Джойс Элберт - Безумные дамочки Страница 10

У него был такой огромный член, что, впервые увидев, как он встал, Анита вскрикнула. Джек решил, что она свихнулась, а та бормотала:

— Он ни за что не войдет, ни за что!

И угадайте? Он вошел (и вышел через ухо). Ужас заключался в том, что после этого они не могли двигаться. Лежали, как сиамские близнецы в ожидании хирурга, который разъединит их. Чуть подергавшись (Анита при этом вскрикнула), Бейли сказал, что надо сменить позицию. Он предложил ей лечь на живот.

— Ты же не хочешь сунуть мне в… — Она не могла найти приличного слова. Если он это сделает, то на пять месяцев понос ей обеспечен.

— Да нет, — ответил Джек. — Ложись на живот.

— Да, капитан.

Поза оказалась приемлемой и безболезненной. Раньше она ее не пробовала, но сразу стало ясно, что у мужчины должен быть большой член, иначе он не достанет. Неприятно только было чувствовать себя собакой, но ей удалось прогнать эти мысли. И она не видела лица Джека. Было что-то неприличное, когда занимаешься любовью спиной к мужчине. Но это и возбуждало. Анита никогда в жизни не испытывала такого восхитительного унижения.

Джек почему-то не мог кончить и остановился. Потом он начал целовать ее в живот (Анита не осмеливалась иначе назвать это место), и она ничего не успела сообразить, как его голова очутилась у нее между бедрами.

— Это грязно, — неловко хмыкнула она.

— Точно. А что, стюардессы не моются?

— У меня дезодорант.

— Это снаружи. А внутри?

— Ну я…

— Черт! Тебе мама ничего не рассказывала о гигиене женщины?

На следующий день Анита спросила у другой стюардессы, чем она пользуется, и девушка порекомендовала «Норформс», потому что это приятнее, чем всовывать туда трубку. Когда Анита доложила о борьбе с бактериями, Джек ответил, что сообщит свое мнение после изучения на практике эффективности «Норформса». Решение было положительным. Маленькие треугольные свечки помогли.

И все равно она его потеряла. Как раз тогда, когда все было так хорошо, он исчез. Без единого слова. Тишина. Иногда она мельком видела его в аэропорту. Два раза они были в одном рейсе. Вел себя по-дружески, но холодно. Одна стюардесса сказала, что у него роман с англичанкой, которую он повстречал в Лондоне.

— Знаешь этот тип? — сказала она. — Волосы до колен и юбка до пупа.

Интересно, а в Лондоне продают «Норформс»? Она могла бы снабдить весь город своей домашней аптечкой. Паршиво, что Джек Бейли бросил ее как раз тогда, когда она начала испытывать с ним оргазм. Ей пришлось лечиться шесть месяцев.

Анита уже дозрела до мартини, когда раздался звонок. Было десять минут восьмого, слишком рано даже для самых нетерпеливых. В приглашении ясно указано: «После восьми вечера». Нажимая кнопку ответчика, она глянула на последний пункт: сдержи сердцебиение. Попытка не удалась. У лифтовой площадки послышались мужские шаги, потом они приблизились к квартире. Она посмотрела расписание полетов, когда задумала устроить вечеринку, и знала, что Джек вернется в Нью-Йорк в шесть тридцать вечера, так что это мог быть и он, если направился сюда прямо из аэропорта. Предположим. Но из аэропорта всегда едут домой. Так уж сложилось.

«Господи, пусть это будет он!» — взмолилась она в душе.

В двери стоял совершенно незнакомый мужчина. Вполне симпатичный. Рост — около ста восьмидесяти, очень черные волосы и ослепительная улыбка. Военно-морской китель, полосатый форменный галстук, серые брюки. Без плаща, хотя на улице холодно.

— Вы, должно быть, Анита Шулер, — сказал он, бросив взгляд на ее еще трепещущую после процедур грудь. — Я слишком рано?

— Да, — сказала она. — Немного.

— У меня спешат часы.

— Вы меня извините, — призналась она, — но я не уверена, что знакома с вами.

— Мне тоже неловко. Понимаете, я сосед Джека Бейли, живу над ним. Джек рассказал о вечеринке и сказал, что вы не будете возражать против лишнего гостя. Или будете?

— Нет-нет, вовсе нет.

Он с облегчением вздохнул.

— Очень хорошо, потому что я не люблю быть обузой. Честное слово, я не такой.

— Да я вам верю. — Он очаровательно смущался. — А Джек собирался прийти?

— Конечно, он будет попозже, — улыбнулся мужчина. — Джек решил, что пока я составлю вам компанию.

В ее руки перекочевал бумажный пакет. В нем была роскошно упакованная бутылка дорогого виски.

