Лимб (СИ) - "Ремаркова дочь" Страница 8

— Когда я знал тебя в школе, меня до ужаса бесили твои глаза. Такие яркие, такие теплые и большие. Как солнце. Они светили на весь Большой зал так, что даже меня слепило. Сейчас же твои глаза потухли, Грейнджер, и больше напоминают мне луну. Пустую и холодную. Абсолютно прозрачную. А, как ты знаешь, глаза — зеркало души.

Его пальцы коснулись щеки Гермионы так же, как она коснулась его вчера.

Она на секунду прикрыла глаза, чтобы впитать это ощущение, но…

Почти мгновенно вспомнив, где она и с кем, в ужасе отшатнулась от Малфоя.

— Спасибо, — она сказала единственное, что пришло в голову.

И вылетела вон.

========== Глава 5 ==========

— Ваш латте Сингапур, мисс, — официант в коричневом фартучке протянул Гермионе напиток, улыбаясь так широко, что на секунду она задумалась, не треснет ли его лицо.

Не треснуло.

— Спасибо, — ответила Гермиона и сразу же скривилась от воспоминаний о своем последнем «спасибо».

Провозгласив себя последней идиоткой, она наконец-то признала, что реагирует на Малфоя нелогично и нетипично для самой себя. Конечно, он не мог ей нравиться (Святой Годрик, это же Малфой!), но с ним было интересно.

С ним было легче, чем одной.

Выбегать из его палаты в растрепанных чувствах уже вошло в привычку. Кто-то курит, кто-то надирается огневиски — Гермиона вляпывается в нелепые ситуации. Всё законно, мировой баланс глупостей не нарушен.

Правда, вчера она превзошла сама себя. Поблагодарить Малфоя за хромой на обе ноги комплимент и поглаживание по щеке! Словно она какая-то высохшая без ласки роза! Да ей следовало проклясть его, чтобы все его беленькие ровненькие зубы выпали, а не благодарить.

Спасибо…

Мерлин, хорошо хоть не расплакалась от восторга, словно домовой эльф. Глупая, глупая, глупая!

Почему вообще Малфой распустил свои аристократичные ручонки? Как его чистокровное достоинство не завизжало от отвращения? Гермиона полагала, что после прикосновения к ней Малфой должен был свернуться калачиком на больничной кровати, раскачиваться из стороны в сторону, до посинения сжимая тряпичную куклу Волан-де-Морта и шептать: «Смерть грязнокровкам».

Эта картина даже заставила её улыбнуться.

Строго говоря, именно Гермиона первая распустила руки. Она всё еще не могла понять, как вообще могла такое допустить, но оправдывалась тем, что все эти встречи просто выбили её из колеи, и лишь только поэтому она повела себя так нетипично.

Пришло время запретить мыслям крутиться вокруг фигуры белобрысого засранца. У Гермионы вообще-то было дело.

Она пыталась разгадать загадку, загаданную этим самым белобрысым засранцем.

Разумная и рациональная, сразу после акта самобичевания и угроз в сторону глупых нуждающихся в мужском внимании женщин, она записала все реплики Малфоя в маленький блокнот. Именно это помогало ей расставить всё по местам.

Всё тщательно проанализировав, Гермиона пришла к выводу, что артефакт связан не только с Солнцем, но и с Луной.

А еще с глазами.

Итак, что у нее есть?

Артефакт как-то связан с египетской мифологией, Луной, и Солнцем, и, возможно, глазами?

Вряд ли Пожиратели охотятся за ним, чтобы собираться в круг и утолять эстетический голод. Значит, артефакт должен обладать неким разрушительным для магического мира свойством.

На самом деле, Гермиона еще во время войны поняла, что самая большая слабость Пожирателей — однобокость. Со всей своей немыслимой жестокостью и количеством последователей, они могли бы сломить Орден, не будь они так повернуты на магических артефактах, а обратись к маггловским изобретениям, некоторые из которых могли нанести урон не хуже магического.

К счастью для всех, это противоречило их идеологии.

У Гермионы складывалось ощущение, что ответ кроется так близко, что, стоит протянуть руку, и она схватит его за хвост.

Но она чувствовала, что упускает нечто важное, какую-то значимую деталь, которая не позволяет ей увидеть всю картину полностью.

