Роксана Гедеон - Хозяйка розового замка Страница 14

— Да… Суровую — это хорошее слово. Ваша революция научила меня, что когда государь не суров, это плохо для него кончается. Его величество Людовик XVI слишком любил философов и слишком много давал им воли. Они-то все и устроили.

— А разве вы, мадам, поступаете иначе?

— Я? Разумеется! Недавно трех философов-революционеров повесили по решению нашего суда, и я не стала подписывать прошение о помиловании.

— Вас знают как просвещенную королеву, мадам.

— Я и есть просвещенная. Я даже научила своего супруга читать, — сказала Мария Каролина с иронией.

— Но я слышала, что вы любите философию!

— Философию. Но не философов.

Она вдруг бросила щетку и поднялась, оказавшись, таким образом, совсем рядом со мной.

— Поглядите, донна Сюзанна, — мы почти одного роста… А как вы красивы! Ваши отец и мать должны быть счастливы от того, что произвели на свет столь прелестное создание!

Я не ожидала комплиментов, поэтому была немного удивлена. Королева отступила на шаг.

— А я? Какой вам кажусь я?

Я хотела было ответить, но она остановила меня:

— Нет. Не нужно вежливых комплиментов. Посмотрите на меня внимательно. Какой вы меня находите?

Она отошла на несколько шагов, под свет люстры, словно хотела показать себя. Я пожала плечами. Зачем спрашивать о том, о чем она наверняка и сама знает? Она хороша. Очень хороша. Это прекрасное белое лицо, тонкое, нежное, строгое, в котором чувственными кажутся только губы, эти белокурые волосы, рассыпавшиеся по плечам как настоящее золото, — густые, сверкающие, королевская осанка, узкая талия…

— В вас, наверное, многие мужчины влюблены, — произнесла я откровенно, совершенно забыв, что этого, возможно, не следует говорить царствующей особе.

Она недовольно качнула головой.

— Мужчины! Да что ж вы, душенька, ничего не понимаете? С меня достаточно было моего супруга, чтобы возненавидеть мужчин. Обо мне много сплетничают — так разве вы слышали имя хоть одного моего любовника? Ответьте откровенно, я пойму любые ваши слова, если только они будут искренни.

— Клянусь вам, ваше величество, я не так уж много знаю о Неаполе и о вас, чтобы поддерживать такой разговор, — произнесла я, вконец ошеломленная тем, о чем мы говорим.

Королева какой-то миг смотрела на меня, а потом спросила:

— А леди Гамильтон? Она вам нравится?

— Леди Гамильтон? — переспросила я растерянно. — А в каком смысле она должна мне нра…

Я осеклась, осененная внезапной догадкой. Я вдруг медленно стала понимать, почему леди Эмму и королеву связывает такая тесная дружба, почему Мария Каролина так любит ездить к своей подруге, почему они почти неразлучны… Об этом много болтали. Да почему же я сразу не поняла? Если это так, то я, возможно, зря беспокоилась об Александре — он вовсе не нужен Эмме Гамильтон…

— Так вы многого не знаете, донна Сюзанна? Мне жаль вас! Мне жаль многих таких, как вы! Вы даже понятия не имеете, что теряете… Разве женщина может сравниться с мужчиной? У мужчин грубые руки, грубая кожа, грубый голос — все грубое, да и на уме у них только собственное «я». Разве вы не согласны? Как тяжело и вульгарно это бывает с мужчиной! А женщина безмятежна, ласкова, нежна…

У меня в голове воцарился какой-то сумбур. Зачем она мне это говорит? То же самое я слышала от Изабеллы де Шатенуа, а когда-то, очень давно, — и от Мари Луизы де Ламбаль… А несчастная Мария Антуанетта? Она тоже, как говорили, имела к этому отношение…

Руки Марии Каролины скользнули вдоль моих висков к волосам, изящно уложенным в бальную прическу, чуть ослабили шпильки, потом нежной лаской прошлись по моей шее, полуобнаженным плечам, и она вдруг ближе привлекла меня к себе, почти обняла, а я, в свою очередь, хорошо понимая, что это значит, не могла отыскать ничего отвратительного в ее поведении, настолько безмятежным было это объятие. Всепоглощающе нежным.

— Вы очень красивы, донна Сюзанна… И так ясны… Вы словно светитесь вся изнутри…

С нежностью, такой трепетной, с какой бабочка касается крылышками цветочных лепестков, она снова погладила мое плечо, а потом, наклонившись, мягко, почти неосязаемо коснулась губами моих губ.

Я как можно осторожнее подалась назад, чувствуя, как рушится мое недавнее оцепенение.

