Лорна Мартин - Женщина на грани нервного срыва Страница 12

«Леди-бары» резали глаз ядовитыми неоновыми огнями. Эти заведения так и кишели пузатыми лысеющими западными мужиками в кошмарных гавайских рубашках. На руках у них висли хорошенькие юные тайки. Мужики буквально лопались от гордости. «Безумный, безумный мир», — думала я. Я поболтала с несколькими туристами, около полуночи встретилась с Бурутом, и мы направились домой.

Если накануне Бурут был здорово под кайфом, то сейчас он был просто никакой. Я ограничилась парой банок пива. По пути он то и дело начинал с широкой ухмылкой пялиться на меня. В такие моменты я нервно улыбалась и устремляла взгляд на дорогу, чтобы в случае чего предупредить его о крутом повороте или даже перехватить руль, если понадобится. Когда мы вошли в дом, он прижал палец к губам и кивнул в сторону их с Линдой спальни.

Я аккуратно поставила на пол сумку, нагнулась за контейнером для контактных линз и тут… что за ерунда? Мужская ладонь мягко, но уверенно опустилась мне пониже спины. Вне всякого сомнения, ладонь была та же самая, что еще несколько минут назад сворачивала в трубочку крупные зеленые листья. Я замерла. Обожебожебожебожечки. Что делать? Бежать? Но хватит ли сил? И куда мне податься? Я огляделась в поисках чего-нибудь острого. Безрезультатно. Тогда я глубоко вздохнула, выпрямилась и повернулась к нему. Он не бросился на меня — видимо, был слишком накачан наркотой. Он только вытянул руки и, как зомби, слегка качнулся в мою сторону. С искаженной ужасом физиономией я наблюдала, как приближаются ко мне его остекленевшие глаза и отвисшая челюсть. Потом ринулась в кухоньку, отчаянно надеясь раздобыть там что-нибудь для самозащиты.

Обшаривая ящики стола в поисках скалки, я бросила взгляд в комнату, ожидая увидеть, как гостеприимный хозяин, спустив штаны, надвигается на меня. Но «тон лампонга» не подвел — Бурут дрых на диване, по-прежнему широко разинув рот. Я начала пробираться обратно к своей сумке. Тихонько, тихонько, тихонько… Черт! Наступила котенку на кончик хвоста! Резкий пронзительный мяв разбудил Бурута. Парень раздраженно уставился на меня, пробормотал что-то нечленораздельное и, пошатываясь, поплелся в спальню. Я же провела остаток ночи, застыв в кресле, как замороженная. Я испытывала облегчение, стыд и острое презрение к самой себе за свою непроходимую тупость.

Утром я вручила Линде пачку денег и попросила ее вызвать мне такси до главного порта На-Тхон. Она хотела разбудить Бурута, но, впихнув ей в руку еще пару тысяч бат, я убедила ее дать ему выспаться, потому что он два дня возил меня по всему острову и ложился очень поздно.

В На-Тхоне я пошла в интернет-кафе. Два часа рыскала по веб-сайтам, обзванивала гостиницы и наконец нашла себе номер — в самом дорогом отеле Самуи. Все по западным стандартам. Вылизано до блеска. Мой имидж бесстрашного репортера несколько поблек, а ближе к вечеру окончательно скис. У меня стащили мобильник — единственную ниточку, связывавшую меня с цивилизацией. Это случилось, когда я сидела в баре. Мне впервые удалось расслабиться с момента приезда. Впрочем, я не отдыхала, а ожидала фотографа, который должен был приехать из Бангкока. Как только он переступил порог, я бросилась ему на шею.

— Все так плохо, хуже некуда, — бормотала я, уткнувшись ему в плечо.

— Это всего лишь телефон. — Он поспешно высвободился из моих объятий.

В течение следующих трех дней я общалась с бизнесменами, студентами-туристами и начальником местной полиции. Материала набралось более чем достаточно. Но на шестой день после приезда, в субботу утром, когда я уже собиралась отослать статью в редакцию, у меня сломался ноутбук и вся работа пошла прахом. Резервной копии я не сделала. В панике я позвонила Камалю. Он сказал, что номер готовится в печать и на место моей статьи поставить нечего. Это означало, что мне надо за полтора часа написать три тысячи слов в интернет-кафе при отеле. Я знаю, что есть прирожденные журналисты, способные выдавать на-гора первосортную публицистику в таких же количествах, в каких я проливаю слезы, но я к этим гениям не отношусь. И все-таки мне каким-то чудом удалось выполнить задачу, даже не насажав грамматических ошибок. Кажется, за эти полтора часа я постарела лет на десять.

Благополучно отправив статью Камалю, я двинулась прямиком в бар отеля, заказала пива и большую порцию текилы. Чуть позже, вымотанная и слегка подшофе, я, пошатываясь, вышла наружу и уснула в шезлонге. Мне снилось, что я на какой-то кухне, за мной, потрясая ножом, гоняется огромный зеленый лист, а за нами наблюдает доктор Дж. и заливисто хохочет.

