Анастасия Вербицкая - Ключи счастья. Том 2 Страница 10

— А почему именно другое? Почему именно в любви вы видите это счастье? А я вот слушала вас и завидовала. Да. Завидовала до боли. Если б каждая из нас так упорно шла к цели, не зная колебаний! Место в жизни, говорите вы? Да оно уже есть у вас. Вы его заняли. А любовь? — Маня вдруг улыбается, и глаза ее светлеют. — Разве так трудно полюбить кого-нибудь?

— Трудно, — медленно говорит Женя, не сводя глаз с этой девушки, на которую за минуту перед тем не обращала внимания.

— А почему? — все также наивно звучит настойчивый вопрос.

Женя краснеет и разводит руками. Соня отодвигает лампу и кладет локти на стол. Сердце ее стукнуло. Вот… вот… она сейчас узнает… Поймет все загадочное в этой новой Мане.

— Почему трудно полюбить? Как вы странно спрашиваете! Ведь это на всю жизнь.

— Да? — уже весело и задорно спрашивает Маня.

Женя отодвигается, растерянная.

— Надо уметь выбрать, — говорит она глухо. И смущенно, почти враждебно глядит на Маню. — Надо, чтоб убеждения, стремления…

— Все, словом, было бы одинаковое? — подхватывает Маня и зло смеется. — А скажите, вы верите в загробную жизнь? Вам не страшно резать трупы?

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Нет, ответьте. Вы верите?

— Я позитивистка, уже в силу моей профессии-. Как же вы хотите…

— Да, позитивистка и доктор в недалеком будущем. А что касается любви, вы так же наивны, как любая институтка. У вас, пожалуй, даже больше иллюзий.

И Женя ясно видит холодную усмешку и полные мрака глаза. «Интересное лицо! — думает она. — Но какие противные слова она говорит! Наверно у нее есть прошлое…»

— Такой цинизм в ваши годы, — говорит она, точно думая вслух.

Маня встает, как ужаленная.

— Почему цинизм? Вы не считаете себя циником, отрицая веру толпы, веря только науке? Почему желать, чтоб в центре женской жизни стояла «Мечта и Жажда», как говорит мой любимый поэт, значит быть циником? Я высоко ценю любовь, как радость и вдохновение. Но у нас еще не научились любить радостно и легко.

— То есть как легко? — вскрикивает Женя.

— Без драм, без слез, без проклятий. Ничем не жертвуя этой любви.

— Что значит «ничем»?

— Ни одним шагом, ведущим по намеченному пути… Ни одной мечтой своей, ни одной частицей своего собственного я. Встречаться с восторгом й расставаться без сожаления. Отдохнуть на минуту и идти дальше.

— А! — срывается у Сони. Но Женя смущена.

— А не будет ли это распущенностью? Что же свяжет вас?

— Любовь… Только любовь, которую у нас гонят, которую унижают, которой боятся, как чумы. Не будет ни лжи, ни насилия, ни цинизма, которого вы так боитесь. И боитесь справедливо. Вот где будет истинная поэзия. Но не ищите ее там, где людей связал долг или жалость. Или страх чужого мнения и ответственности. Любовь — великое чувство. И горе тому, кто хочет ее опошлить, привязать на цепь, втиснуть ее в рамки. Она смеется и уходит. А люди остаются связанными, как каторжники. И в холодном бесстыдстве повторяя жесты, утратившие значение и смысл, они хотят уверить себя и других, что это любовь. Ах, не жалейте, если вы ее не узнаете — такую любовь! Ваша душа останется свежей и невинной. Отдайте ее Мечте. Науке. Славе. Человечеству. Мечта привела вас сюда. Она же и поведет дальше. Вы — счастливая без счастья! И чем больше будет таких, тем светлее станет жизнь И мы победим самое страшное в нас — нашу Женственность.

Женя взволнованно встает.

— Простите… Я только сейчас начинаю вас понимать. Да, это не цинизм Наоборот, вы удивительная идеалистка! Я не все поняла, это надо продумать. Но я чувствую, что стою перед стройным и новым миросозерцанием. Наша женственность… О, да… Она враг наш. Она тянет нас к подчинению. Но чтоб дойти до такого вывода, надо много выстрадать.

Маня уже овладела собою и опять сдержанна. Брови приняли прежние спокойные линии. Губы холодно улыбаются.

— Ах, это было давно! И я рада этим урокам жизни. Они дали мне то, что выше счастья. Свободу души.

Гостьи поднимаются и застегивают свои пальто. Женя крепко жмет руки девушек.

— Спасибо вам! Вы сейчас так много дали мне обе. Хорошо бы встречаться! Право… Вот вы уедете, Софья Васильевна… А ведь вы-то остаетесь здесь?

— Я в таком же водовороте, как и вы, — говорит Маня серьезно. — Учусь, долблю лбом стену. Но она рухнет, знаю. А тогда… вот тогда придет Жизнь.

