Вам посылка от судьбы (СИ) - "Нельма" Страница 8

Оставалось только гадать, застал ли он только старый хит из фильма «Бар Гадкий Койот», или успел и на «целуй меня везде, восемнадцать мне уже!».

Проходит примерно полчаса, когда я понимаю, что всё же категорически не понимаю, где он до сих пор шляется! В квартире стоит такая тишина, что давит на психику, а снова включать музыку я побаиваюсь, потому что совершенно себя не контролирую. Не слышно ни работающего телевизора, ни привычного мата телефонных разговоров, а лазанья в духовке уже приобретает аппетитную золотистую корочку, источая такой аппетитный запах, что у меня самой живот от голода сводит.

Валеру я обнаруживаю в гостиной. Он сидит на диване, так и не переодевшись, и пугающе оледеневшим, неподъёмно-тяжёлым взглядом смотрит в одну точку.

Меня, кажется, совсем не замечает. А я как дура торчу в дверях, и пройти внутрь не решаясь, и отступать не собираясь, — ну один в один «трус» из всем известных кадров советской комедии.

— Как там твои концерты, Рязань?

Он начинает говорить так внезапно, что я аж подпрыгиваю на месте. Поправляю волосы, как ни в чём не бывало захожу и плюхаюсь в кресло, подбирая наиболее подходящие слова для ответа и испытывая какое-то неприятное, давящее чувство в груди от естественно возникающих в связи с его вопросом мыслей.

Первое время я сама настойчиво твердила, что съеду сразу же, как начнутся оплачиваемые выступления. Тогда и представить не могла, что для этого придётся ждать почти полтора месяца, буквально оббивая пороги всех подряд заведений, где бывают вечера с живой музыкой.

И вот теперь, когда у меня появляется самый настоящий график выступлений, записанный в блокнот и разрисованный сердечками, я почему-то уже не рвусь как можно скорее перебраться в отдельное жильё.

— В эту субботу ещё один будет, — решаю я прикинуться тупенькой (он всё равно не заметит разницы), и дождаться прямого предложения освободить чужую жилплощадь.

— Спой что-нибудь? — его взгляд упирается прямиком в меня, и в совокупности с вымученной улыбкой окончательно сбивает с толку.

Мне очень хочется ещё раз уточнить, не случилось ли чего, но вместо этого я произношу тихо:

— Весёлое или грустное?

— Грустное, — без раздумий выбирает он, но тут же встряхивает головой и исправляется: — Весёлое.

Варианты рассыпаются передо мной ворохом, каждый по-своему яркий и необычный, каждый со своей изюминкой и задором, прячущимся в необычной конструкции слога или в сногсшибательно подобранных словах.

Только вот во рту у меня становится сухо, и язык разбухает и присыхает к нёбу, — так, что ни звука сейчас не получится издать.

А всё потому, что я, в детстве выступавшая перед соседками стоя на табурете, в подростковом возрасте голосившая перед всей школой в актовом зале, только недавно певшая перед тысячей людей в городском сквере, вдруг испытала ужасное, неизвестное ранее волнение и смущение.

Словно не так уж хорош мой голос, и репертуар устаревший и скучный, и акустика в этой комнате наверняка просто ужасная… и если вот прямо сейчас и именно он как-то выскажет своё неодобрение, если ему вдруг не понравится — то я в жизни больше не смогу рта при людях раскрыть.

— Потом, — почему-то произношу я шёпотом и, совершенно не понимая, куда себя деть и как дальше сидеть под прицелом его взгляда, вскакиваю с места, вытирая об штаны вспотевшие ладони. — Там это… лазанья у меня. Сгорит ещё.

Из гостиной я почти выбегаю, попутно награждая себя званием истерички. А потом торможу, выдыхаю, и заглядываю обратно.

— Ты есть-то будешь?

— Нет, — Валера качает головой, не поднимая на меня взгляд, и добавляет извиняющимся тоном: — Я уже ел. Мы с друзьями собирались… поминали.

Вроде бы с пониманием причины его странного настроения и поведения мне должно стать легче, но получается наоборот, и настроение совсем уходит в минус. А ещё и этот необъяснимый, дурацкий приступ страха от обычной просьбы что-нибудь спеть — ну вообще позор!

