Татьяна Успенская - Шаман Страница 11

— Здрасьте! — раздалось за спиной. — Травяной чай — это с пользой. — Нина обернулась.

Перед ней стоял среднего роста человек. Покатые плечи, круглое обычное лицо с коротким веснушчатым носом, смеющиеся глаза.

— Хочу чаю, мать. По-моему заварила?

— Это вы? — удивилась Нина.

— По-твоему, — сказала Александра Филипповна не вставая.

— Сбежала от меня, — врач растягивает слова. — От меня не убежишь.

Нина сидела прямо посередине широкой стороны стола. Подумала, что нужно бы подвинуться к углу.

— Сидите, сидите, — сказал врач. Нина испуганно дёрнулась в сторону, оказалось, с места не стронулась. — Я же сказал, сидите, — усмехнулся он.

Подошёл к холодильнику, распахнул его, долго перебирал пузырьки. Движения его были медленные, словно в замедленной съёмке. Добродушный, очень спокойный человек. «Так и должно быть у врача — тихо, таинственно и благостно», — подумала Нина.

Олег любил слово «благостно» — благостным было всё надёжное.

И этот новый в Нининой жизни дом запахами своими, книгами, непонятными папками, пакетами и магнетически спокойным Кешей был для неё благостен.

Варя зовёт врача Кеша. Сквозь страх и слабость Нина рассматривала его, пользуясь тем, что он на неё не смотрит. Ему лет сорок, не больше. Чуть оттопыренные губы. Шевелит ими, словно что-то подсчитывает. Две крупные рябинки на щеке. Морщина на лбу. Не как у всех морщина, не поперечная и не горизонтальная, а наискосок, через весь лоб. Если Кеша спас Илью и, кажется, ре спас Олю, значит, он вернёт ей Олега! Мысли путались.

Чёрная густая жидкость пахла дёгтем, но под взглядом врача Нина послушно глотнула, обжигая горечью горло, грудь, живот. Кеша смотрел, и его взгляд, источавший свет, чего-то ждал от неё. Под этим взглядом Нина глубоко вздохнула. И вместе с воздухом в неё проникла энергия, которая, как горячим сквозняком, вместе с дёгтем промела её внутри: ноющая боль в костях и под мышками стала таять. Странно, но движение в ней этой энергии сделало её ещё более неподвижной: как сквозь дым она видела сейчас и Александру Филипповну, и её громадного сейчас сына, и Олю, и круглые, бордовые, с зелёными передничками ягоды клубники.

— Тебе тоже есть винцо, — врач протянул лекарство Оле. — Выпей и идём со мной.

— Куда вы её зовёте? — Нина с трудом преодолела своё странное оцепенение.

Врач очень серьёзно стал объяснять ей:

— Сеансы ежедневно, по два раза в сутки. Мама, — прервал он себя, — она ела что-нибудь? — Александра Филипповна кивнула. — Придётся отложить до утра.

Всё гуще становилась завеса, отделявшая Нину от людей, сейчас погаснет сознание и оставит территорию огню, мечущемуся в ней. Но неожиданно Нина вспомнила: она же очень далеко от собственного дома, в городе Улан-Удэ, и у неё здесь нет никаких знакомых! Она первый раз путешествует одна, без Олега. С ним всё было просто: гостиницы, еда… Она даже не знает, как всё это делается в чужом городе. Красный закат. Уже вечер. Нина заставила себя встать.

— Надо идти, Оля. В гостиницу. Спать. Пойдём, Оля. — А сама села. И Оля, уронив голову на руку, дремала.

Нина забыла отдать врачу записку. Он не спросил её о записке. Он даже не спросил, как её зовут и откуда она взялась. И чай их посадили пить, тоже ни о чём не спросив. Сейчас врач, не обращая на неё никакого внимания, лил в стакан жидкость — из одного пузырька, из другого, из третьего. Поставил на стол глубокую широкую кастрюлю, прямо около Нининого лица. Незнакомые травы пахли терпко. Чёрные корешки, тонкие бледные пластинки неизвестных растений казались Нине спасительными и таинственными символами могущества врача. Врач налил в кастрюлю воды, поставил на огонь. Движения его успокаивали Нину, она, как и Оля, прижалась щекой к столу, поплыла по воздуху вместе с запахами, перестала слышать и видеть. Это врач их с Олей заколдовал. Она не живёт больше, её нет.

А всё потому, что Олег разбился на своём «Москвиче». «Москвич» прошёл сто тысяч, а на сто первой подвёл. Вот тебе и чудо, свалившееся на них. Разве «Москвич» виноват? В сыреньком тумане бесснежной зимы на ночном шоссе Олег налетел на каток, которым утрамбовывают асфальт. Он спешил к ней.

Олега разве нет?

— Выпей ещё! Ничего, ничего, пожжёт. Пожжёт и облегчит. Это хорошо. Будем лечиться огнём. Горе завсегда лечат огнём, особенно такое горе, как у тебя. Терпи. — Кто сказал ему, что у неё горе? — Тебя звать-то как? Ниной звать? Откуда ты взялась? Из Москвы? Столько времени в очереди просидеть! Вот дура. Чего же молчала? Ну что, лучше? — Голос гремел в ушах, а потом стал едва различимым, упал до шёпота и вовсе пропал.