Лицо Мани словно светлеет при этих словах. А темные глаза становятся огромными и прозрачными.

— «Жизнь!» — как эхо повторяет за нею задумчивая Женя.

А Соня грустно говорит себе: «У меня она будет наверное бледнее того, что я переживаю теперь, на курсах!»

Маня застегивает перчатки. И, как бы угадав эти мысли Сони, она подхватывает:

— Будет ли эта жизнь ниже Жажды и Мечты, владеющих нами сейчас? Не знаю. Может быть, вся ценность была в этом именно труде, в этом именно стремлении. Увидим, увидим. Вот нас здесь трое, — говорит она, блестящими глазами окидывая пустующую комнату. — И у каждой из нас в душе свой мир. И если б каким-нибудь чудом вся наша энергия, все наши порывы, грезы и упорство воплотились на земле — о, какое грозное, какое прекрасное воинство ринулось бы отсюда в мир для борьбы и достижения! Мы молимся разным богам: вы — науке, Соня — человечеству, я — искусству. Но путь у нас один. Трудный путь ввысь. Вы меня понимаете? Ах, если б всем нам подняться вверх, не устав на полдороге! Не изменив себе.

— Будем верить! — говорит Соня.

— Верить, — мечтательно повторяет Женя. Вдруг Соня ударяет себя по лбу рукой и хохочет:

— Я совсем с ума сошла! Ведь у меня еще одно письмо. Ваша сестра просила меня передать его одной русской.

— Курсистке?

— Нет, нет. Писательнице… Nina… постойте, сейчас взгляну фамилию.

— Nina Glinska, — быстро перебивает Женя.

— Да… да… да… Вы ее знаете?

— Еще бы! Это интереснейшая женщина из всей русской колонии! Она пользуется огромным уважением. Поезжайте к ней сейчас же. Она всегда дома от четырех до семи.

— Где же она пишет? — спрашивает Маня.

— Она сотрудница «Revue blanche» и «Revue de deux mondes» [11]. Пишет по-французски. О русской литературе больше всего. Многих писателей наших перевела. Она очень талантлива. Это недюжинная женщина. И я рада, что вы ее увидите. Между прочим, она социалистка. Вам это говорила Зина? Она сблизилась с французскими рабочими. Настолько сошлась с ними, что совершенно порвала с так называемыми «буржуа»…

— Как странно! — задумчиво шепчет Маня.

На прощанье Женя опять жмет им руки горячо и доверчиво. Глаза ее с невольной завистью останавливаются на лице Мани, на своеобразно смелом изгибе ее бровей и губ.

— Вы, наверное, любите жизнь? — вдруг срывается у нее грустно и робко.

— Люблю! — говорит она.

И улыбается так широко и радостно, что в комнате точно светлеет.

— И не боитесь ее?

— Я? Что бы она ни дала мне впредь, я благословляю ее за все. И далее страдания и слезы мои я буду любить, когда они придут. Все это жизнь. Прекрасная жизнь!

— Зяма… — шепчет Маня, большими глазами глядя на Соню.

— Что он тут делает? Сторожит кого-то? Господи! У меня даже сердце забилось.

— Почему он в Париже?

— Он писал Розе, что учится здесь. Она ему даже денег посылала.

— Как ты думаешь, он нас тоже узнал?

— Конечно. И чего-то испугался.

При свете фонаря они читают на белой дощечке, прибитой у двери подъезда, Nina Glinska. Соня входит на крыльцо. Она слышит явственно за дверью мужской голос, говорящий по-русски: «Вы ничем не рискуете. За вами не следят. И мы примем меры…» — «Вам я не смею отказать», — звучит еще явственнее ответ.

В то же мгновение распахивается дверь. Из квартиры выходит человек. Он так высок и худ, что кажется воплотившимся Дон-Кихотом. Он очевидно смутился, увидав девушек. Они мельком видят бледное лицо аскета, белокурую бородку, тесно сжатые губы и холодный взгляд серых глаз.

Незаметным жестом он надвигает шляпу на брови, так, что лицо его остается в тени. Но Маня говорит себе, что даже через десять лет, увидав в толпе это лицо, она его узнает.

— Pardon! — говорит он, чуть дотрагиваясь до шляпы и словно пронзая взглядом чужие лица.

Слегка согнувшись, высокий, весь в черном, он проходит под аркой ворот и скрывается.

— Зяма пришел с ним, — шепчет Соня. Кто-то держит изнутри дверь на цепочке, и на Маню пристально глядят чьи-то глаза.

— Кого вам угодно? — слышат они женский голос. Женщина спрашивает по-французски.

— Madame Glinska, une lettre di Russie [12], - быстро говорит Соня.

Через мгновение они уже в передней. Там совсем темно.

— Вы русские? — спрашивает женщина. И холодок недоверия звучит в ее голосе.

— Да… Вам письмо от Зины Липенко… Я из Москвы.

— Ах, вот как? От Зины? Пожалуйста, войдите.