— Ваше величество… донна Мария…

— Вы не понимаете. И поэтому отказываетесь.

Она отстранилась и глядела на меня, все так же ласково улыбаясь.

— Вы вызываете у меня восхищение, донна Сюзанна, как необычайно совершенное творение природы. Но понимают ли это до конца мужчины?

— Мой муж, ваше величество, он…

— Ваш муж! О, моя дорогая, вы не знаете, в чем себе отказываете. Вы не Эмма.

Заметив, что я несколько испугана, королева воскликнула:

— Успокойтесь! Я — не мой супруг. Если кто-то мне отказывает, я умею это понять, ибо каждый человек имеет собственную волю, и у меня нет привычки преследовать или мстить кому-то за отказ. Я по-прежнему благосклонна к вам, юная герцогиня.

Наступило молчание. Я очень нерешительно подняла голову и взглянула королеве в глаза:

— Ваше величество, вчера вы помогли мне, и я хотела бы как-то…

Она не дала мне договорить, внезапно спохватившись:

— Ах, да! Хорошо, что вы мне напомнили. Я еще не помогла вам до конца. Знаете, мой супруг способен на всякие непредвиденные выходки. Я приказала ему не приставать к вам, но не в моих силах уследить за всем. Может, вы покинете Неаполь? Я бы предоставила вам мою собственную роскошную виллу в Сорренто, это совсем недалеко от города, и вам, как молодоженам, там наверняка понравилось бы.

Я давно уже подозревала, что Неаполь и все эти светские приемы скорее разлучат нас с мужем, чем соединят, и меня поразило, как верно королева угадала мои опасения и мое положение. Мне вдруг стало стыдно. Она так много хочет сделать для меня, а я показала себя… как бы неблагодарной, что ли.

Королева уже присела к столику и писала что-то, видимо, связанное с виллой — Виллой-под-Оливами в Сорренто, любимым местом отдыха Марии Каролины.

Я подошла ближе.

— Ваше величество, могу ли я как-то отблагодарить вас?

Она обернулась.

— Останьтесь здесь до утра.

Заметив на моем лице удивление и настороженность, королева рассмеялась:

— Еще раз говорю вам, успокойтесь. Я предлагаю вам только переночевать у меня. Мне это будет приятно. — Окинув меня внимательным взглядом, она серьезно добавила: — Я хочу просто полюбоваться вами. И больше ничего.

«Странно, — подумала я. — Странная королевская чета. Они оба покушались на меня. Просто удивительно, как при таких правителях Неаполь процветает. Впрочем, Мария Каролина, похоже, ведет себя странно только по ночам».

— Я согласна, ваше величество, — произнесла я вслух.

Отбросив перо, Мария Каролина встала, обошла меня сзади, быстро отыскала застежку моего платья и помогла его снять. Потом так же быстро помогла распустить волосы и некоторое время перебирала их. Это было ее последнее прикосновение ко мне.

И несмотря на то, что все случившееся было в высшей степени странно и удивительно, я в ту ночь крепко уснула в огромной мягкой постели королевы Неаполитанской.

11

Теплое мартовское солнце уже вовсю лилось в окна, когда я, сжимая в руке письмо королевы, касающееся виллы, на цыпочках пробежала по террасе и поднялась в свою комнату.

Служанка, встретившаяся мне, была явно удивлена моим видом. Волосы у меня так и остались распущенными, бальное платье надеть как следует снова мне не удалось, и корсет был застегнут кое-как.

— Мой муж и лорд Уильям уже вернулись из поездки? — спросила я, очень надеясь на отрицательный ответ.

— Да, синьора. Вернулись. Еще вчера, поздно вечером.

Это было уже хуже. Мне, вероятно, не следовало все-таки оставаться на ночь у королевы. Но ведь она попросила… И она не сделала мне ничего дурного!

Еще ничего не решив толком, как все объяснить, я распахнула дверь, вошла в комнату, предоставленную нам лордом Гамильтоном, и сразу, уже с порога, увидела Александра.

Было только полседьмого утра, но он не спал. Я мельком взглянула на постель — она была аккуратно расстелена, но не смята.

— Как хорошо, что вы вернулись. Служанка сказала мне, что еще вече…

Я запнулась. Александр стоял у окна, широко расставив ноги, и осматривал меня с головы до пят, круто изогнув бровь.

— Это вы вернулись, моя желанная. И это я рад видеть вас вернувшейся.

Его голос звучал спокойно, все острые углы были словно прикрыты шелком, но это меня не обманывало. Машинально заведя руку за спину, я дотронулась до двери; это прикосновение к чему-то твердому придало мне сил. Я прошла дальше, села к туалетному столику, чтобы причесаться.