— Спасибо, — сказала она. — Заходите, пожалуйста. Я пока сижу одна и пью мартини.

Сердце у нее успокоилось. Оно пребывало в каком-то странном оцепенении. Джек Бейли скоро придет к ней, он будет близко, невероятно близко. Она почувствовала к незнакомцу бесконечную благодарность за великолепную новость.

— У меня ощущение, что я не представился надлежащим образом, — заговорил он, идя за ней следом. — Меня зовут Роберт Фингерхуд.

Она протянула руку.

— Здравствуйте, Роберт Фингерхуд. Добро пожаловать.

В его темных глазах блеснул огонек, осветивший потаенную сторону его натуры: самоуверенность, настойчивость, — что не противоречило, а лишь дополняло внешний облик. Кот и мышка, неизвестно почему пришло ей в голову.

— Вам уже говорили, что вы ослепительно красивы?

В десять минут восьмого в среду Лу Маррон сидела за столом в гостиной своей квартиры на Восточных Семидесятых. На ней были модернистский пуловер и обтягивающие брюки. Настроение — хуже некуда. Даже прическа становилась (если уже не стала), как у всех евреек на Кони-Айленд, а значит, ей немедленно надо что-то делать с волосами.

Теперь Тони Эллиот мог в любую минуту отозвать ее в сторону и, уставившись голубыми глазищами, сказать:

— Сначала это было потрясающе. Чисто и геометрично, но теперь слегка напоминает о Кони-Айленде. Наверное, Лу, надо подумать над прической. Вы же — наш ведущий репортер.

— Правда? — ответила бы она. — А я думала, что сейчас это Питер Нортроп.

Сейчас? Или вчера?

Потому что Питер был самым дорогим из всех любимцев, работающих в «Тряпье», самым ценным его рабом и мучителем (Лу подозревала, что невозможно быть одним и не быть другим). Она ненавидела Питера Нортропа до мозга костей, мечтала убить его. Ее сны были заполнены сверкающими длинными ножами, которые вонзались ему в грудь. Глаза у Лу были, как рентген, и под безупречным костюмом она видела голый живот без единой капельки жира. Иногда она думала, что Питер носит бандаж. На нем должны быть розочки и зеленые листики. Но понимала, что просто злобствует, потому что мужчина тридцати двух лет может обойтись и без этого.

У Дэвида Сверна есть живот, но ему пятьдесят шесть, он мог быть отцом Питера и ее отцом. Дэвид очень милый. Она любила его. Любила. Ненавидела. Как же она прямодушна. Или такова жизнь? Страсть так быстро меняет свою направленность, что Лу это всегда забавляло. Иногда она размышляла, каково было бы жить незаметной серой мышкой. Лу вообразить себе не могла, как это вставать, скажем, в восемь утра, подобно нормальному человеку, выпивать нормальную чашку кофе и съедать еще более нормальный бутерброд, а не вскакивать в три утра, выпивать бутылочку шампанского (она покупала крошечные, стопятидесятиграммовые упаковки) и смотреть старые фильмы, пока умный кот по имени мистер Безумец носится по квартире и хочет сожрать золотую рыбку, у которой нет имени. Рыбка жила в огромном бокале для коньяка, стоявшем на верхней книжной полке. Мистер Безумец точил когти о книжный шкаф, потому что вся остальная мебель в гостиной была из пластика. Когда мистер Безумец был не в настроении, то его звали Сумасшедшим. Он понимал, что если Лу его так называет, то у него будут неприятности, но это его не останавливало. Он становился даже хуже. Именно за это Лу его и любила: кот был врожденным бунтарем.

Однажды Дэвид сказал ей:

— Кот влюблен в тебя.

Она рассмеялась, но это была правда. Кот ревновал ее к любому приходившему мужчине и не обращал внимания на женщин.

— Откуда он знает, что это женщина? — пытал ее Дэвид.

— У него есть глаза.

— Как он ощущает разницу? А если женщина в брюках? Он примет ее за мужчину?

— А ты можешь надеть платье, — рассмеялась Лу, — и мы проверим. Давай!

Дэвид отказался, сказав, что ему плевать и он не хочет чувствовать себя идиотом, влезая в ее платьица. Швы расползутся. Лу сдержалась, чтобы не сказать, что он легко бы поместился в шмотье своей жены. Она сдержалась, как и в случае с бандажом Питера Нортропа, потому что слишком злобствовала. Миссис Сверн, вероятно, была привлекательной женщиной, которая ест домашний сыр, одевается в приличное темное платье с корсетом. И что же в этом плохого? В конце концов, миссис Сверн за пятьдесят, но столько же было Марлен Дитрих, Лоретте Янг и многим другим. Эта тема волновала Лу. Физическое состояние людей. Лу давно решила, что не постареет. Ну, до такой степени.