Эммануэль Арсан - Эммануэль Страница 5

Она совсем забыла об их существовании. И вдруг осознала, что они не спят и смотрят на нее. Мальчишка был ближе, но девочка почти навалилась на него, чтобы лучше все увидеть. Затаив дыхание, они рассматривали Эммануэль, и глаза их блестели возбуждением и любопытством. Мысль, что весь этот пир сладострастия происходит на глазах у маленьких близнецов, чуть было не отправила Эммануэль в обморок, но тут же она успокоилась – ничего страшного, если они все и увидят.

Она лежала на правом боку, согнув ноги в коленях и чуть приподняв крестец. Ее соблазнитель вошел в нее сразу, одним ударом погрузившись во влажную глубину Эммануэль до самого дна.

Горячая, взмокшая, билась Эммануэль под напором фаллоса. И он, чтобы насытить ее, все увеличивал, казалось, и свой размер, и силу ударов. В тумане блаженства Эммануэль успела радостно удивиться, как удобно устроился внутри нее этот таран. Значит, подумала она, в ней ничего не атрофировалось за долгие месяцы бездействия, ведь почти полгода ни один мужчина не обжигал ее своим жалом.

Так думала пассажирка «Ликорна», а пассажир был еще очень далек от того, чтобы прекратить буравить тело Эммануэль. Ей, может быть, и интересно было знать, сколько же времени он уже соединен с нею, но никакого ориентира нельзя было отыскать: время остановилось.

Она сдерживала себя и отдаляла наступление оргазма. Это получалось у нее легко: почти с детства научилась она продлевать наслаждение ожидания, гораздо выше, чем сладкие судороги, ценила она нарастающее сладострастие, высшее напряжение бытия, которым умело управляли ее легкие пальцы, порхавшие с легкостью смычка по упругому, как струна, бугру у входа в трепещущую расщелину, отвечая отказом на безмолвные вопли плоти, пока, наконец, она не разрешала себе финал, чтобы биться в страшных, подобно конвульсиям смерти, конвульсиях страсти.

Но после такой смерти Эммануэль воскресла, готовая вновь и вновь испытывать ее.

Она взглянула на детей. Их лица утратили всю свою высокомерную напыщенность. Они стали человеческими существами. Не ухмыляющимися, не возбужденными, а внимательными и даже почтительными. Мгновенно пронеслась в ее сознании мысль об этих детях: она попыталась вообразить, что происходит сейчас в их голове, пыталась представить себе их смятение при виде того, чему они стали свидетелями, но она была слишком поглощена, захвачена блаженством, чтобы связно думать о чем-либо.

Дыхание участилось, обнимавшие ее руки напряглись, по разбуханию и пульсации пронзавшего ее инструмента она поняла, что вулкан близок к извержению. И всякой ее сдержанности пришел конец. Струя ударила ее, словно хлыстом, и погнала пароксизмы наслаждения. Все время, пока он изливался, мужчина держался в самой глубине, чуть ли не у горлышка сосуда жизни, и даже среди самых сильных судорог у Эммануэль хватило воображения увидеть, как жадно, подобно раскрытому рту, впивает сейчас ее сосуд эти белые густые струи.

Но вот все кончилось, и Эммануэль застыла неподвижно, наслаждаясь теперь каждой подробностью бытия: мягкостью ложа и покрывала, уютом полумрака и тихой, крадущейся походкой наступающего сна.

Лайнер шел по ночи, как по мосту, не видя под собой ни пустынь Ирана, ни устьев рек, ни заливов, ни рисовых полей Индии. Когда Эммануэль открыла глаза, невидимый для нее рассвет поднимался над цепью Бирманских островов, но в кабине по-прежнему тускло светил ночник и нельзя было определить ни места действия, ни времени.

Белое покрывало сползло на пол, и Эммануэль лежала нагишом, свернувшись, как ребенок, калачиком. Ее победитель безмятежно спал рядом.

Пробуждение было медленным, сознание постепенно возвращалось к ней. Она повернулась на спину, рука опустилась на пол, нашаривая упавшее покрывало. И вдруг Эммануэль замерла: в проходе стоял мужчина и разглядывал ее. Снизу он казался гигантской статуей и – тут же отметила Эммануэль – очень красивой статуей. И красота эта помогла молодой женщине забыть о своей не совсем приличной наготе: разве можно стесняться античных изваяний? Такой шедевр не может быть живым существом. Ей вспомнились стихи (конечно, не греческие, но о Греции): «Божество разрушенного храма…» Она увидела въявь примулы, желтую траву у ног бога, плющ, оплетающий постамент, ветер, перебирающий завитки овечьей шерсти на плечах бога. Взгляд Эммануэль отметил прямизну носа, остановился на резко очерченном рте, на мраморе подбородка. Продолжая исследование, она увидела белые фланелевые брюки и огромную выпуклость под ними как раз на уровне своего лица.

Призрак наклонился, поднял с пола юбку и пуловер. К ним в придачу чулки, пояс, туфли. Затем он выпрямился и сказал:

– Пошли.

Путешественница села на ложе, коснулась ступнями шерсти ковра и приняла протянутую ей руку. Одним резким движением поднятая с места, она двинулась вперед, нагая, словно высота и ночь переменили все обычаи мира.

Они вошли в ту самую туалетную комнату, где совсем недавно Эммануэль так волновали прелести стюардессы. Незнакомец, прислонившись спиной к обитой кожей стене, повернул Эммануэль к себе лицом. Она чуть не вскрикнула, увидев нечто вроде змеи Геркулеса, вставшую перед нею среди рыжелистной чащи на хвост. Эммануэль была ростом гораздо ниже мужчины, и трехглавое чудище уперлось ей прямо в грудь.

Мужчина легко поднял Эммануэль за талию, и она почти упала ему на грудь. Молодая женщина сцепила пальцы на его затылке и широко распахнула ноги – так легче было проникнуть в нее. Слезы полились по ее щекам – столь мощно раздирала ее лоно сказочная змея, несмотря на всю осторожность своего хозяина. Эммануэль корчилась, царапалась, хрипела, бормотала что-то невнятное. И когда он, наконец, вышел из нее, она все еще не могла от него оторваться. Она не заметила, как ее бережно поставили на пол, и только тихий голос привел ее в чувство:

– Тебе было хорошо? – услышала она вопрос. Эммануэль припала щекой к своему божеству. Она ощущала, как внутри нее движется его семя.

– Я вас люблю, – пробормотала она. – Хотите меня еще раз?

– Непременно, – ответил он. – Я сейчас вернусь…

Он наклонился и запечатлел на ее лбу столь целомудренный поцелуй, что она не нашлась что ответить. И, прежде чем поняла, что он уходит, она осталась одна.

Размеренно, не спеша, словно совершая какой-то торжественный церемониал, она направляла на себя струю душа, намыливалась, смывала мыло, вытиралась ароматизированным полотенцем, опрыскивала из пульверизатора затылок, шею, подмышки, волосы лобка, расчесывала шевелюру. Ее образ троился в огромных зеркалах, украшавших комнату. Кажется, она никогда не была такой свежей и такой наполненной жизнью. Незнакомец должен вернуться. Ведь он обещал.