Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка Страница 10

Мама, папа и тетя Мер тоже надели воскресную одежду. И мамочка приготовила много-много еды для дяди Виктора. Я ей помогала. Я положила изюм в миску, чтобы мама могла сделать большие-большие, большущие булочки. И добавила ко-ицу в торт. Это мамин секрет. Она рассказала мне секрет, вот так-то! Всю еду расставили на большом столе в гостиной, и мама накахмалила белую скатерть. Нам не разрешали ничего брать со стола, даже вишенки. Мы ждали, когда же папа Мальволио придет домой. Я не знала, когда это случится, но мама и папа все время переглядывались. Наверное, они волновались за него. Может, он пропустил автобус. Иногда у папы ломалась машина, и ему приходилось ехать на автобусе. Он злился, если опаздывал на автобус, потому что тогда он опаздывал на работу.

Мальволио сидел рядом со своей мамой, и она все время целовала его ладонь, приговаривая: «Сыночек мой». Тетя Мер выглядывала в окно. Вдруг дядя Виктор уже идет по дорожке?

А вот я смотрела на бутерброды. Мне так хотелось съесть парочку. Мама намазала их паштетом. Я люблю паштет. И мне так хотелось есть.

Я придвинулась поближе к столу. Можно откусить немного и положить бутерброд обратно. Мама, папа и тетя Мер не заметят.

Я становлюсь рядом со столом и медленно кладу ладонь рядом с бутербродами. Съем кусочек. Только кусочек! Мой рот наполняется слюной.

Я стаскиваю бутерброд с блюда и осторожно подношу ко рту. Только кусочек. Потом я положу его на место. Только кусочек! Я облизываюсь.

— Нова! — рявкнула мама. — Что ты творишь?!

Я так испугалась, что уронила бутерброд. Мои глаза расширились от ужаса. Мама нахмурилась. Ох, у меня неприятности! Наверное, теперь меня отправят домой и уложат спать. Или поставят в угол. Папа тоже нахмурился. Тетя Мер смотрела на меня. Но она не хмурилась.

Мальволио испуганно повернулся ко мне. Он понимал, что у меня неприятности. Но я же не виновата! Просто есть хочется.

Входная дверь громко хлопнула. Все повернулись к ней. На пороге стоял дядя Виктор. Он был такой высокий. Выше папы. Но он не был похож на человека на фотографиях. Такой худой! «Худой как щепка», — сказала бы мама. Высокий и худой как щепка.

Много морщинок на лице. И борода. Темная, густая борода на щеках, на подбородке. И прическа у него была не такая, как сейчас у Мальволио. У него была прическа, как у Мальволио бывает в будние дни. Волосы торчком. «Его словно протащили через куст задом наперед», — говорила мама, вычесывая веточки и листики из шевелюры Мальволио.

Дядя Виктор посмотрел на меня. Я улыбнулась и помахала рукой.

Он посмотрел на маму.

Посмотрел на папу.

Посмотрел на Корделию — чуть дольше, потому что раньше он ее не видел.

Долго смотрел на Мальволио.

Папа обычно так смотрел на лотерейные билеты. Он говорил, что если бы записал цифры правильно, то выиграл бы десять фунтов. Папа счастливо улыбался, но только он не знал, правильно ли записал цифры. А дяденька по телевизору произнес эти цифры, вот.

Так дядя Виктор смотрел на Мальволио. Как будто он был счастлив, но еще не знал, можно ли ему быть счастливым.

— Мне нужно в душ, — сказал дядя Виктор и пошел к лестнице.

Все молчали, пока дядя Виктор купался. В комнате было очень-очень тихо.

А потом он спустился. Дядя переоделся, и теперь на нем был толстый синий свитер, и дядя Виктор заправил его в брюки. Такие брюки мужчины обычно надевают, когда идут в церковь. Не знаю, ходил ли дядя Виктор когда-нибудь в церковь. Волосы у него были точь-в-точь как на той фотографии, а бороду он сбрил. Сейчас он был похож на того дяденьку на фотографии, только он был старше. И худой как щепка.

— Может, сходим в пивную, Фрэнк? — спросил у папы дядя Виктор.

Теперь он уже не смотрел на нас. Только на папу. Папа посмотрел на маму, потом на тетю Мер. Папа никогда не ходил в пивную. Ребята в школе говорили, что их папы ходят в пивные. Я как-то спросила у мамы, почему папа не ходит в пивную, и мама сказала, что такие люди, как мой папа, туда не ходят. Им не место в пабе.

— Ладно, — сказал папа. — Только заскочу домой и возьму кошелек.

Папа попрощался с нами. А дядя Виктор молчал.

Как только за ними закрылась дверь, тетя Мер начала плакать. Очень-очень громко. Она вскочила с дивана, выбежала из комнаты и помчалась вверх по лестнице, захлебываясь слезами. Она плакала, и плакала, и плакала.

