Юрий Слёзкин - Ольга Орг Страница 10

О, нет! Эти жалкие женщины, почти животные, зарабатывающие себе на хлеб своим телом — они не были жрицами любви.

А ведь любовь так прекрасна. В ней столько тайны, столько чар, доступных только искусству. И она не там и не здесь: ни в семье (сейчас же ей вспомнилась жизнь ее матери и отца), ни на улице, где торгуют ею падшие. Где же она?

Не среди ли тех, о которых говорил Ширвинский? Среди этих новых женщин, умеющих любить вне всяких рамок. Но не понимая, она все чувствовала здесь какую-то ложь, только слова. Нужно было что-то допустить, и тогда только сбывались грезы. Снова начиналась сказка, но совсем другая, новая, жгучая. Это был какой-то золотой вихрь, в блеске которого царила она — Ольга. Потом краски стали бледнеть. Она увидала темную площадку вагона и на ней — смутное лицо незнакомца. Сердце ее больно сжалось, Ольга вскинула глаза и оглянулась. Они уже ехали по городским улицам. На углу к забору была приклеена красная афиша. На ней огромными буквами написано:

«В здании мужской гимназии состоится сегодня, с разрешения начальства, студенческий костюмированный вечер и встреча Нового года. Вход по билетам. Первое отделение: Живые картины, пение, декламация, хор балалаечников. Второе отделение: Апофеоз Нового года. Танцы. Начало в 8 час. вечера».

Ольга сейчас же вспомнила, взглянув на афишу, что костюм ее еще не готов, и стала понукать кучера.

Был уже четвертый час.

К первому отделению Ольга все-таки не поспела, так как, примеривая свой еще прошлогодний костюм «Кармен», который ей переделывала тут же портниха, она раскапризничалась и решила ехать в обыкновенном домино. Пока ей шили домино из черного шелка с золотисто-желтой подкладкой и такими же большими пуговицами и капюшоном, пока она умывалась, пудрилась, душилась, причесывалась, а потом искала те черные шелковые чулки, которые ей нужны были, и желтые сафьяновые туфельки, пока, наконец, она оделась и еще раз взглянула на себя в зеркало,— пробило уже одиннадцать.

Кроме того, у нее вышла неприятная сцена с отцом. Войдя к нему в кабинет, чтобы попросить у него денег на извозчика и цветы (за ней обещал приехать Вася Трунов, но что-то запоздал), она застала его сидящим на диване с горничной Машей, которая, увидя барышню, кинулась было к двери, но не успела и должна была остановиться, давая ей дорогу.

Произошла опять дикая, некрасивая сцена. Взбешенный отец кричал на дочь за то, что она без спросу ходит в его кабинет, и тут же оправдывался, что горничная массировала ему руку, а Ольга кричала на отца и, возбужденная уже раньше, топала ногами и требовала, чтобы он немедленно, сию же минуту выгнал Машу.

На шум прибежала Ксения Игнатьевна, с которой случился нервный припадок, и ее нужно было отнести в спальню.

К счастью, не было в доме Аркадия, исчезнувшего еще с прошлого вечера в компании офицеров куда-то в соседнее имение на травлю волков. Почти все праздники его не видали дома, так как он боялся встречаться с Варей.

Все эти неприятности и неожиданные помехи сделали то, что Ольга вошла в актовый зал, превращенный на эту ночь в танцевальный, в ту минуту, когда занавес упал в последний раз, скрыв живую картину рождения Нового года.

Ольга стала искать глазами своих подруг и знакомых.

К ней подходили и здоровались с нею студенты, гимназисты, юнкера и кадеты, которых она едва помнила, но с которыми, как оказывалось, танцевала в прошлом и позапрошлом году. Всем им она приветливо кивала головой и обещала танцевать.

Все эти безусые, молодые лица с восхищением или с сочувствием смотрели на Ольгу, и ей постепенно становилось все веселее. Знакомый воздух бала горячей душистой волной обнимал ее и уносил. Начинала кружиться голова, весело блестели глаза, ноги сами собою двигались.

Шум раздвигаемых стульев, как шум лавины, пронесся с одного конца зала до другого.

Традиционные маркизы, цыгане, трубочисты, русалки, зи́мы и вёсны сливались в одну пеструю, весело гудящую толпу.

К Ольге пробрался запыхавшийся Вася. Впереди себя в вытянутой руке он нес большой букет белых и желтых хризантем.

— Вот вы где,— кричал он,— простите меня, Олечка, что я так гнусно запоздал. Мы разъехались с вами. Но хорошо, что наконец мы встретились. Вот вам обещанный букет. Берите его и идемте со мною. Здесь адски жарко. Вы, конечно, не забыли, что первый вальс, мазурку, польку-кокетку и котильон мы танцуем вместе. Не так ли? Будьте осторожны — не наступите на шлейф этой симпатичной герцогине. Ах, Сонечка! Здравствуйте… С вами? Да, да, конечно.

