станет бить? Это сейчас он как маленький волчонок – кроткий и ласковый, а в пятнадцать, когда гормоны ударят в безмозглую голову, он тебе шею сломает и даже не вспомнит!

– Зря вы так, Белла Юрьевна! – побледнела Даша. – Не все в жизни так плохо. Бывают и чудеса…

– На что жить будешь, дура? – разозлилась заведующая.

– Господь подскажет…

– Ни хера он тебе не подскажет! Потом, когда наиграешься, сдашь в интернат. Не ты первая, не ты последняя! А если влюбишься, то недалеко и придушить помеху. Была у нас такая сердобольная, взяла девку-дауна, а потом, когда у ней хахаль нарисовался и вопрос встал, либо он, либо убогая, решение было принято быстро: подушку на лицо – и при оформлении как несчастный случай пошло. Ирония судьбы в том, что убивица забеременела от своего хахаля и родила девочку с синдромом Дауна.

– Все люди разные, Белла Юрьевна. Я совсем не такая.

Чувствовала Белла Юрьевна своим профессионально очерствевшим сердцем, что девушка действительно хорошая, что есть в ней самоотверженность русских женщин из фильмов пятидесятых, а потому, совсем для себя неожиданно, подошла к Дашке и погладила по голове, а затем к немалой груди прижала:

– Ну хорошо, хорошо! Поступай, как сердце велит. Пока можешь оставаться в общежитии, работать будешь по-прежнему у нас, Иосифа можешь приводить, а мы его подкормим, и одежду получать бесплатно будет. Хорошо так?

Даша перехватила руку заведующей и принялась целовать ее:

– Спасибо, родненькая!

Белла Юрьевна руку от целований отдернула и сама скупо заплакала, отвернувшись к портрету министра здравоохранения.

Таким образом, судьба Иосифа Иратова на какое-то время была решена.

Также не стоит вдаваться в подробности тягот Даши по воспитанию убогого мальчика, как тяжела была жизнь девушки, что творилось в темной душе Иосифа. Ну, жили себе трудно, но жили…

Я же в свою очередь предпринял ряд попыток вынудить истинного отца Иосифа, Арсения Андреевича, помогать воспитывать своего отпрыска, хоть и нежеланного. Послал письмо на его адрес, анонимно, в котором убеждал молодого архитектора и бизнесмена поучаствовать в жизни ущербного первенца хотя бы материально.

На мой адрес «до востребования» пришел скорый и отвратительный ответ: «Пошел на хер!»

Я очень вспыльчивый персонаж, очень пытливый и мстительный. В ответ на «пошел на хер» я отправил Иратову вторую корреспонденцию, в которой намекнул на знание некоторых важнейших деталей его преступных деяний и обещание вскрыть незаконную деятельность перед компетентными органами. Почти незамедлительно получил от него предложение встретиться возле памятника Гоголю в темное ноябрьское время.

Готовился к встрече тщательно, не желая раскрывать перед Иратовым свою настоящую внешность. Как я уже рассказывал, имея опыт гримера, я наклеил себе бородку-эспаньолку, усики, состарил лицо, особенно мне удались мешки под глазами, и надел парик с легкой проплешиной. Пришел на встречу раньше означенного часа, проводя рекогносцировку. Часы показывали две минуты двенадцатого, когда возле бронзовой фигуры великого русского писателя появилась человеческая тень, а за ней и личность вынырнула из-за постамента. Я вглядывался в темноту, пытаясь узнать Иратова, напрягая глаза до рези. Он или не он? И в самую напряженную секунду кто-то, подошедший сзади, спросил меня в самое ухо:

– Вы на встречу с Арсением Андреевичем?

– Да, – ответил я, даже не оглянувшись.

– Господин Иратов просил вам передать…

– Что же?

– А вот что!

Вместо текстового сообщения я получил сильнейший удар в затылок металлическим предметом и тотчас рухнул в мокрый снег, как отслужившая свое новогодняя елка. Краем глаза я успел рассмотреть темную фигуру, оторвавшуюся от памятника и метнувшуюся в мою сторону.

Меня не били – меня убивали. Удары наносились сначала по затылку, а потом нападающие перевернули меня и свинчатками разрушили мне зубы, сломали челюсть и надбровные дуги. Один из злодеев пальцем выдавил мне глаз, шепча: «Умри, сука!», затем они оба принялись тыкать в мое тело башмаками с острыми тяжелыми носами. Тогда модно было заливать в обувь кусочки свинца, дабы крушить нижней конечностью ребра и внутренние органы.

Хватит, подумал я, надо умирать и перестал дышать. Меня еще некоторое время били, а потом, убедившись, что тело мое мертво, а значит, и личность погибла, успокоились.

– Готов? – спросил один.

– Вполне! – ответил второй.

Мой труп сфотографировали на «Полароид», и преступники отбыли на отчет.

Некоторое время для страховки я лежал недвижимо, весь превратившись в слух. Вдруг злоумышленники оставили своего, который в случае чего добьет. Но все было тихо, и я потихонечку, чтобы не растерять выбитые зубы, стал подниматься, кося одним глазом по сторонам. Стоя на коленях, я вдруг увидел трехрублевую купюру, которая, подгоняемая ветром, подсвеченная тусклым фонарным светом, слегка кружась, летела мимо меня, будто имела осмысленную цель. Перехватив деньги, я был несказанно рад, что теперь могу поймать такси и отправиться домой с комфортом, не рискуя быть остановленным милицейским нарядом.

На удивление быстро поймал машину и велел ехать на Дорогомиловскую, где тогда обитал.

Немолодой таксист даже не взглянул на меня через зеркальце заднего обзора, просто кивнул и нажал на акселератор. Поездка заняла всего шесть минут. Мы подъехали к подъезду, и я протянул водителю три рубля, прошамкав изувеченным ртом, что сдачи не надо. Открыв дверь, почти уже выбравшись из салона, я вдруг услышал:

– Стой!

Остановился, не оборачиваясь.

– Стою, – подтвердил.

– Ты что мне такое дал?

Таксист включил в салоне свет и, обернувшись, тряс моей трешницей.

– Это три рубля, – пояснил я, показывая таксисту свое разрушенное лицо. Но водителю, казалось, не было вовсе дела, что я почти труп с выбитыми зубами, одноглазый и весь окровавленный. Он продолжал трясти купюрой и сказал про нее удивительное:

– Это дореформенная трешка! До шестьдесят первого в обращении была! Ты еще в морду хочешь? Где нормальные деньги?

Вот это номер! Оптический обман! Кривляния судьбы!.. Надо же, дореформенная трешка. Откуда ей взяться в наше время, летящей по ночному бульвару?

– Давайте обмен? – предложил я. – Вы меня довезли, а я вам открою информацию, которая будет стоить этих трех рублей.