— Нужно подождать немного. — Мама пошла за тетей Мер. — Это все внове для него.

Мальволио сидел на диване, болтая ногами и глядя на ковер. Я подошла к нему, села рядом и тоже принялась болтать ногами, пока мы не начали двигаться в такт.

— Я не понравился папе.

Да, он не понравился своему папе. Мой папа никогда так не смотрел на Мальволио или Корделию. И не уходил от них пить пиво. Папа нас любил.

— Нужно подождать немного, — сказала я. — Это все внове для него.

— Я хотел, чтобы папа стал моим лучшим другом, когда вернется домой. Ты моя самая-самая лучшая подруга. И Корделия. Я хотел, чтобы папа тоже стал моим лучшим другом.

Я потрепала Мальволио по плечу. Так нужно поступать, когда кто-то плачет. Я видела, что мама трепала по плечу тетю Мер, когда та плакала. И папа трепал по плечу маму, когда она плакала. Мальволио сейчас расплачется, поэтому нужно потрепать его по плечу.

— Здо-ово! — крикнула Корделия.

Ох, у меня неприятности! Корделия взяла бутерброд, который я уронила, и принялась вдавливать его в пол машинкой Мальволио, так что масло размазалось по ковру. Корделия пыталась съесть то, что осталось от бутерброда, и теперь вся ее мордашка была вымазана паштетом. Зеленые, желтые и красные кусочки пристали к носу. И запутались в волосах.

— Здо-ово! — повторила Корделия, размахивая машинкой и бутербродом.

— Ох, у меня неприятности, — сказала я Мальволио.

Ему было так грустно. Он не понравился папе. И потому я даже не разозлилась, когда Мальволио рассмеялся.

Когда входишь в дом, где больше нет Лео, на плечи тебе бросается тишина, особая тишина. Словно порыв холодного воздуха, от которого перехватывает дыхание, когда ступаешь на порог. Этот жутковатый, неестественный холод, проникающий в твой разум, пока ты ходишь по дому, включая свет, проверяя почту, слушая записи на автоответчике. Ты приходишь в кухню, ставишь чайник, чтобы сварить себе кофе, и только потом понимаешь, что он пуст и так можно сжечь дом. Но не снимаешь его с плиты, слушаешь, как он потрескивает, но не можешь пошевельнуться. Не можешь делать то, что нужно. Ты чувствуешь себя бессильной. Бессильной во всем. Замороженной этим кошмарным холодом. И нет возможности что-то изменить.

Когда треск чайника становится громче, я прихожу в себя, протягиваю руку и выключаю его. Вот здорово будет, если Лео вернется в сгоревший дотла дом, верно? Вообще, он, наверное, подумает, что это круто. И скажет мне, что я самая классная мама в мире, ведь я сделала ему такой прекрасный сюрприз — сожгла дом. А потом он понял бы, что все его игрушки, книги и драгоценная игровая приставка сгорели в пламени. Они с Кейтом подали бы на меня иск в суд за преступление против человечества.

Я протираю глаза. Не могу отделаться от мыслей о Мэле. Может быть, действительно стоит позвонить ему? Я смотрю на часы. Полночь. Может, позвонить ему? Послушать тишину на другом конце провода и гудки, когда Мэл повесит трубку. Может, тогда я смогу сосредоточиться на чем-то еще. Может, тогда я смогу сказать моим родным, что Лео в больнице не для осмотра. Что он очень болен. И хотя врачи не говорят мне этого прямо, они очень обеспокоены его состоянием. Может, если я выброшу Мэла из головы, я смогу заняться тем, что должна сделать.

Мы с Мэлом и Корделией свернули за угол и увидели скорую возле нашего дома. Мы замерли на месте.

Обычно скорая останавливается возле дома Мэла. Но на этот раз она стояла у нашего. Я бросилась вперед, Мэл помчался за мной, перегнал меня — у него ноги длиннее, да и сам он сильнее меня. Корделии всего шесть, ей за нами не угнаться. Мы бежим, бежим, но кажется, что до нашего дома так далеко…

Я вижу, как мама забирается в карету скорой помощи. Судя по всему, она здорова. Наверное, что-то случилось с папой. Я могу пробежать стометровку очень быстро, и потом мое сердце бьется часто-часто, но не так сильно, как сейчас. Оно никогда не билось так сильно.

Я много чего боюсь. Темноты. Чудовища, которое, по словам Мэла, живет в туалете во дворе. Пушистых игрушек — я наврала Корделии, что они оживают в полнолуние, а потом сама в это поверила. Того, что происходит с тетей Мер.

Но раньше мне еще никогда не было так страшно. Я боюсь, что с папой случится то же, что и с дядей Виктором, и я его больше никогда не увижу.

Мы остановились перед скорой и попытались заглянуть внутрь. Я дрожала.