3

Разбудила её Оля. В солнечном луче востока Олины волосы светились, та капля рыжины, которую Оля стащила у неё для праздников: лишь в солнце или под яркой лампой вспыхивают волосы. А так Оля получилась серенькая.

— Мама, вставай скорее, что я тебе расскажу! Мы с дядей Кешей ходили на рынок, столько всего накупили! А потом дядя Кеша собирал травки на пустыре. Такой пустырь… Ты только посмотри… — Оля сыплет ей на простыню листья, ветки, цветы. — Это зверобой, мама, смотри, какие у него цветы, это лопух, самый обыкновенный, а знаешь, как лопухи лечат?! Это подорожник, а вот… ты не смотри, что она незаметная… ой, забыла, как называется, я сейчас. — Оля несётся прочь.

Нина садится, оглядывается. Здесь она вчера просидела десять часов подряд. На этой тахте ждали вчера врача старик с мальчиком.

— Она трёхлистник, мама! — влетает Оля. — Совсем не везде растёт. Ты не представляешь себе, что я узнала! Каждая травка лечит свою болезнь. Можно совсем вылечить язву. — Оля кричит. — Мама, мне дядя Кеша уже два раза делал массаж. Распутал у меня кишки, я чувствую. Он сначала намазал живот каким-то кремом, потом долго смотрел, я даже подумала, что этот крем, как рентген, сделал мои кишки видными, а потом стал водить рукой, вот так, смотри. Нажмёт, повернёт что-то, как погладит, и опять нажмёт. Потом он поставил на пупок банку, она втянула весь живот в себя! Дядя Кеша сказал, скоро всё встанет на своё место.

У Нины затекают ноги, как вчера, когда Оля лежала у неё на коленях. Волшебны руки врача, волшебны корешки и травы, волшебны зелья, которыми поит больных врач… Горькое жжение лекарства в горле, в животе вчера вызвало сон-обморок.

— Мама, мы с тобой выздоровеем и поедем на Селигер!

Нина вздрагивает. Селигер — родина Олега. Как хотела она попасть туда! Вдруг вспоминает, что она больна, кажется, серьёзно, неизлечимо больна.

— Вот и хорошо, — говорит вслух. Вчерашнее забытьё ей понравилось. Лечиться она не будет. И не нужно будет ездить на работу через всю Москву, не нужно будет мучиться бессонницей…

— Конечно, хорошо, ты так хотела поехать на Селигер. Только нужно быть здоровой. Я уверена, дядя Кеша может вылечить любую болезнь, и твою, конечно! — смеётся Оля. — Он так хорошо знает действие каждой травы! Мама, вставай! Я хочу есть! Завтрак на столе. Тебе приготовили сюрприз, — зашептала Оля. — Ты, мама, скорее вставай, скоро придут больные. Дядя Кеша просил.

Когда Нина пришла в кухню, врач разливал по бутылям жидкость из кастрюли.

— Дядя Кеша лекарство сварил! — сообщила громко Оля. — Он каждому больному варит отдельно.

— Явилась! — повернулся к ней Кеша. — Не годится думать о глупостях, — сказал.

— Откуда вы знаете, о чём я думаю?

— Есть надо, лечиться надо, выздоравливать. — Смеющийся Кешин взгляд растопил её испуг, открыл в ней живое удивление. Она увидела заваленный едой стол. Чего только там не было! Смородина, клубника, зелень, оранжевые помидоры, репка — праздник расцветок!

— Откуда всё это?

— Сейчас же конец июля! — удивилась её удивлению Александра Филипповна. — Самая фрукта.

Кеша на неё больше не смотрел, но от него шёл покой. Вот и хорошо, укреплялась в ней уверенность, это и есть главное — покой. Ничего другого не надо.

Впервые за долгое мёртвое пространство времени захотелось есть. В кухне пахло пирожками, жаренными на подсолнечном масле, и томлёной капустой.

— Мама, бабушка меня спросила, что ты больше всего любишь. Я и сказала: «Пирожки с капустой». Бабушка всплеснула руками — вот так — и говорит: «Мой Кеша тоже больше всего любит пирожки с капустой». Мама, а дядя Кеша делал их сам. Он говорит: «Люблю готовить». — Всё это Оля прострочила одним махом, и все засмеялись.

Врач смеялся громко. Александра Филипповна — беззвучно, сотрясаясь всем телом. Руки её продолжали делать своё дело: выкладывали из кастрюли на голубую тарелку пирожки.

— Ha-ко, попробуй, самый поджаристый.

Нина старалась смотреть только на Александру Филипповну.

— Да вот, с детства люблю. Мама их вкусно печёт, а я совсем не умею. — И снова почему-то все засмеялись. — Мне вчера неважно… я чувствовала себя… — сбиваясь, говорит Нина, — в общем, забыла вам передать… привет от Вари с Ильёй. Вот они прислали вам рубашки, Оленька, принеси, пожалуйста, из сумки. Они очень любят вас, — добавила зачем-то и замолчала, потому что врач уставился на неё. Чтобы избавиться от его взгляда, она села за стол, спиной к нему.