Шахразада - Ларец соблазнов Хамиды Страница 8

– О чем это ты, глупый советник? – говорил в таких случаях царь.

И советники умолкали. Проходило еще несколько дней – и кто-то опять пытался намекнуть царю, что близнецы принесут и семье, и стране множество бед. И вновь царь высмеивал робкого радетеля традиций.

Варди ар-Ракс сдержал данное жене слово. Детство Асура и Руаса было детством одного человека. Их вскормила одна кормилица, а первые шаги они делали, держась то за руки отца, то за руки матери. Царских сыновей даже одевали одинаково, чтобы не могла возникнуть и легкая тень повода для соперничества.

Юноши росли. Становилось ясно, что они, невероятно похожие, все-таки достаточно сильно отличаются друг от друга. Пусть одинаковыми были их голоса, но любили они разные песни, пусть рост и ширина плеч не отличались ни на пядь, но одевались юноши по-разному. Что же тогда говорить о более серьезных вещах? Это были два разных человека. Но до поры до времени они вполне ладили, самостоятельно избрав для себя дело по вкусу. Царь Варди ар-Ракс с довольным смешком говорил жене:

– Ты видишь? Грош цена вашим глупым традициям! Грош цена!

Однако довольный смех царя стих в тот самый день, когда до него дошла весть о ссоре сыновей. Словно черная пелена упала с разума некогда мудрого, но всегда самоуверенного Варди ар-Ракса.

– Что я наделал, жена моя? Что я наделал?!

Царица молчала – ее сердце тоже обливалось кровью, совершенно не отличаясь в этот миг от сердца любой земной матери. Однако умная царица нашла и утешительную сторону:

– Счастье, что малыш Арси лишь перенесен в камень. Он хотя бы жив…

Царь Варди ар-Ракс посмотрел на жену, но не сказал ни слова. Да, это можно было бы назвать счастьем. Счастьем для колдуна, разумеется, а не для человека. Ибо для любого мага это означало лишь безвременье и полную невозможность вершить хоть что-то, ссылку в никуда и в никогда. Однако все-таки не означало смерти.

– Ты права, мудрая моя жена. Это не смерть. Но это деяние, которое заслуживает кары. Мальчики выросли, но не поумнели. А потому, думаю, надлежит мне покарать победителя… Дабы навсегда запомнил он, чего стоит соперничество там, где должна царить братская дружба.

– Покарать, муж мой? Но разве он не казнит сам себя?

– Нет, любимая. Он, быть может, и полон раскаяния, но, безусловно, не понимает, сколь тяжко его деяние. Но это понимаю я…

Да, царь Варди ар-Ракс понимал это более чем хорошо. И так же хорошо, как понимал, он чувствовал это. В тот же вечер он призвал к себе Руаса.

Потеря обоих сыновей была мучительно болезненной. Но сделать вид, что он ни о чем не ведает? Поистине, это выходило за рамки разумного. Да, ему, властителю, нет прощения – вместо того, чтобы вырастить достойных, усердных, мудрых преемников, принцев, чьими отличительными чертами должны были стать благородство и высокий ум, он вырастил двух уродов. Наглого и самовлюбленного эгоиста, считающего, что он по праву своего рождения может делать все, что заблагорассудится. И вспыльчивого легковерного дурачка, принимающего каждое слово за чистую монету и не видящего границ для мести.

– Ну что ж, – царь Варди ар-Ракс тяжело опустился на трон. – Самонадеянность столь же тяжкий грех, как и любой иной. И вместе со своими детьми наказан и я…

И царь откинулся на спинку кресла, ожидая появления сына. Предстоял невыносимо тяжелый разговор – следовало собраться…

Руас потянулся. Отец ждет его. Надо поспешить. Не стоит заставлять властителя ждать. Да и самому не следует мучиться безвестностью.

Ее больше нет – нет той опоры, на которой держалась вся его жизнь. Оказалось, что достаточно всего нескольких слов – и под руинами иллюзий едва уцелел он сам… Мало чем отличаясь от брата – столь же каменный, не только снаружи, но и изнутри, – Руас потер рукой лоб и прикрыл ладонью глаза.

«Да, надо идти!»

Тронный зал, в который братья предпочитали без крайней нужды не входить, был сейчас погружен во тьму. Шаги по бесценному мрамору отдавались многократным эхом. Но это был единственный звук, который пытался рассеять безнадежную тишину.

– Отец… – Руас привычно преклонил колено у трона.

– Встань, сын. В последний раз ты входишь сюда, равно как в последний раз я называю тебя своим сыном, ибо в тот миг, когда ты поднял руку на брата, лишился я обоих сыновей. Из-за собственной глупости и самонадеянности. Однако лишился я также и наследника… Ибо младшему, Асуру, некогда я решил передать трон. Да, тебе не стоит удивляться, Руас. Тебе же была уготована иная участь – в чем-то более важная, пусть и не имеющая столь пышного титула. Именно тебя я должен был назвать хранителем знаний и традиций нашего мира – мира колдовского и мира человеческого.

Руас непонимающе уставился на отца. Хранителем традиций? Всего-то? При его обширных умениях и не менее обширных знаниях? Однако, все взвесив, юноша согласился с решением отца… Да, подобный выбор был, несомненно, разумнее: брат, импульсивный и временами слишком решительный, иногда даже скорый на расправу, куда более подходил на роль правителя. Хотя бы потому, что не боялся принимать решения. Не боялся действовать, пусть и в ущерб чьим-то желаниям.

А вот он, Руас, не делал ни одного решительного шага, не принимал ни одного сколько-нибудь важного решения, не посоветовавшись с десятком мудрых книг, не взвесив по сто раз все «за» и «против», не отложив до утра самый миг принятия решения.

«О, если бы я хоть иногда слушался не доводов разума, а велений души! Быть может, тогда прекрасная Хафиза была бы моей, была бы женой принца – и никакому наглецу не пришло бы в голову соблазнять ее или выставлять передо мной коварной изменницей…»

Да, из него вышел бы отличный хранитель традиций. Если бы ревность не смогла найти дорогу к его сердцу…

«Отец, оказывается, отлично меня знал. Куда лучше, чем я сам», – с недоумением подумал Руас. Тем более бесполезно объяснять, что произошло на самом деле. Что он почувствовал, когда услышал от брата слова о любимой…

И в то же время отец, похоже, совсем его не знает. Если уж решил изгнать из своего мира, из своей жизни… Изгнать. Именно в тот миг, когда его старший сын (пусть и всего на пару минут старший) наконец сделал все, чтобы со временем на трон взошел самый достойный. О нет, единственно достойный. Не импульсивный, не лживый, но мудрый, сосредоточенный…

Остается лишь посмеяться над собой, пусть и горько. Он наказан, он уязвлен и разочарован, но не из-за грядущей потери титула, а из-за потери отцовского уважения. Уважения, которое, оказывается, питал к нему отец.

С легкой улыбкой Руас поднялся с колен, небрежно поклонился и повернулся к выходу из зала. Пусть отец желал сказать еще что-то… Однако теперь в его словах не было никакого смысла – самое главное уже прозвучало. Узнать же, как именно ему будет приказано покинуть родину, можно и позже: из дворцовых сплетен. Или из строк указа, уже скрепленного Большой печатью.