Ольга Тартынская - Верь мне и жди Страница 13

Расчет оказался верным. Когда я вышла из ванной, вся благоухающая гелями, душистыми маслами и зубной пастой, ты уже спад. По крайней мере так казалось. Раздеваясь, я робко поглядывала в сторону дивана, но ты не шевелился и мирно дышал. Подойдя к окну, я открыла форточку, вдохнула морозный, свежий воздух, разбавивший сухой от раскаленных батарей комнатный дух. Все, гашу свет. Я бросила последний, полный умиления взгляд в твою сторону и нажала на выключатель. Думала, сразу усну, едва коснусь подушки, так устала от прогулки и переживаний, но не тут-то было! Твое присутствие волновало меня до дрожи. Надо же быть такой дурой, кляла я себя. Рядом со мной, в одной Далеко не огромной комнате спит воплощение моей женской мечты, а я веду себя как институтка на летних вакансиях! И откуда-то из глубины души всплыл страх: что, если во время близости (это ведь будет рано или поздно) произойдет то же, что и с другими мужчинами? Я забьюсь в панике, охваченная первобытным ужасом, как это было с Ухтомским, или ровным счетом ничего не почувствую, как с Виктором? Что, как я окончательный урод в интимном плане? Нет, надо выяснить, пока не поздно, покуда мы не обвенчались.

Но ты спишь, ты устал, ты вовсе меня не желаешь. Иначе не согласился бы так легко с моим выбором спать порознь! Приняв решение, я затряслась так, что зубы залязгали. Сейчас, сейчас я встану и подойду к дивану, скомандовала мысленно себе, и сердце мое остановилось. Пришлось немного переждать.

Сквозь шелковые шторы в комнату проникал свет уличных фонарей и рекламы. Я, как панночка из гоголевского «Вия», поднялась с постели и приблизилась к тебе, холодея и дрожа. Все! Как в омут головой — я откинула одеяло и проникла в твое тепло. Ты спал глубоко, но, почувствовав меня рядом, раскрыл свои объятия. Я прильнула к твоему горячему плечу и крепко обняла тебя. Почудилось вдруг, что я маленькая девочка и прибежала к папе, испугавшись страшного сна. Так бывало в детстве. Папа, не просыпаясь, крепко обнимал меня, и все страхи мгновенно улетучивались. Отца давно нет, да и я далеко не маленькая девочка…

Хотя что это я? Рядом с любимым мужчиной вспоминаю отца. Налицо азы психоанализа — эдипов комплекс. То-то Кате была бы пожива. Пригревшись и успокоившись возле тебя, спящего, неожиданно для себя я тоже провалилась в крепкий сон.

Ты помнишь то утро? Когда я открыла глаза, ты уже не спал, но не шевелился, боясь меня разбудить. Чмокнув меня в нос, выбрался из-под одеяла и направился в туалет, Я вскочила, набросила на себя шелковый халатик, поскорее убрала постели. Пока ты плескался в душе, сложила кресло и диван. Все, никаких следов! Надо было заняться собой, приготовить завтрак. Однако пока я умывалась, ты оделся и собрался уходить.

— А как же завтрак? — удивилась я.

— Есть не хочется. Кофе покрепче завари, — попросил ты.

Я бросилась на кухню, достала арабику, ссыпала в кофемолку. В общем, пока готовился утренний напиток, ты занимался книгами, во множестве валяющимися у меня столе, был вялым, равнодушным. Так мне казалось по крайней мере.

— Готово! — позвала я тебя, заглянув в комнату.

Что-то изменилось. Ты сидел в кресле с хмурым лицом и разглядывал что-то в руках.

— Это твое? — спросил холодно.

Ты протянул мне зелененький билет с кремлевского концерта. Откуда он мог выпасть, все ведь убрала? Сердце мое ухнуло вниз, но я не подала виду.

— Да, я была на вашем концерте, — ответила по возможности спокойно.

— Значит, ты меня знаешь? Почему ничего не сказала? — В твоем голосе слышались жесткие ноты.

— Вы ни о чем не спрашивали, — безнадежно ответила я.

Надо же, такая малость может все погубить! Но ведь это не ложь, а всего лишь умолчание! Формально я ни в чем не виновата. А не формально… Я же все понимала: ты хотел мне верить, а я тебя обманула. Но я так боялась все испортить! Разве это обман? Все внутри меня кричало, но я стояла и молча смотрела на мрачного тебя. Чтобы прервать затянувшееся молчание, невпопад спросила:

— Вы стесняетесь своей творческой деятельности? — Получилось вызывающе и нагло.

Ты усмехнулся:

— Нет, конечно. Только не хочу смешивать творчество и личную жизнь, делать ее публичной, понимаешь? Я-то надеялся, что меня будут любить не потому, что я известный певец, а потому, что я — это я.