— Рязань! — он застаёт меня на кухне врасплох, сидящей на стуле и задумчиво уставившейся в одну точку. Видимо, день сегодня такой, располагающий к разным гнетущим размышлениям. — Я тут подумал… бери свою лазанью и дуй в гостиную. Будем фильм смотреть.

— Какой фильм? — его наглая ухмылочка и так кажется мне слишком уж подозрительной, а после моего вопроса к ней в пару идёт и хитрый прищур.

Ох, чую я, что старший лейтенант Валера задумал какую-то пакость.

— Хороший фильм, — заверяет, еле сдерживая смех. И уже из коридора выкрикивает мне: — «Бар Гадкий койот» называется!

_____

* Подразумевается песня «Я тебя никогда не забуду…» из рок-оперы «Юнона и Авось».

========== Серая полоса. ==========

Бывают дни, когда я люто ненавижу Москву. Хочется собрать чемоданы, сесть в машину, — обязательно громко хлопнув дверью напоследок, — и громко сказать «Да ебись оно всё!», выворачивая на М5.

Но единственный раз, когда я действительно позволил себе сделать подобное (у мужчин тоже должны быть свои маленькие слабости!), через десять минут после пересечения МКАД меня настиг телефонный звонок от коллеги с просьбой срочно ему помочь.

Пришлось вернуться. А потом напомнить себе, что раз уж так случилось — значит судьба просто не дала мне уйти с верного пути и впереди меня ждёт что-то по-настоящему хорошее.

Что-то получше, чем ушедшая за месяц до свадьбы невеста.

Жизнь у меня вообще весёлая, да. В ней моменты приятного покоя непременно чередуются с каким-нибудь дерьмом. И сегодня это дерьмо вовсе не гипотетическое, а самое что ни на есть настоящее, вонючими шариками красующееся на дороге.

Вообще-то началось всё с того, что мы с Василичем хотели тормознуть лихачей на Акценте: заниженном, затонированном и с картинно залепленными грязью номерами, — и это в августе, когда в столице уже пару месяцев не видели ни капли осадков.

По классике жанра лихачи останавливаться не стали. Напротив, прибавили газа, заставив одурело взвыть глушитель, и опасно вильнули между другими машинами.

— Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови! — напевал Василич, с радостным блеском в глазах потирая ладони и врубая мигалку вместе с сиреной. Вообще-то ему немного за тридцать, но из-за усов и странного репертуара порой кажется, что под семьдесят.

Хотя ладно, со странным репертуаром я слегка погорячился. Благодаря Ладе меня теперь трудно чем-либо удивить: однажды утром она пропела в ванной сначала какую-то оперную арию, и сразу следом — «Угнала тебя, угнала», видимо, забыв, что я был дома, а не на работе. А потом ещё полдня отчаянно краснела, встречаясь со мной взглядом.

Погоня получилась какой-то быстрой и совсем не интересной: через пару минут и несколько лихих перестроений наши отчаянные гонщики попробовали выскочить на обочину и встретили там непреодолимое препятствие.

Нет, на этот раз никаких заснувших за рулём девушек — и хорошо, а то Лада бы наверняка не поняла, притащи я в дом ещё кого-нибудь.

Машина же с лихачами сдуру врезалась в старый и дряхлый грузовичок, в прицепе которого перевозили пару жеребят.

И вот тут начался цирк с конями — причём практически в самом прямом смысле этого выражения. Лихачи, оказавшиеся двумя парнями-бурятами, демонстративно делали вид, что не понимают по-русски. Дедуля, который вёл грузовичок — в кепке-блинчике и с золотым клыком, — размахивал руками и ругался нерусскими словами вперемешку с русским матом. Из сопровождавших его машин, среди которых внезапно обнаружились и Мерседес S класса, и проржавевшие Жигули, вывалил целый табор людей, окруживший нас по кругу.

Мужчины курили, звонили кому-то (складывалось ощущение, что друг другу) и считали убытки. Женщины заламывали руки, плакали и сыпали проклятиями — кажется, в том числе и в адрес друг друга. Перепуганные кони бушевали, грозя вот-вот перевернуть прицеп, и били копытами, разбрасывая вокруг себя постеленное на дно сено.

У одних вообще не было при себе документов, у других — были подозрительно похожи на поддельные. Василич нервничал, отбиваясь от всполошившихся цыганок, время стремительно приближалось к концу рабочей смены, а мне ужасно хотелось домой.