На следующий день я сидела в самолете, который готовился унести меня в сторону дома, и убеждала себя, что выгляжу совершенно нормально. Мои опухшие веки покрывала засохшая ярко-розовая мазь от солнечных ожогов, как будто я перепутала тени для век и помаду. Однако изменился не только оттенок моей кожи, менялся мой образ мыслей. Я привыкла считать себя легкой на подъем отважной искательницей приключений, но теперь понимала, что в действительности я безрассудна и безответственна. Я получила жестокий урок и наконец усвоила, что убегать от проблем — не значит решать их. Признаюсь честно: глядя из иллюминатора на райский островок Самуи, я с нетерпением ожидала возвращения в холодный заснеженный Глазго и, что самое странное, — в кабинет доктора Дж.

— «Какое чудо — поистине самое удивительное из всех чудес на Земле? То, что ни один человек, видя, как другие люди умирают вокруг него, не верит в то, что он сам когда-нибудь умрет», — продекламировала я строки древнеиндийского эпоса «Махабхарата».

Дело было на сеансе у доктора Дж., а цитата попалась мне в журнале, который я читала в самолете по пути домой.

— Именно такой я была на острове Самуи. Я была убеждена, что со мной не может случиться ничего плохого. Мне всегда казалось, что разные ужасы, о которых пишут в газетах, могут происходить с кем-то другим, но не со мной. Я с подростковой наивностью верила, что неуязвима для бед этого мира. Считала себя особенной — и потому непобедимой. — Я сокрушенно покачала головой.

Мне не терпелось возобновить курс психотерапии. Поэтому я всеми силами отгоняла от себя подозрение, что теплого приема мне не видать. Я рассказала доктору Дж. о своих злоключениях в Таиланде, но не дождалась ни сочувствия, ни критики. Она не выразила радости по поводу того, что я еще жива, и не посмеялась над моими опухшими веками. Она просто сидела и слушала, устремив на меня свой неподвижный взор, от которого по спине бежали мурашки. Время от времени она кивала и изрекала: «Хм-м-м».

Повествуя о своих злоключениях, я то и дело смущенно закрывала лицо руками. В завершение я призналась, что таиландская сага заставила меня впервые в жизни крепко задуматься о мотивах своего поведения. Раньше я сказала бы, что мной движет только одно — желание написать хорошую статью. Но, пока я добиралась до дома то на одном самолете, то на другом, я без конца вспоминала, сколько раз балансировала на краю пропасти, при этом ни на секунду не задумываясь о том, что, собственно, делаю.

Я не понимала, каким образом всего несколько недель психотерапии натолкнули меня на эти мысли, но так уж вышло.

— Я не называю себя второй Мартой Геллхорн[5] и не причисляю себя к сотням журналистов, которые, рискуя здоровьем и жизнью, передают репортажи из горячих точек и расследуют нарушения прав человека в разных далеких странах, — сказала я доктору Дж. — Но на протяжении своей карьеры я не раз рисковала, и зачастую бессмысленно. И вот впервые я серьезно задумалась о том, почему я так поступаю. Зачем я это делаю, черт побери? Почему я так ненавижу планировать? Почему не последовала совету своего главреда и не попросила секретаря забронировать мне гостиницу? Как вышло, что я поперлась ночевать к таксисту, с которым была знакома всего пару часов? Почему я, по крайней мере, не потребовала, чтобы он не пил и не принимал наркотики за рулем? Почему? Почему? Почему? Неужели мне совсем не дорога жизнь? Или я и впрямь верю, что неуязвима? Даже не знаю, что хуже — или глупее — с моей стороны.

Если у доктора Дж. и были какие-то соображения на этот счет, она держала их при себе. Моя точка зрения ее, видимо, тоже не интересовала. Она явно не торопилась раскрывать карты. Она еще ни разу не поделилась со мной своим мнением, не ошарашила тонким наблюдением или сенсационной догадкой. Я вообще не знала, что она обо мне думает. По-моему, это было несколько эгоистично с ее стороны, особенно учитывая, сколько она берет за час. Я просто платила человеку за то, что он меня слушает.

Поскольку диалога не получалось, я начала озираться по сторонам. Надеялась, что где-нибудь в кабинете отыщется ключ к таинственной личности доктора Дж. Как обычно, она была одета с иголочки: дорогущий на вид костюм, стильные туфли. Она умудрялась сидеть абсолютно неподвижно — хоть бы ногой шевельнула. Мой терапевт была похожа на статую в пару к роденовскому «Мыслителю» — тыльной стороной левой ладони подпирала подбородок, локоть левой руки покоился в ладони правой. В ее кабинете неизменно стоял полумрак (свет исходил от двух торшеров) и было довольно тепло. В углу топорщилось раскидистое растение — вероятно, эвкалипт. Все это мне ни о чем не говорило. А что, интересно, за фотографии у нее на столе? Иногда я воображала, что у нее две дочери и это их портреты. А возможно, на снимках ее золотистый ретривер, или муж (если он у нее есть), или родители. Или Фрейд. Или ее любимые пациенты.