Алиса Клевер - Амазонка (фрагмент) Страница 7

Андре встал из-за стола, высокий мужчина, наверное, даже выше Сережи. Я даже почувствовала какую-то странную обиду за друга. Своим ростом он гордился так, словно сам себя специально выращивал, удобряя и поливая все свое детство. Сережа – высокий увалень, вечно размахивающий руками.

Андре двигался грациозно и неторопливо. Какая прекрасная осанка – такую не купишь ни за какие деньги.

Перестань! Хватит думать о чертовщине какой-то. Думай о своей матери, которую этот мушкетер скоро порежет своими длинными подвижными пальцами. Да, вот так. Думай о том, что этот человек проводит свои дни, разрезая людей на части.

Декстер[1].

Господи, я несу полную чушь. Что он делает? Он подошел к шкафчику около двери, достал оттуда какие-то приспособления и повернулся к маме.

– Сейчас я измерю вам давление и пульс. Потом мы проведем еще ряд тестов. Моя ассистентка поможет вам устроиться. Вы взяли с собой все необходимое? – спросил он, и прошел мимо меня так, словно меня вообще не было в комнате. Еще бы! Ведь я уговаривала маму уехать отсюда. Называла его жадным и непрофессиональным. Я и сейчас уверена, что деньги для него главное. Ведь что еще может заставить мужчину, врача, перешивать лица всяким стареющим примадоннам, если с их талантом можно было спасать людей?

– Даша, помоги мне. Возьми у меня сумку, – попросила мама, невольно продолжая кокетливо улыбаться и передергивать плечами. Наверное, даже лежа на операционном столе, она будет строить глазки и говорить какие-нибудь чудовищные вещи из серии «я отдаюсь в ваши руки полностью».

– У вас все врачи так хорошо говорят по-русски? – спросила я хмуро.

– Только самые лучшие, – насмешливо ответил он, намеренно акцентируя слово «лучшие». – Впрочем, вы ведь не самого высокого мнения о пластической хирургии? Значит, вы считаете, что вашей маме не стоит делать операцию?

– Какая разница, что я считаю? – отвернулась я.

– Поддержка близких значит очень много, – добавил он так, словно упрекал меня.

– Я поддерживаю ее. Вам просто… не понять… – пробормотала я так тихо, что он, возможно, даже не разобрал моих слов. Больше он не сказал ни слова, принявшись колдовать над моей мамой, а я стояла рядом, держа ее сумку, кардиган, бусы, и злилась. Он бесил меня всем своим видом, своей сложной красотой, уверенной манерой держаться. Запахом своего одеколона – мимолетным и невесомым, тонким ароматом, таким необъяснимо правильным, что хотелось подойти, уткнуться носом в его спину и вдохнуть полной грудью этот чистый мужской аромат.

Идиотка несчастная, стою посреди кабинета, увешанная вещами, как рождественская елка, не зная, куда девать руки. Почему я ничего подобного не чувствовала с Сережей? Никогда. Он пользовался одеколоном после бритья, который я терпеть не могла и даже дважды втихаря выбрасывала в мусорку.

Ответ был очевиден. Передо мной стоял мужчина такого класса, о котором ни я, ни даже моя мама никогда не мечтали. Не штампованный рекламный красавец с квадратной челюстью, голубыми глазами и волосами, высветленными в стиле «калифорнийское мелирование». Мужчина – уникальный экземпляр, единственный в своем роде.

И бесил он меня тем, что такие, как он, никогда не посмотрят в мою сторону.

Я провела в клинике целый день, устраивая маму в палате, объясняясь с медицинским персоналом, решая бесконечные вопросы, неизбежные в такой ситуации. Мама держалась молодцом, хотя и запаниковала, когда ее попытались переодеть в тонкий балахон с веревочками, неплотно завязывающимися на спине. Сквозь ткань проглядывало бы то, что мама даже Кузьме, скорее всего, не показывает. Не при свете дня, во всяком случае. Так что я настояла, чтобы на осмотр и анализы мама пошла в своей одежде.

Андре оставил нас на попечение своих медсестер и больше не появлялся. Хвала небесам.

– У тебя есть все необходимое? – спросила я у мамы, чувствуя себя значительно увереннее в отсутствие «мушкетера» Андре.

– Неужели тут никак нельзя настроить хотя бы один русский канал? Хотя бы Первый? – недоумевала мама.

– А ты считаешь, что Первый канал смотрят по всему миру? – рассмеялась я.

– Мы не так далеко от дома, – пожала плечами мама. – Я уж думала, Эрнст как-то договорится с парижанами.

– Мам, я узнаю.

– Я умоляю тебя! Тут все наши поправляют здоровье! Должен быть Первый!

– Поправляют здоровье? – хмыкнула я. – Подрезают кожу, ты хочешь сказать?

– Не поднимай брови, у тебя так появятся ранние морщины, – тут же одернула меня мама. Ранние морщины меня не волновали. Есть своя прелесть в том, что ты обладаешь стандартной внешностью, растрепанными волосами и угловатым телом. Зато маму моя неухоженность расстраивает. Всю жизнь так – то я слишком неловкая и угловатая, то слишком тощая, то ем много, то волосы надо подровнять, то на ведьму похожа. Мама так и не смирилась с тем, что бог ей послал колючего ёжика вместо ребенка, и фотографироваться с ним для обложек было всегда крайне затруднительно. Я ненавидела журналистов с детства. Кричала, вырывалась и устраивала истерики.

– Мам, все хорошо? – спросила я, уже стоя в дверях.

– После того, как ты нахамила моему врачу? – сказала она, и явный скепсис в ее голосе расстроил меня.

Я вышла из клиники и огляделась. В гостиничном номере меня ждали пачки непереведенных текстов, научный фильм BBC о континентах. Но вместо того чтобы мирно устроиться в кресле с компьютером на коленях, я вновь вышла на улицу побродить по Парижу.

А кто бы поступил иначе? В конце концов, я никогда не была во Франции.

Я продиралась сквозь улицы, то столбенея перед ослепительно красивой вечерней иллюминацией, то ускоряя шаг, опасаясь за свою безопасность. Незнакомый город, и я в нем – совершенно одна, одинока, свободна как ветер.

Я приложила ладони к щекам, они горели. Перед глазами он – чуть склонился и смотрит мне прямо в глаза. Взгляд острый, серьезный, без тени улыбки. Темный мед.

Нужно позвонить Сереже.

– Мадам, вам оставили записку, – остановил меня портье, когда я уже стояла у лифта. Еще утром это был мамин отель, а теперь я одна – полноценная владелица роскошного номера на втором этаже, в самой глубине крыла, подальше от кафе и ресторана.

– Мерси, – пробормотала я, забирая пропитанный все тем же ароматом отеля лист с фирменными вензелями. Записка была, конечно, от мамы. Черт, я забыла, чем рискую, отключая телефон. Мама терпеть не может того, что я живу совершенно отдельной от нее жизнью, но чтобы тут, в Париже, где я существую исключительно ради нее, я пропадала и становилась «недоступным абонентом»! Это просто неприемлемо.