Пьер Луис - Афродита Страница 9

Что делала женщина в желтом на мысу? Ради кого пришла сюда так поздно? Почему — и это было главное — не обратила на него никакого внимания? Ведь она не могла не видеть его, когда он пересекал дамбу. Тогда почему не остановилась, не сказала ни слова? Нет, но зачем она здесь? Ходили слухи, что некоторые женщины любят купаться ночью в море. Но возле Фара никто не купался. Здесь слишком глубоко. К тому же, какая женщина украсит себя драгоценностями и разоденется так, как эта, идя купаться? Тогда что привело ее так далеко от Ракотиса? Свидание с каким-нибудь любителем разнообразия, использующим для ложа страсти поверхность холодных скал, отполированных морскими волнами?

Любопытство Деметриоса разгорелось. Но молодая женщина уже возвращалась — тою же медлительною походкой, освещенная бледной луной, ведя веером по парапету.

Зеркало, гребень и ожерелье

Она обладала какой-то особенной красотою. Ее волосы напоминали два золотых водопада, но были слишком обильны и закрывали двумя волнами лоб, скрывали уши и семь раз закручивались на затылке.

У нее был изящный нос с тонкими, выразительными ноздрями, а уголки полных накрашенных губ были слегка округлены. Гибкое ее тело вздрагивало при каждом шаге, и тогда оживали ничем не стесненные груди и мягко колыхались бедра.

Оказавшись в нескольких шагах от молодого человека, она наконец взглянула на него. Деметриос вздрогнул. Глаза у нее тоже были необычные: темно-синие, но не матовые, а блестящие, влажные, как бы утомленные, в них разом царствовали огонь и слезы, почти скрытые тяжелыми ресницами. Такие глаза могли быть у поющих сирен. Стоило мужчине заглянуть в них, как он становился рабом. Она хорошо знала это и умела пользоваться их силой; однако она мудро подчеркивала безразличие к тому, кого искренняя любовь уже не трогала.

Моряки, плававшие в пурпурных водах недалеко от Ганга, рассказывали, что в глубинах таятся скалы из магнита. Когда корабли проходят достаточно близко, скалы притягивают их металлические части и навсегда приковывают их к себе. И постепенно то, что было могучим живым кораблем, разваливается на обломки, влекомые ветром по волнам.

Так и Деметриос почувствовал, что силы его иссякают под взглядом этих глаз, а тело теряет последнюю волю.

Она опустила взор и прошла мимо, очень близко.

Он чуть было не застонал от нетерпения. Его кулаки сжались; он испугался, что не сможет говорить с нею спокойно, а издаст некие жалобные звуки. Однако ему удалось отыскать в себе силы, чтобы ровно произнести традиционные слова:

— Приветствую тебя.

— Я тоже приветствую тебя, — ответила та, что прошла мимо.

Деметриос приободрился:

— Куда идешь ты так неспешно?

— Я возвращаюсь к себе.

— Совсем одна?

— Совсем одна.

И она сделала движение идти дальше.

Тогда Деметриос подумал, что, наверное, ошибся, приняв ее за куртизанку. С некоторых пор жены именитых горожан начали позволять себе вольности в одежде и даже красились так, как особы легкого поведения. Возможно, это женщина с хорошей репутацией? Такая мысль его разочаровала, и он закончил свой вопрос не без иронии:

— Возвращаешься к мужу?

Она оперлась о парапет и усмехнулась:

— Сегодня вечером у меня нет мужа.

Деметриос с застенчивой досадой сказал:

— Не ищи его. Ты слишком припозднилась. Тут уже никого нет.

— Кто тебе сказал, что я его ищу? Я просто гуляю.

— Тогда откуда идешь ты? Ведь не просто так надела ты эти драгоценности, да и твоя шелковая накидка...

— Что ж, по-твоему, я должна была выйти голой или в шерстяной одежде, подобно рабыне? Я наряжаюсь лишь для собственного удовольствия. Мне нравится сознавать, что я красива, а идя куда-то, я люблю разглядывать свои пальцы, чтобы видеть кольца.