— Ну и что из того, что я знаю, кто вы? — не вынесла я. — Что это меняет?

— Многое, — задумчиво ответил ты, вертя в руках злополучный билет.

— Ну и ладно! — взорвалась я. — Вы правы. «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань». Думаю, наша договоренность теряет силу. Претензий к вам не имею.

Усиленно моргая, я удалилась на кухню, чтобы ты не видел моих слез. Расплескивая, налила кофе в чашку, поставила на пробковый кружок и сдвинула в твой угол. Надо же все-таки напоить гостя кофием. Время шло, ты не шел, и я с ужасом ждала хлопка двери.

— Коня и трепетную лань, говоришь? — насмешливо произнес ты, появляясь на кухне и потянувшись к кофе.

— Что-то в этом духе, — пробормотала я, опуская глаза. Твой ироничный взгляд волновал меня, я чувствовала, что заливаюсь краской.

— Где ты работаешь? — Надо же, поинтересовался!

— В издательстве, младший редактор.

— Придется уйти, — покачал ты головой якобы с сочувствием.

Я понимала. Меня начнут преследовать любопытными взглядами, если узнают, за кого я вышла замуж. Да и тебе лишние сплетни ни к чему. Однако все же взбрыкнула:

— Чем помешает моя работа нашей семейной жизни? Ведь могут быть и у меня какие-то цели, занятия…

Ты улыбался, но отвечал твердо:

— Цель женщины — ее семья. Думаешь, этого мало? Или хочешь походить на карьерных дамочек?

— Ну что ж… — сдалась я и пожала плечами.

Только подумала: а как же подруги, Гошка? С ними тоже придется порвать? Испугалась этой мысли и ничего у тебя не спросила…

Уходя, ты вдруг поцеловал меня своими мягкими, удивительно нежными губами, шепнул:

— Рискнем, Хельга? — и подмигнул. — Я заеду в субботу, в восемь утра, приготовься.

И дверь за тобой закрылась. Участь моя была решена.

Милый мой, я вправе была поплакать, погрустить. Это не значит, что твоя решимость испугала меня и я колебалась. Нет, тысячу раз нет. Я знала, что ты — моя жизнь. И теперь навсегда. Но мне предстояло отказаться от всего прежнего: работы, друзей, а может, и от себя самой. Невольно возникал вопрос, стоит ли того мой выбор, будет ли жертва оправданна?

Я осмотрелась вокруг. Вот он, мой маленький мир, такой привычный, родной. Мне здесь уютно. Вот мои книги, мой компьютер, мой музыка. Моя маленькая скорлупа, раковина, в которой я прячусь от внешнего мира. Как страшно покидать ее!

И на другой день на работе я все смотрела на стены, в которых провела почти пятнадцать лет, на сотрудниц, которые взрослели и старились на моих глазах и про которых я знаю все, что дозволено знать только близким людям. Хохотушку Аню Михайлову бросил муж, когда ее ребенку был год. Она тяжело переживала это, стала тихой и задумчивой. Первое время караулила мужа возле дома его новой пассии, не подходила, только смотрела издалека. Теперь ей сорок, замуж больше не вышла, вся ее жизнь в Артемке. Только о нем и говорит. На ее столе множество сыновних фотографий, от садовских до нынешних, где он смотрится уже вполне юношей. У Ани теперь новая забота — впереди институт. Надо подготовить, чтобы поступил на бюджетный, да и денег подкопить. Не приведи Господь, не поступит, тогда придется оплачивать учебу все пять лет. Одной не потянуть.

У ответственного секретаря Марии Александровны двое взрослых сыновей. Тоже, можно сказать, росли на моих глазах. Муж — мидовский работник, всегда был выездным. Мария Александровна одевалась как картинка, да и теперь все в порядке. Ей пятьдесят пять, выглядит чудесно, хотя перенесла несколько операций по женским делам. Переживает из-за младшего сына, который стал художником и много пьет в творческих кризисах.

Лариса Васильева, младший редактор… В свое время она невзлюбила меня, видя почему-то соперничество там, где его не было. Она приложила много усилий, чтобы не дать мне продвинуться по карьерной лестнице. Все потому, что ревновала к Олегу Сергеевичу, главному редактору. Олег — мой бывший однокурсник, он меня и устроил в издательство. Конечно, отношения у нас были товарищеские. Лариса же испытывала к нему романтические чувства, несмотря на то что Олег был давно и глубоко женат. История любви Васильевой долгое время была предметом всех редакторских сплетен. Потом наконец Лариса вышла замуж, наши отношения в корне изменились. Она отчего-то выбрала меня в конфиденты и в обеденный перерыв делилась со мной интимными подробностями своего брака. Впрочем, Лариса могла не бояться разглашения секретов — я никогда не была болтлива.

Гошка… С ним я познакомилась здесь.