Октав Мирбо - Дневник горничной Страница 70

И с удивлением воскликнула:

— Боже мой!.. Как вы малы ростом!

Произнося эти слова, она отодвинула стул и показала мне теперь свой профиль. Я ожидала увидеть кривой нос, длинные, обнаженные зубы, желтый и круглый глаз ястреба. Совсем нет. У нее было спокойное и даже приятное лицо. Собственно говоря, ее глаза не выражали ничего, ни злости, ни доброты… Это, вероятно, была лавочница, бросившая торговлю. Торговцы обладают способностью создавать себе особенные физиономии, на которых никогда не отражается их внутренний мир. Чем более они черствеют, чем более навык к быстрой и хищной наживе развивает их низкие инстинкты, жестокие аппетиты, — тем более мягким, или, вернее, безразличным становится выражение их лиц. Все, что в них есть дурного, все, что могло бы возбудить недоверие клиента, все это скрывается или выражается в таких частях тела, которые обыкновенно лишены всякой выразительности. Черствая душа этой старой дамы не проглядывала ни в глазах, ни в складках рта, ни на лбу, ни на ослабевших мускулах вялого лица, и только резко проглядывала в затылке. Затылок был ее лицом, и это лицо было ужасно.

Повинуясь данному ей приказанию, Луиза вышла на середину комнаты. Желание понравиться сделало ее положительно чудовищной и придало ей обескураженный вид. Лишь только она выступила из тени, дама воскликнула:

— О! милая моя, как вы безобразны!

И обращаясь к г же Поллат-Дюран:

— Неужели на земле существуют создания столь безобразные, как эта девушка?..

Г-жа Поллат-Дюран ответила с обычной торжественностью и достоинством:

— Несомненно, она не очень красива, но зато очень честная девушка…

— Возможно… — ответила старая дама… — но она слишком безобразна… такое безобразие крайне неприятно… Что?.. Что вы сказали?

Луиза не произнесла ни слова. Она лишь немного покраснела и опустила голову. Над орбитами ее тусклых глаз появилась красная полоска…

Я думала, что она заплачет.

— Все же… надо посмотреть… — снова начала дама, пальцы которой в эту минуту яростно дергали и теребили материю юбки.

Она расспросила Луизу об ее семье, о местах, где она жила, об ее кулинарных и хозяйственных познаниях… умеет ли она шить… Луиза отвечала глухим и отрывистым голосом «да, барыня», или «нет, барыня»… Придирчивый, жестокий, беспощадный допрос длился двадцать минут.

— В конце концов, милая моя… — заключила старуха… — из ваших слов ясно лишь, что вы ничего не умеете делать. Мне придется вас всему учить… В течение четырех или пяти месяцев вы не будете мне приносить никакой пользы… и к тому же вы еще так безобразны… это тоже не заманчиво… Этот шрам на носу!.. Что это, вас ударили?

— Нет барыня! это у меня всегда было…

— Да! это не привлекательно. Сколько же вы хотите?

— Тридцать франков… стол и вино — решительно произнесла Луиза.

Старуха подскочила.

— Тридцать франков!.. но вы, очевидно, никогда не смотрели на себя в зеркало?.. Это безумие! Как?.. ведь никто не решается вас взять?.. Я вас беру из доброты… потому что, в конце концов, мне вас жаль! А вы просите тридцать франков!.. Ну-с, милая, в дерзости недостатка у вас нет… Это несомненно ваши товарки вам подали такой скверный совет… Вы напрасно их слушаете…

— Конечно — подтвердила г-жа Поллат-Дюран. — Они подзадоривают друг друга…

— Итак! — предложила старуха примирительным тоном… — я вам предлагаю пятнадцать франков… и вино на ваш счет… это и то дорого… но я не хочу извлекать выгоду из вашего безобразия и из вашего несчастья.

Она смягчилась… Ее голос стал почти ласковым:

— Видите ли, милая моя… Это исключительный случай, которого вы больше не будете иметь… я не такова, как другие… я одинока… у меня нет семьи… никого… Моя семья — это моя прислуга… я требую от прислуги лишь одного: немного любить меня, вот и все… Прислуга живет со мной, ест то же самое, исключая вина… О! я балую ее, право… А потом, когда я умру — а я стара и часто болею — когда я умру, само собою разумеется, что я не забуду того, кто был мне предан, кто хорошо служил мне… ухаживал за мною… Вы безобразны… очень безобразны… слишком безобразны… Что же, я постараюсь привыкнуть к вашему безобразию, к вашему лицу… Есть красивые женщины, которые очень злы, и обкрадывают, это — несомненно!.. Безобразие, это иногда залог нравственности… Вы не будете приводить ко мне мужчин, не правда ли? Вы видите, я к вам справедлива… При этих условиях и благодаря своей доброте… то, что я предлагаю вам, милая моя… это состояние… больше, чем состояние… семья!..

Луиза поколебалась. Вез сомнения, слова старухи пробудили в ее душе новые надежды. Крестьянская жадность рисовала ей сундуки золота, баснословное завещание. Жить вместе с этой доброй госпожой, разделять с нею стол, часто ходить на прогулки в скверы и подгородные леса — все это восхищало ее… Все это вместе с тем пугало ее, ибо сомнения и прирожденное, непреодолимое недоверие омрачали блеск этих обещаний. Она не знала, что сказать, что сделать… на что решиться… Мне хотелось крикнуть ей: «нет… не соглашайся!» Я ясно представляла себе ожидающую ее участь, изнурительный труд, колкие упреки, скудную пищу, кости и тухлое мясо, которое ей будут швырять для утоления голода… и вечную мучительную эксплуатацию несчастного, беззащитного существа. «Нет, не слушай, уходи!..» но я подавила готовый вырваться из уст крик…

— Подойдите немного поближе, милая… — приказала старуха… — Можно было бы сказать, что вы боитесь меня… ну же, не бойтесь меня… подойдите… Как странно!.. вы уже кажетесь мне менее безобразной… я уже привыкаю к вашему лицу…

Луиза медленно приблизилась к ней, напряженно стараясь не задеть ни одного стула, ни одной мебели… несчастное существо! она старалась ступать грациозно!.. Но лишь только она стала возле старухи, как та с гримасой оттолкнула ее.

— Боже мой! — воскликнула она… — Но что у вас там такое? Отчего у вас такой дурной запах?.. Вы гниете, что ли?.. Это ужасно!.. Невероятно… никто еще никогда не издавал такой запах… У вас, может быть, рак в носу… в желудке?..

Г-жа Поллат-Дюран сделала полное достоинства движение:

— Я предупреждала вас, сударыня, — сказала она… — Это ее главный недостаток… это мешает ей найти место.

Старуха продолжала стонать:

— Боже мой!.. Боже мой!.. Возможно ли это? Вы заразите весь дом… Вы не сможете служить у меня… Ах, нет! это меняет наши условия… А я было уже относилась к вам с симпатией!.. Нет… нет… несмотря на всю мою доброту, это — невозможно… невозможно!..

Она вытащила носовой платок и старалась отогнать запах гнили, повторяя: