Маркиз де Сад - Жюстина, или Несчастья добродетели Страница 5

Этот Дюбур был закоренелый распутник, большой любитель маленьких девочек и рассылал во все уголки страны доверенных женщин, которые поставляли ему такую дичь. Будучи почти не в состоянии пользоваться ими, Дюбур обыкновенно предавался в их обществе прихоти настолько жестокой, насколько и странной: его единственная страсть заключалась в том, чтобы любоваться слезами детей, которых ему приводили, и следует признать, что никто не мог с ним сравниться в таланте доводить их до такого состояния. Этот несчастный сластолюбец обладал таким злобным и изощренным умом, что ни одна девочка не могла выдержать издевательств, которым ее подвергали; слезы лились в изобилии, а Дюбур, пребывая на вершине блаженства, тут же прибавлял несколько ощутимых физических страданий к нравственной боли, которую только что вызвал. Тогда рыдания становились еще сильнее, и злодей извергался в открытую, осыпая поцелуями детское личико, которое благодаря его стараниям было мокро слез.

— Вы всегда были скромной? — спросил он Жюстину, решив приступить прямо к делу.

— Увы, сударь, — ответила она, — я бы не оказалась в таком отчаянном положении, если бы перестала ею быть.

— Но тогда по какому праву вы полагаете,, что богатые люди вам помогут, если вы не будете им служить?

— О, сударь! Я готова оказать любые услуги, которые не будут противоречить правилам благопристойности и моей молодости.

— Я не имею в виду услуги такого рода: для этого вы слишком молоды и хрупки; я говорю о том, чтобы доставлять мужчинам удовольствие. Эта добродетель, которую вы так превозносите, ничего не дает; напрасно вы будете преклонять колени перед ее алтарями, ее бесполезный фимиам вас не накормит: предмет, который меньше всего нравится мужчинам, на который они меньше всего обращают внимания и который сильнее всего презирают — это скромность вашего пола. Сегодня, дитя мое, пользуется уважением только то, что приносит выгоду или усладу, но какую выгоду или какую радость может принести женская добродетельность? Нравится нам и развлекает нас лишь женская распущенность, а их целомудрие приводит нас в уныние. Если люди нашего сорта дают что-либо, они хотят за это что-нибудь получить. Даже такая маленькая девочка, как вы, далеко не красавица и к тому же дикарка, должна сообразить, что она может получить помощь только ценой своего тела? Так что раздевайтесь, если хотите, чтобы я дал вам денег.

С этими словами Дюбур протянул руки, собираясь схватить Жюстину и поставить ее между своих широко расставленных колен. Однако прелестное создание вырвалось.

— О, сударь! — вскричала она, обливаясь слезами. — Выходит, больше нет в людях ни чести, ни сострадания?

— Очень мало, — отвечал Дюбур, ускоряя свои мастурбационные движения при виде нового потока слез. — Чрезвычайно мало, по правде говоря. Сегодня люди отказались от мании бескорыстно помогать другим и признали, что удовольствия от сострадания — это всего лишь утоление похоти гордости, а поскольку на свете нет ничего, более ненадежного, возжелали настоящих ощущений. А еще они поняли, что даже от такого ребенка, как, например, вы, в качестве компенсации бесконечно приятнее получить удовольствия, которые может предложить сладострастие, нежели холодные и скучные радости признательности. Репутация щедрого, либерального и бескорыстного человека не сравнится даже в тот момент, когда приносит наивысшее удовлетворение, с самым маленьким чувственным удовольствием.

— Ах сударь, такие принципы приведут к гибели несчастных!

— Ну и что из того! На земле людей больше, чем нужно; главное, чтобы машина крутилась исправно, а для государства не имеет никакого значения, если ее будут крутить немного больше или немного меньше рабочих рук.

— Так вы считаете, что дети будут уважать своего родителя, который так жестоко обращается с ними?

— Зачем родителю любовь детей, которые его стесняют?

— Тогда лучше было бы удавить нас в колыбели?

— Несомненно. Именно такой обычай существует во многих странах; так поступали в Греции, так до сих пор поступают китайцы: там несчастных детей выбрасывают или предают смерти. Зачем оставлять жизнь таким существам, как вы, которые не могут больше рассчитывать на поддержку своих родителей, либо потому что они сироты, либо потому что те их не признают, и которые поэтому являются тяжкой обузой для государства? Дегенератов, сирот, недоразвитых малышей следовало бы уничтожать сразу после рождения: первых и вторых потому что, не имея ни одной души, которая захочет или сможет заботиться о них, они сделаются для общества балластом и тяжкой обузой, третьих по причине их абсолютной никчемности. И та и другая категории являются для общества чем-то наподобие костных наростов, которые питаются соками здоровых органов, разлагают и ослабляют их, или, если вам больше понравится такое сравнение, наподобие растений — паразитов, которые, обвиваясь вокруг нормальных растений, разрушают их и используют в качестве своей пищи. Каким вопиющим заблуждением представляются мне милости, питающие это отребье… то же самое можно сказать об этих домах призрения, богато обставленных, которые по чьей-то нелепой прихоти строят для немощных, как будто род человеческий настолько уникален и ценен, что необходимо сохранять его вплоть до самого ничтожного существа; как будто нет больше людей на свете и как будто для политики и природы выгоднее их беречь, чем уничтожать.

При этом Дюбур, распахнув халат, который прикрывал его движения, продемонстрировал Жюстине, что он уже начал извлекать какое-то наслаждение из маленького высохшего и почерневшего инструмента, который так долго теребила его рука.

— Ну довольно, — резко заявил он, — довольно разговоров, в которых ты ничего не смыслишь, и хватит жаловаться на судьбу, когда только от тебя зависит исправить ее.

— Но какой ценой, святое небо!

— Самой умеренной, потому что тебе надо только раздеться и немедленно показать мне, что скрывается под твоими юбками… Уж, конечно, весьма худосочные прелести, которыми нечего гордиться и нечего их беречь. Делай, что тебе говорят, черт побери! Я больше не могу, я хочу видеть тело; сейчас же покажи мне его, иначе я рассержусь.

— Но, сударь…

— Глупое создание, безмозглая сучка, неужели ты воображаешь, что я буду с тобой церемониться больше, чем с другими!

И с гневом поднявшись, он забаррикадировал дверь и бросился на Жюстину, которая буквально истекала слезами. Развратник слизывал их… глотал эти бесценные слезинки, которые, должно быть, представлялись ему росой на лепестках лилии или розы; затем, одной рукой задрав ее юбки, он скрутил ими руки Жюстины, а другой впервые осквернил красоту, какой давно не создавала природа.