Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ Страница 65

Почти все девушки были прелестны — на устах их играли улыбки, но в глазах каждой светился недобрый огонек. Только одна Эмма выступала медленными шагами, с гордым величием и суровой осанкой древней жрицы, словно мраморная статуя. Апостол подошел к алтарю и начал громко молиться, прося Всевышнего милостиво принять кровь приносимого в жертву и простить ему его грехи. Потом он благословил жертву, а братья и сестры общины, стоя на коленях и колотя себя в грудь, затянули жертвенный гимн. Когда они в один голос троекратно повторили «аминь», жрица приблизилась к жертвеннику и подала сигнал. Раздались звуки музыки и снова началась дикая пляска вакханок.

В ту же самую минуту четыре красавицы в одеждах из звериных шкур осторожно, по-кошачьи, сзади подкрались к Солтыку, с громким восклицанием бросились на него и опрокинули на пол… В одно мгновение он был связан по рукам и ногам и уложен на жертвенник.

— Помилосердствуйте! — стонал несчастный мученик.

— Бог милосерден, — торжественно произнесла Эмма, засучивая рукава своей одежды. В руке ее блистал жертвенный нож, порфира широкими складками ниспадала до полу — казалось, что жрица стояла вся залитая алой кровью. Вокруг жертвенника продолжалась адская пляска вакханок с жезлами, бичами и ножами в руках.

Эмма наклонилась над своим возлюбленным, нежно обняла его за шею, поцеловала в губы и в то же самое мгновение нанесла ему первый удар в грудь. Кровь брызнула… трепещущая жертва испустила жалобный вопль, между тем как юные сектантки оглашали воздух дикими криками, словно фурии, опьяненные запахом человеческой крови.

LI. На кресте

Рано утром лакей разбудил патера Глинского и доложил, что еврей, служивший тому в качестве шпиона, желает сообщить очень важное известие. Через минуту отворилась дверь, и в комнату вошел человек в долгополом кафтане.

— Я напал на хороший след, — проговорил он, раболепно кланяясь чуть не до земли, — только вчера получил я известие, что Рахиль, хозяйка Красного кабачка, скрывается в Ромшино, в имении господина Монкони.

— Может ли это быть?

— Почему же нет? Барышня Монкони очень дружна с барышней Малютиной и, вероятно, уже поступила в секту.

— Это правда… Но признается ли Рахиль, если нам удастся ее поймать?

— О, это хитрая бабенка! Но она боится крови и потому не участвовала в убийствах, — она оказывала секте услуги другого рода. Быть может, она и сознается, а если не захочет, так мы силой заставим ее говорить.

Патер Глинский поехал в полицию и оттуда — к Ядевскому. Потом, вместе с полицейскими агентами они отправились в Ромшино. Из предосторожности они остановились в лесу, не доезжая до усадьбы, незаметно оцепили господский дом и тогда уже постучались в ворота. Навстречу к ним выбежал кастелян, весь бледный, и поклялся, что в доме никого нет.

Иезуит вошел вместе с агентами в дом, а Ядевский остался на карауле у ворот. Вдруг из сада донесся громкий, отчаянный крик. Кто-то — по всей вероятности женщина — ругался, умолял о пощаде и ревел во все горло. Не прошло и минуты, как двое агентов притащили молодую хорошенькую крестьянку, собиравшуюся перелезть через забор.

— Пустите меня!.. Я деревенская девушка! — вопила пленница.

— Как бы не так! — усмехнулся один из агентов. — Я давно знаю тебя, Рахиль Басси! — и резким движением он сорвал с ее головы красный платок.

Еврейка упала на колени и закричала во весь голос:

— Я ничего не знаю!.. Я не виновата!

— Это мы увидим, — возразил полицейский чиновник. — Марш вперед!

Рахиль привели в комнату, где сидел патер Глинский с остальными агентами.

— Признавайся, что заставило тебя скрываться в здешней усадьбе? — начал старший агент.

— Я не сделала ничего дурного!.. Как Бог свят, ничего!

— Замолчи, разбойница, душегубка!

— Я никогда не проливала человеческой крови… В этом я неповинна.

— Говори, где твои сообщники?

— У меня нет сообщников!.. Я не преступница… Убей меня Бог на этом самом месте! Не возьму я такого греха на душу!

— А знаешь ли ты барышню Малютину?

— Знаю.

— Приходила ли она в Красный кабачок?

— Приходила.

— Зачем?

— Встречаться с господами.

— С Пиктурно и графом Солтыком?

— Кажется, да.

— Знала ли ты, что Малютина сектантка?

— Боже меня сохрани! Я этого и не подозревала!

— Ты лжешь, негодная! Тебе известно, что к этой секте принадлежит и Генриетта Монкони. Ты знаешь, где скрываются твои гнусные сообщники. Признавайся!

— Ничего я не знаю и не ведаю!

— Не хочешь признаваться? Ну, так мы тебя заставим! У нас для этого есть отличные средства.

— Пощадите! — воскликнула еврейка, падая на колени. — Я ничего не знаю!

— Перестань реветь! — пригрозил чиновник. — Кнут развяжет тебе язык!.. Позвать сюда пару здоровых баб с кнутами!

— Сжальтесь! — умоляла трепещущая от страха Рахиль. — Ведь я женщина… Неужели вы будете пороть меня?

— Не мы, а бабы.

— Нет, нет!.. Я не позволю!

— Тем скорее ты признаешься.

В комнату вошли две плотные, краснощекие, деревенские бабы с кнутами и веревками в руках. Увидя еврейку, они злорадно оскалили зубы.

— Вяжите ее! — скомандовал чиновник.

— Сжальтесь, пощадите!

Несмотря на упорное сопротивление, Рахиль была моментально связана проворными бабами.

— Прикажете начинать? — злобно усмехнулись они, обращаясь к агенту.

— Валяйте!

На обнаженную спину еврейки градом посыпались удары.

— Довольно!.. Довольно!.. Я все скажу… Развяжите меня! — кричала злополучная дщерь Авраама.

— Еще пять ударов для окончательного усмирения, — приказал чиновник.

Снова поднялись кнуты, снова заорала еврейка, но вопли ее не тронули никого из присутствующих. Рахиль призналась во всем: в своих сношениях с апостолом секты и с Эммой Малютиной, в убийстве Пиктурно и во многих других, до сих пор нераскрытых преступлениях. Она сообщила, что сектанты имеют убежища в Красном кабачке, в Мешкове и в Окоцине, и прибавила, что Эмма завлекала графа Солтыка с намерением принести его в жертву.

— Куда она его увезла?

— Не могу знать.

— Эй, бабы, принимайтесь за дело!

— Пощадите! Право я не знаю, где граф, в Мешкове или в Окоцине.

Посоветовавшись с патером Глинским, агент прекратил допрос и поспешил возвратиться в Киев, увозя с собою Рахиль.

Между тем, весть об аресте Рахили распространилась по деревне с быстротой молнии, и Юрий стрелой полетел известить об этом Сергича, а тот, не медля, отправился в Окоцин. В замке он застал только апостола, Эмму, Генриетту, Карова и Табича. Остальные сектанты разбежались: кто — в Галицию, кто — в Молдавию.