Не придумав ничего лучше, она расклеила на стене в гостиной подсказки Малфоя и собственные догадки с комментариями.

Всё это выглядело, как сцена одного из детективных фильмов, которые так любил её отец. Теперь Гермиона, можно сказать, жила в этом фильме, и не то чтобы она жаловалась.

Она, наконец, чувствовала себя живой и нужной, хоть и поломанной.

Как балерина из шкатулки, которая замирает на повороте и, пока ты не коснешься её, пока не покажешь, что тебе нужно, чтобы она танцевала, что она нужна тебе, так и будет стоять в тишине, отвернувшись к стене, огражденная от всего мира собственным бессилием, сломанная и одинокая.

От гнетущих мыслей её отвлекла сова, настойчиво бившаяся в окно. Гермиона впустила её внутрь, скормив ей остатки сухарей — единственное лакомство для сов в её доме, и открыла письмо, на котором красивым каллиграфическим почерком было написано всего два предложения:

«Ты сегодня ведешь меня развлекаться. Приди и забери меня»

Д. Л. М.

От подобной наглости Гермиона оторопела.

Что значит «приди и забери меня»? Забери себя сам, высокомерный ублюдок!

И почему она вообще должна куда-то с ним идти? Они не друзья. Где он собирается развлекаться? И она тут причем?!

Пора Драко Малфою узнать, что такое личные границы.

Гермиона ему покажет. Она не гордая.

***

Очевидно, с её импульсивностью что-то было не так.

Когда Гермиона ворвалась в палату Малфоя в черном пальто и с растрепанными волосами, её лицо полыхало, как маков цвет, а на языке крутились такие выражения, за которые родители посадили бы её под замок недели на две.

— Драко Малфой! ТЫ наглый и заносчивый! А еще полный идиот, если думаешь, что я поведу тебя развлекаться по злачным местам, о которых в приличном обществе не говорят! Хотя, где ты, а где приличное общество, — на последних словах Гермиона слегка понизила голос, потому что даже она понимала, что Малфой как раз-таки чудесно вписывался в высшее общество, «noblesse oblige» и всё такое. Даже «пожирательское прошлое» не сильно сказалось на его манерах и уверенности в себе.

Малфой стоял у стены, скрестив ноги и уголок его губ подергивался, словно он пытался удержать смех:

— Пришла забрать меня? А я думал, сработает или нет. Но раз маленькая львица здесь, то, очевидно, я всё сделал правильно. И, Грейнджер, ты пойдешь со мной сегодня вечером. Сама. Добровольно. Не трать понапрасну нервы и время.

— И по какой причине, позволь узнать? — её уверенность слегка поумерилась в обществе Малфоя, словно они черпали ее из одного котла: если у него было сорок процентов, то у нее — шестьдесят, а если у него — семьдесят, то ей оставалось лишь тридцать.

Гермиона словно физически чувствовала, как душевное равновесие утекает сквозь пальцы.

— Потому что получишь последнюю подсказку об артефакте, и, конечно же, твоя золотая кудрявая голова наконец догадается, что он из себя представляет. Мы идем праздновать! И ты сможешь еще раз сказать мне спасибо, — Малфой, полный веселья, наклонил голову и приподнял брови.

Да он издевается!

Щеки Гермионы залились румянцем, и она отступила на шаг. Врожденное любопытство не позволяло ей упустить такой шанс, но выбраться за рамки безопасной палаты было тревожно.

Ещё и с Малфоем, которому она не доверяла ни на йоту.

— Да брось, Грейнджер, — снова растягивая гласные, он откинулся головой на стену. — Разве я не заслужил благодарности за то, что практически безвозмездно помог вам с Поттером в этом деле?

Гермиона могла поклясться, что примерно таким же тоном змей уговаривал Еву в раю.

— А пометочки, что ты очень помог следствию, тебе не будет достаточно? — предприняла еще одну попытку Гермиона, хотя уже понимала, что проигрывает.

— Если бы я удовлетворялся столь малым, то разливал бы собственные знания по сосудам и отдавал за бесценок, — Малфой не переставал улыбаться.

— Ты бы помер с голоду на вторую неделю, — пробурчала Гермиона, — так куда мы идем?