Он держал за руку Ольгу, пробираясь вперед, раскланиваясь, извиваясь, как уж, в своем гимназическом мундирчике — тонкий и верткий — и не переставал говорить и смеяться. Его большие черные глаза искрились неподдельным ребяческим весельем. Он уже не пугал Ольгу своим жутким взглядом на бледном хмельном лице.

Он был по-прежнему веселым гимназистом, славным товарищем и восхитительным танцором, танцевать с которым почиталось особой честью.

Ольга встретила всех своих лучших подруг — Раису, Маню, Лену, Варю, а с ними их кавалеров — Маниного Жоржа-политехника, Антошу Богуша и барона Диркса.

Они все очень громко смеялись, кроме Вари, сидевшей поодаль молча и с беспокойством поглядывавшей на двери.

Варя первая кинулась к Ольге с застывшим на лице вопросом.

Ольга участливо пожала ей руку.

— Он придет?

— Не знаю, право…

Молодежь кричала:

— С Новым годом, с Новым счастьем!

Из актового зала неслись резкие взвизги настраиваемых инструментов.

Лена хохотала непрестанно, охмелевшая от радости, с горящими вишневыми глазами, с растрепанными волосами, в полуфантастическом цыганском наряде.

Маня в костюме тирольки была очень миленькой со своим вздернутым носиком, глупенькими голубыми глазками, пухлым чувственным ртом и ямочками на щечках.

Подальше, среди пальм и гротекусов, сидела Раиса с бароном.

Ольга всплеснула руками, глянув на нее. На ней был костюм Мефистофеля: кроваво-красное трико на ногах и черное перо на красной шапочке, на боку висела шпага, лицо было под искусным гримом, но все же ее можно было узнать сразу.

У ног ее сидел, весь в белом, бледный Пьерро — барон.

— Рая, да что с тобою, тебя выведут!

Рая только улыбнулась.

Барон, меланхолично склонив набок белую в колпаке голову, скандируя, декламировал стихи.

— Мне нужно поговорить с вами, Оля,— шептал сзади Вася.

Но Оля плохо слушала. В своем скромном черном домино с большими желтыми пуговицами она молчала, опустив вдоль худеньких бедер руки. Изогнутый рот ее загадочно улыбался приподнятыми углами. Выпуклые глаза застыли. Алый свет скользил по ее бледному лицу. Она силилась что-то понять, а может быть, она уже чуяла что-то, что было темно другим.

— Оля, что с вами? Вы слушаете?

— Да, Вася.

Ее голос шел как будто издалека. Она не оборачивалась к Трунову.

Барон певуче продолжал:

Белых ног, предавшихся мечтам,Красоту и негу без предела,Отданное стиснутым рукам,Судорожно бьющееся тело!

— Я все о том же, Оля,— шептал на ухо Вася, и голос его дрогнул, а лицо стало напряженным и жутким.— Вы обещали меня поцеловать… я помню это хорошо… Оля, Оля!..

Он стоял совсем близко, горячо дыша ей в затылок.

Она внезапно обернулась.

— Ах, Вася, зачем это? Ну, я обещала, я помню хорошо тоже, что сделала эту глупость. Но для чего вам? Посмотрите на себя, на вас лица нет, а вы такой славный мальчик, когда танцуете… Полно! Слышите, уже играют вальс. Идем танцевать. Мне хочется веселиться. Понимаете, просто веселиться, как девочке… а вы, глупый…

Она схватила его за руку и побежала к дверям.

Он говорил ей на ходу, с упреком, уже притихший:

— Но вы же целуете других… Зачем скрывать… Почему меня вы не можете?

Она совсем искренно рассмеялась.

— Ах, Вася, Вася, дорогой мой друг… Тем лучше для вас, если это так!

И, оборотившись к выходившей вместе с ними Варе, звеневшей яркими бусами своего хохлацкого наряда, она ей промолвила:

— Моя славная девочка, ты белая ворона среди нас… Я люблю тебя, но пойди перемени скорее свои перья, если не хочешь, чтобы тебя заклевали.

Потом, уже отойдя, крикнула:

— Вот, Вася, поцелуйте ее, раз вам так хочется целоваться.

Варя, удивленная и непонимающая, смущенно глядела ей вслед. Она пришла сюда, чтобы хоть издали увидать Аркадия. Она вообще как-то плохо стала понимать, что происходит вокруг, все упорнее прислушиваясь к самой себе.

Вальс «Тоска о прошлом» свивал, как ветер листья, одну пару за другой, унося их в сладостном водовороте. Шелест платьев, шарканье ног, запах пудры, духов и тела — все напоминало о золотой осени, о виноградном сборе, о рыжем солнце, разметавшем свои волосы по ликующему лесу и дышащем на землю истомой желания.