Генри Саттон - Эксгибиционистка. Любовь при свидетелях Страница 9

— Подождите, пожалуйста!

Он нажал на кнопку «Выключение двери», и дверь мягко отъехала назад.

— Спасибо, — сказала она, запыхавшись от пробежки по вестибюлю. — Вы ведь Мередит Хаусмен, да?

— Да, — сказал он.

— А я Джослин Стронг. Наверное, мне надо было подождать, пока нас представит друг другу Тиш или Клинт. Ведь не очень вежливо, не правда ли, вот так запросто обращаться к человеку, с которым поднимаешься на лифте.

Он не нашелся, что ответить, но одарил ее улыбкой, своей заученно-искренней улыбкой, которая всегда его выручала, и сказал:

— Здравствуйте, очень рад с вами познакомиться.

— Мне тоже очень приятно, — сказала она, но тон, которым она произнесла эти слова, глядя на него большими темными глазами, буквально пылавшими на ее бледном лице, не был похож на простое формальное приветствие. Когда лифт остановился, она отвернулась и первая вышла на лестничную клетку, а он подумал, что даже не заметил, привлекательна ли она. Она, однако, настолько его поразила, что ему трудно было оценить ее с точки зрения обычной женской привлекательности. Он недоумевал: кто же она такая, черт возьми. Может быть, решил он, вечер не будет таким уж скучным!

Так оно и оказалось: вечер получился восхитительным. Эротический театр марионеток, который постаралась устроить Тиш, удался на славу. Нельзя было не почувствовать, как ниточки кукловода натягиваются и управляют фигурками, которые стоят, сидят, бродят и беседуют вроде бы сами по себе, вполне самостоятельно — в этом и состояла ее задумка. И наблюдая за всем происходящим, он$ испытывала удовлетворение, торжествуя победу над Клинтом, который всего лишь манипулировал людьми на театральных подмостках.

Но Мередит вряд ли понимал, что происходит. Он привык к вниманию женщин. Это было составной частью его бизнеса. Женское внимание сопровождало его всю жизнь и он себе свою жизнь иначе и не представлял. Будучи, в общем, человеком самовлюбленным, он находил, что восхищение женщин ему приятно и даже полезно. Ведь они всегда соглашались с ним. И даже дискуссия, которую начала Тиш, совсем не показалась ему странной.

— Ваши воздыхательницы будут обожать вас еще больше, раз уж вы подтвердили свои мужские достоинства, — сказала Тиш. — Ведь они как те прелестные дикари, которых описывает Маргарет Мид[5]. Они презирают девственников. У них эталоном сексапильности считается тот, кто умудряется родить ребенка на стороне. Это служит доказательством плодовитости.

— Но ведь детей, хотя и на стороне, рожают все-таки женщины, — поправила ее Джослин.

— Знаю, дорогая. Но я только развиваю ее мысль.

И они наперебой продолжали шутить насчет того, насколько сексапильным выглядел теперь Мередит, ставший отцом. А он потягивал бренди и слушал их так, точно они говорили не о нем, а о ком-то постороннем. Он заметил сидевшую чуть поодаль Карлотту, которая тоже вроде бы слушала их беседу, а вроде бы и не слушала, повернув к нему свой прекрасный профиль, освещенный стоящей позади лампой— так освещены лица на портретах шестнадцатого века. В чертах ее лица была такая же чистота и ясность, ее брови и скулы были резко очерчены, а сквозь тонкую бледную кожу, казалось, можно было угадать великолепную архитектуру ее головы.

— Я думаю, вашей дочери придется не сладко, — произнесла она, возможно, потому что ощутила на себе его взгляд. — Дочери всегда влюбляются в своих отцов, а потом становятся взрослее их. Но мне кажется, вашей дочери будет трудно стать взрослее вас.

— Не так уж трудно, — возразил он. — Если бы вы меня знали так же хорошо, как, я надеюсь, меня узнает моя дочь, вы бы поняли, что во мне нет ничего особенного.

— Что-то не верится, — сказала Джослин.

Эти слова прозвучали для ушей Тиш как волшебная музыка.

Для Мередита тоже. В течение двух лет брака с Элейн он хранил ей верность. Работа в Голливуде отнимала у него массу времени. Несколько раз ему представилась возможность изменить жене, но те ситуации казались тогда слишком мерзкими и глупыми, чтобы ими воспользоваться: амбициозные актриски и усталые кинозвезды. А эти женщины совсем не такие. Или нет, не женщины другие, а он сам другой. К тому же эта дурацкая, но до сих пор не забытая ссора с Элейн тоже сказалась. И даже, странным образом, ребенок, ставший знаком стабильности их брака, позволил ему подумать о каком-нибудь безопасном приключении — так истовая вера может иногда подвигнуть верующего к мысли о возможности согрешить. Только сомневающийся вынужден проводить все время в неустанных молитвах и постах. Да и к тому же он ведь только ДУМАЛ об этом. А это ведь дозволяется, не правда ли? Как гласит старая шутка, он женат, но еще не мертв.

Но мысли оказались куда запутаннее и, соответственно, куда опаснее, чем Мередит предполагал. Он ничуть не удивился, напротив, ему стало даже приятно и он почувствовал себя увереннее, когда на кухне, куда он по просьбе Тиш отправился наполнить тарелку картофельными чипсами, появилась Карлотта и попросила у него прощения.

— За что? — спросил он.

— Я не часто делаю подобные замечания личного характера. С моей стороны это было просто бестактно.

— Как-как? — спросил он рассеянно, глядя прямо в ее красивые серые глаза и потом, с усилием, вспомнил, что она что-то сказала о его взаимоотношениях с Мсрри и о таящихся в них опасностях и проблемах. — Ах, это. Да забудьте! Это ведь было куда менее бестактно, чем остальные замечания, не так ли?

И он улыбнулся ей, словно только они вдвоем могли понять тайный смысл остроумной шутки.

— Но все остальные вас очень хорошо знают, да? — сказала она. — Разве нет?

— Нет. За исключением Клинта и Тиш, я их всех вижу в первый раз.

— О боже! — воскликнула она, но тотчас подавила удивление. Надо же, в ней была какая-то особенная кротость, которая даже этому невольному восклицанию придала энергию чувства. — Это все-таки странно!

— Со мной такое происходит постоянно, — сказал он.

— Вы, должно быть, ужасно устали от всего этого.

Потом она рассказала ему о гибели мужа и ребенка в автомобильной катастрофе, посвятив его в эту трагедию вовсе не потому, что так поступали все, или не только из-за этого, но также и потому, что вдруг почувствовала: наконец ей удастся рассказать об этом спокойно. И он слушал ее, вслушиваясь больше в ее голос, чем в слова, — ведь она так замечательно держала голову, вздернув подбородок, а ее тонкая шея была такой пронзительно хрупкой.

Итак, думал он о Карлотте, но Тиш, когда поздравляла его с триумфом, имела в виду Джослин. Все были в гостиной, а он стоял у проигрывателя и перебирал пластинки Эдди Дьючина, ища ту, которую хотел послушать. Тиш подошла сзади, с явным намерением помочь в поисках.