Denis - Али-Баба и сорок разбойниц Страница 9

Страхи взяли верх над любопытством, и Али-Баба стал ждать того мига, когда последняя из черных фигур исчезнет за поворотом уже теряющейся в сумерках тропинки. Чернота ночи гнала его прочь, и одному Аллаху известно, каким чудом юноше удалось невредимым спуститься в город. Возле почти невидимых в темноте домов горели фонари, ночная стража с колотушками уже вышла на улицы. Да, сейчас не пойдешь к известному своей болтливостью Маруфу-башмачнику, чтобы расспросить его о чудесах… Увы, но придется ждать нового дня.

«Да и от матушки надо бы утаить мою трусость… Должно быть, ей будет неприятно узнать, что ее сын, как девчонка, сбежал от тайны, которая сама явилась перед его очами!»

Но мать Али-Бабы не заметила беспокойства сына — она была рада тому, что он дома, что плов оказался готов вовремя, что калитку можно запереть до рассвета и не прислушиваться к шагам на улице. Матушка с удовольствием отправилась спать, но Али-Баба уснуть так и не смог — беспокойные мысли тревожили его разум, не давая ни мгновения передышки. Промучившись до рассвета, Али-Баба вскочил с первыми лучами солнца и поспешил к человеку, который, как надеялся юноша, мог развеять все его сомнения и ответить на все вопросы.

Али-Баба бежал к Маруфу. Но судьба, видно, решила сегодня подшутить над юношей. Башмачник, неизменно появляющийся на базаре сразу, как только распахивались высокие кованые ворота, сегодня просто проспал. И потому его место пустовало. Али-Баба растерянно посмотрел на высокую деревянную скамью Маруфа и побрел прочь… Ну не изображать же, в самом деле, ему, достойному торговцу, человека, который хочет починить старый башмак!

И тут в голову Али-Бабе пришла замечательная мысль. Чайхана! Это место всегда было известно тем, что именно здесь появлялись и раскрывались все тайны мира. Именно здесь, не прилагая к этому никаких стараний, можно было узнать самые свежие новости, особенно о тех горожанах, кто вовсе не хотел, чтобы эти новости стали известны хоть одной живой душе… О, чайхана всегда была местом примечательным, а чайханщик Сулейман — почти таким же собирателем слухов и сплетен, как достойнейший башмачник Маруф.

«Быть может, Сулейман поведает мне о горных чудесах?» — подумал Али-Баба, входя в полутемную чайную. Но и здесь его ждало разочарование. Ибо чайханщик Сулейман не мог ответить ни на один вопрос юноши — он торговался с пекарем и был столь занят этим, что даже чайник ароматного чая с мятой Али-Бабе принес мальчишка-помощник.

Решив, что сегодняшний день не располагает к расспросам, Али налил первую пиалу чая и приготовился слушать. О Аллах, воистину чайхана — место преинтереснейшее. Ибо в этот утренний час только здесь можно узнать обо всем на свете. Городские сплетни соседствовали с рассказами о далекой стране Ал-Лат, наказанной самим Аллахом милосердным за грехи ее царя, Омара. Двое купцов вполголоса убеждали третьего отправиться вместе с ними в страну Пунт, которая теперь, благодаря решимости халифа Гаруна аль-Рашида, стала почти такой же близкой, как княжество Райпур. Узкоглазые путешественники из восточных стран шепотом обсуждали выгоды торговли со здешними купцами, ведь те, глупцы, за кричаще-яркие ткани, на которые не польстится ни одна женщина из прекрасной и просвещенной страны, готовы были отдать суммы поистине неслыханные…

Но о чудесах в горах никто не произнес ни слова. Решил не задавать вопросов и Али-Баба. «Должно быть, мне это вчера просто привиделось… Что только не померещится в горах, которые окутывает вечерняя мгла… быть может, я опять заснул и видел сны…»

Юноша уже был готов поверить в собственное заблуждение, когда его слух уловил разговор двух стражников, сидевших на подушках в самом уютном углу.

— Я клянусь тебе, Ахмед, всем, что для меня свято, что для нее я не пожалел бы и золота. Моя ханым столь прекрасна, столь горяча и столь страстна, что этого не передать никакими словами.

— Тогда, брат мой, тебя можно назвать счастливейшим из смертных…

— О да, я иногда чувствую то же самое. Но, увы, она и необъяснимо, непредсказуемо капризна… Иногда ее радует простая шелковая шаль, которая стоит жалкие гроши. Иногда она не берет в руки и драгоценностей, за которые я отдаю последние дирхемы. А настроение ее меняется быстрее, чем узор из облаков в весеннем небе…

«О как это похоже на Лайлу…» — успел подумать Али-Баба и вздрогнул, услышав следующие слова стражника:

— Моя Лейли может красотой затмить Луну, но нравом подобна песчаной буре, что я подумываю о том, чтобы расстаться с ней. Ибо я не в силах терпеть столь дурного поведения.

— Ну, братишка, тут решать только тебе.

— А теперь, представь себе, у Лейли появилась странная привычка. Она вдруг стала надевать узкие шелковые шарфы, укутывая ими шею даже в самую страшную жару, когда все живое стремится сбросить с себя столько одеяний, сколько возможно. И даже в те… ну, ты понимаешь… те самые мгновения она не дает прикоснуться к шарфу…

— Да, ее причуды воистину необыкновенны…

О чем дальше говорили стражники, Али-Баба не слушал. Вернее, не слышал — ибо в ушах у него зашумело от гнева и растерянности, от того, как удивительно походила неведомая возлюбленная стражника Лейли на его исчезнувшую Лайлу-ханым. И капризами, от которых иногда кружилась голова, и страстью, которая возносила влюбленного юношу до небес. И шарфом… О, этот шарф на шее! Должно быть, он скрывал красную полосу от ожерелья… Али-Баба хотел было обратиться с расспросами к стражнику, но, обернувшись, увидел, что полосатые подушки в углу опустели. Должно быть, пока юноша размышлял о сходстве капризных возлюбленных, стражи порядка уже покинули чайную.

«А быть может, их и вовсе никогда не было… И это лишь еще один мираж…» Безумие вновь начало овладевать разумом Али-Бабы. Но в этот миг появился лекарь, который своим рассказом был призван прогнать безумие, убедить Али-Бабу в реальности всего, что происходило с ним и дать ответ на многие вопросы. Ибо в чайхане появился болтливый и всезнающий Маруф-башмачник.

Макама шестая

Наконец за ними закрылись двери дувала. Обессилевший Джафар упал на подушки, разбросанные прямо посреди двора, а Зульфия с удовольствием снимала заколки, которые поддерживали ее праздничный хиджаб. Сегодня ее двоюродная сестричка праздновала свою пятнадцатую весну и уклониться от этого приглашения было невозможно. Не то чтобы Зульфия не любила свою сестричку, о нет… Она не любила, когда родственников становилось слишком много.

Еще меньше семейные торжества любил Джафар. И лишь уважение к семье жены, вернее, к отцу жены заставляло его посещать «шумные сборища твоих несносных родственников».