Луис Эмедиату - Зеленые годы Страница 5

С тех пор никому не было покоя в нашем доме. Папа только и думал о том, что у него будет кукурузная плантация, куры, может быть, пара коров, домик посреди леса и спокойная жизнь подальше от города Бразилиа.

— Клянусь, что по земле, которую даст мне правительство, будет протекать река, и это будет река Фисон.

Все приходилось начинать сызнова. Папа снова нанял грузовик, и мы опять пустились в бесконечный путь навстречу новой судьбе. Значит, Бразилиа — это не земля Хавила.

Но оно и к лучшему. Город Бразилиа оказался совсем не таким, каким мы его себе представляли. Мама целый день трудилась, не покладая рук, в своем деревянном домишке, а папа каждый день возвращался домой поздно вечером потный, нервный, раздраженный.

Он все ждал, когда ему выделят клочок земли.

Однажды в школе наша учительница дона Иоланда спросила, молятся ли у нас в семье, перебирая четки, и я вспомнил, что дома у нас никогда не молились. Когда я это сказал, она вытаращила глаза и задала вопрос:

— Твой отец — коммунист?

Я не смог ответить. Я не знал, что такое коммунист, и дона Иоланда объяснила, что коммунисты — это русские и кубинцы. Коммунисты, по ее словам, никогда не молятся и ненавидят Иисуса Христа.

— Когда рождаются дети, — продолжала дона Иоланда, — их отбирают у родителей, и те всю жизнь мучаются. В коммунистических странах все обязаны быть безбожниками, никто ничем не владеет, даже одеждой, которую носит, и даже для того чтобы выйти на угол купить молока, нужно разрешение полиции. Бюрократизм там страшный.

Все это я выслушал с изумлением. Тяжко жить в такой стране, подумал я. А дона Иоланда продолжала:

— А еще говорят, что коммунисты, когда не хватает мяса, пожирают живых детей, с солью и постным маслом. Не знаю, так ли это, — процедила она сквозь зубы, — но говорят.

После того как мы помолились после уроков и двинулись к выходу, дона Иоланда, стиравшая с доски, вдруг что-то вспомнила и крикнула:

— Да, совсем забыла. Китайцы — тоже коммунисты. Не забывайте об этом.

Домой я пришел в ужасе. А если папа — коммунист? Я и представить себе не мог, что этот добрый и веселый человек способен на зверства, описанные донной Иоландой. Поэтому я не заснул, пока не дождался папу. Как только он вернулся, я тут же спросил:

— Папа, ты коммунист?

Папа остановился как вкопанный и серьезно посмотрел на меня. Таким серьезным я его никогда не видел.

— Кто тебе сказал? — спросил он твердым и энергичным голосом.

Я пересказал ему то, что слышал от доны Иоланды.

— Вот глупая баба! — сказал папа, почесав голову. — Коммунизм — это совсем не то.

И объяснил, что коммунизм — это действительно, когда никто ничем не владеет, но это иногда означает, что каждый владеет всем.

— А как же Бог, папа? — спросил я.

— В Бога, — ответил он, — можешь верить, если хочешь. Если тебе нужно — ищи Бога.

Отец мой — человек добрый и уж, конечно, меня не обманет. Поэтому он сказал мне, что у коммунистов свои недостатки, и кто захочет стать коммунистом, должен все хорошенько обдумать, чтобы потом не раскаяться.

— Самое главное, сынок, это быть честным. Остальное неважно. И не придавай значения тому, что наговорила дона Иоланда. Мужа ей надо, только и всего.

Но по радио без конца твердили, что с коммунистами нужно кончать, пока они не ввергли Бразилию в пропасть, и я долго не мог понять, почему они так говорили.

Отец утверждал, что радио только и делает, что лжет, и пытался внести ясность в эту несусветную путаницу. Маме не нравилось, когда папа так говорил.

— Ты детей с толку сбиваешь, Антониу…

— Пора им научиться чему-нибудь дельному, Мария, — отвечал папа. — В школе этому не научат. Эта дона Иоланда — просто святоша.

— Что такое святоша, папа? — спросила Силвинья.

— Это глупая женщина, которая воображает себя Божьей невестой.

Мама сокрушенно покачала головой и пошла на кухню. Он и к старости не образумится, говорила она соседкам, когда те рассказывали ей о папиных подвигах.

Дело в том, что ему захотелось выступать на митингах не только в Тагуатинге, но и в Бразилиа. Он проводил бессонные ночи, выводя сложные фразы на бесчисленных клочках бумаги.

— Денег, которых сейчас зарабатывает честный человек, — говорил он, — не хватает на то, чтобы достойно содержать семью.

Это было верно. Мама, возвращаясь с рынка, жаловалась на цены, несколько месяцев не покупала себе ничего из одежды, а на штанишки Туникинью жалко было смотреть: вечная заплатка на попе.

У меня прохудился башмак, но папа не давал мне денег, чтобы сменить подметку. Пришлось заклеить дырку кусочком картона, а когда шел дождь, моя нога леденела, как у покойника.

— Но когда-нибудь мы изменим эту страну, — говорил папа, окрыленный надеждой. И, оборачиваясь ко мне, обещал:

— И тогда, сынок, я клянусь, что подарю тебе пару новых сапог.

Время шло. Папа все время приходил домой поздно, мама старалась на кухне, штанишки у Туникинью оставались заплатанными, и громадная дыра на моем башмаке увеличивалась с каждым днем.

Дона Иоланда продолжала просить нас молиться о том, чтобы коммунистам пришел конец, и когда папа узнал об этом, он сказал:

— Когда-нибудь я заберу вас из этой школы.

В Тагуатинге творилось что-то неладное.

День и ночь солдаты в касках обходили наши дома — днем с автоматами, ночью с фонарями и собаками.

Маму все это очень нервировало, но папа обнимал ее и говорил мягким и спокойным голосом:

— Не бойся, Мария. Президент — добрый человек и знает, что мы за него. Эти солдаты — для того, чтобы нас защищать.

В те дни я думал, что в Бразилии начинается война. По радио без конца играли военные марши, а президент и какой-то министр или губернатор произносили речь за речью.

Дона Иоланда все время приносила в школу четки и заставляла всех молиться вместе с ней.

— Президент республики, — вещала она, — это дьявол во плоти, и все мы должны молиться, чтобы Бог смилостивился над его грешной душой.

Папу все это раздражало:

— Вот из-за таких, как она, наша страна и прозябает в нищете.

Но на самом деле в головах у нас была страшная путаница. Однажды мы обнаружили, что еды у нас день ото дня становится все меньше и что папа становится почти таким же нервным, как мама.

С аграрной реформой у него ничего не вышло, а на строительстве ходили слухи, что сто работников на следующей неделе будут уволены.

— Если это произойдет, — грозился папа, — то мы устроим такую демонстрацию и такой митинг, что ничего не будет видно из-за плакатов. Эту страну нужно уважать.