— Тебе бы лучше было носить с собою зеркальце и смотреть на свои глаза. Они родились не в Александрии. Ты еврейка — я слышу это по выговору, который мягче здешнего.

— Нет, я не еврейка, а галилеянка.

— Как зовут тебя? Мириам или Ноэми?

— Я ношу сирийское имя, но ты его не знаешь. Это редкое имя древних царевен. Друзья называют меня Кризи, и ты доставишь мне удовольствие, если будешь называть меня так же.

Он взял ее за руку.

— О, нет, нет! — произнесла она кокетливо. — Поздновато для этих шуток! Дай мне побыстрее вернуться домой. Вот уже три часа, как я на ногах, и я умираю от усталости.

Она наклонилась и приподняла ножку.

— Видишь, как мне трут ремешки этих сандалий? Моя служанка слишком туго затянула их. Если сейчас же я их не распущу, на ноге у меня останется шрам, а это едва ли понравится тому, кто будет ее целовать. Оставь меня! Знай я, что ты ко мне пристанешь, я бы не сказала с тобою ни слова. Смотри, ты измял мою красивую накидку!

Деметриос рассеянно провел рукою по лбу, затем тоном человека, сделавшего, наконец, свой выбор, пробормотал:

— Укажи дорогу к твоему дому.

— Вот еще! — воскликнула Кризи возмущенно. — Ты даже не спрашиваешь, хочу ли я тебя, доставит ли мне удовольствие твое присутствие. Ишь ты, укажи дорогу к своему дому! Как это было сказано! Ты что, меня уличной девкой считаешь?! Ты ведь даже не знаешь, свободна ли я. Ты и представить себе не можешь, какие люди ко мне приходят и какие двери отворяются предо мною, сколько мужчин отдали бы все на свете, чтобы Кризи их полюбила. Укажи мне путь к своему дому! А вот и не укажу, понял? Оставайся здесь один или проваливай, но только не по дороге к моему дому!

— Да знаешь ли ты, кто я такой? — спросил Деметриос с детским возмущением.

— Ты? Подумаешь! Ты Деметриос из Саиса, который изваял статую богини. Ты любовник царицы и властелин этого города. Но для меня ты всего-навсего красивый раб, который увидел меня, и пленился, и полюбил меня.

Она приблизилась к нему и произнесла высокомерно:

— Да, ты полюбил меня. Молчи, я знаю, что ты хочешь сказать: ты не любишь никого — любят тебя. Ты — Любимый, Дорогой, ты — Идол. Ты отказал Глицерии, которая в свое время не удостоила вниманием даже Антиокса. Лесбиянка Деманаса, поклявшаяся умереть девственной, решилась изменить своей клятве и пробралась в твою постель, когда ты спал. Она бы взяла тебя силой, когда бы два твоих раба-ливийца не выбросили ее голой за дверь. Калистон, отчаявшись приблизиться к тебе, купила дом напротив твоего и каждое утро появляется в окне, одетая не более, чем Артемида в купальне. Ты думаешь, кому-то об этом не известно? Куртизанки знают все! В ту же ночь, когда ты прибыл в Александрию, мне рассказали о тебе; с тех пор не было дня, чтобы я не слышала твоего имени. Я знаю о тебе то, что ты сам уже забыл. Я знаю даже то, чего ты еще не знаешь. Бедняжка Филис повесилась позавчера на твоих дверях, не так ли? И это вошло в моду. Лидия поступила так же. Я видела ее сегодня вечером, когда проходила мимо твоего дома. Она была вся синяя, но слезы еще не высохли на ее щеках. Ах, ты не знаешь, кто такая Лидия? Совсем девочка, куртизанка пятнадцати лет: родная мать продала ее месяц назад судовладельцу из Самоса, который задержался в Александрии на одну ночь, прежде чем подняться до Тебеса. Она приходила ко мне учиться, ведь бедняжка еще ничего не умела. Я часто приглашала ее остаться ночевать, потому что, когда у нее не было любовника, ей даже негде было спать. Она так любила тебя! Она хотела написать тебе. Понимаешь? Но для тебя она была одна из многих, она была ничем для тебя. Я ее предупреждала, что все напрасно...