Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет Страница 14

— Надеюсь, что вы были довольны вашим пребыванием здесь! Как жаль, что вы не можете остаться подольше! Сезон ведь только начинается!

Прощаясь с ней, каждый мог подумать, что был ее любимым клиентом. А в это время наверху Эмильена и Берта уже готовили комнаты для следующего заезда горожан с бледными и усталыми лицами. Новенькие всегда вызывали любопытство у старожилов. Пьер поочередно привез с автовокзала в гостиницу серьезного молодого человека и его мать, беременную женщину с мужем, толстого господина с эльзасским акцентом и мадам Лористон, уже побывавшую здесь в прошлом году, о супружеских несчастьях которой нельзя было не догадаться, глядя на ее увлажненные глаза и слушая ее частые вздохи и причитания. Едва устроившись в «Двух сернах», она отвела Амелию в сторону, чтобы поделиться с ней тем, что в этом году супруг снова отправил ее на два месяца в Межев, чтобы самому пожить веселой холостяцкой жизнью в Париже. Неисправимый бабник, он заслуживал презрения мадам Лористон. Но что же она могла поделать, ведь она любила своего мужа. Она была его вещью.

Услышав случайно эти признания, Элизабет растерялась. В другой раз она бы посмеялась над удрученным видом этой сорокалетней жертвы любви, толстой, близорукой и бесцветной. Но теперь она пожалела ее, прекрасно понимая ее отчаяние.

— Я уверена, что вы ошибаетесь, мадам Лористон, — говорила Амелия. — Если муж отправил вас сюда, значит, он посчитал, что это полезно для вашего здоровья.

— Мое здоровье! Плевать ему на него! — отвечала мадам Лористон, закатывая глаза и прижимая к носу платок.

У Элизабет было предчувствие, что сегодня во второй половине дня она обязательно увидит Кристиана на горе Рошебрюн. Но, как и прежде, ее ждало разочарование. Она была настолько огорчена, что, возвращаясь с прогулки, отказалась от чая, несмотря на уговоры сестер Легран, и поднялась с Фрикеттой в свою комнату. Встретив дочь на лестнице, Амелия окинула Элизабет подозрительным взглядом и спросила:

— Надеюсь, ты наконец послала поздравительные письма дедушке и дяде Дени?

— Нет еще, мама, — ответила Элизабет.

— Как это нет? Сегодня уже 9 января! Если ты пошлешь письма завтра…

Элизабет быстро поцеловала мать в щеку и сказала:

— Не сердись! Я как раз шла к тебе, чтобы написать их.

Эта ложь была произнесена таким естественным тоном, что Амелия была обезоружена.

— Давно пора! — тихо сказала она.

Элизабет продолжала подниматься по ступеням, думая о несоответствии мелких забот матери ее личной серьезной проблеме. Войдя в комнату, она взяла бумагу, ручку, села за стол и вдруг вообразила, что сейчас будет писать Кристиану. Жаркая волна прилила к ее щекам. Она посмотрела в окно на согнувшуюся темно-зеленую пихту и предалась своей мечте. В дверь постучали.

— Кто там? — спросила Элизабет.

Никто не ответил, но дверная ручка повернулась, и дверь медленно отворилась. На пороге стоял Жак с трагическим выражением на лице.

— Это я, Элизабет, — тихо произнес он.

— Я вижу, — сказала Элизабет.

Юноша прикрыл за собой дверь, откашлялся и изобразил вялую улыбку:

— Вы не хотите прогуляться со мной в деревню?

— Не теперь, — ответила она. — Я пишу письма.

— Кому?

Элизабет засмеялась, польщенная, что он подозревал ее в том, что она вела тайную любовную переписку.

— Это вас не касается.

Он надулся.

— Ну и ладно! Вы не очень-то великодушны, Элизабет. Ходите гулять всегда с другими, а со мной никогда. У вас плохое настроение оттого, что уехал Максим Пуату?

— Вовсе у меня не плохое настроение! — воскликнула она. — И мне совершенно безразличен Максим Пуату!

— Вы так только говорите, — угрюмо сказал Жак.

— Именно так, Жак. Я говорю и думаю так.

— Тогда почему же вы дуетесь на меня? Вы имеете что-нибудь против меня?

— Ничего я против вас не имею. Я даже считаю, что вы очень милый. Но сейчас я занята. Вот и все.

— Это правда, что вы находите меня милым?

— Конечно.

— Я тоже нахожу вас очень милой, — продолжил он глухим голосом. — Милой и очень красивой!

Сидя неподвижно на стуле, Элизабет с удивлением смотрела на этого аккуратно причесанного юношу с голубыми умоляющими глазами, покрасневшим носом, облупившимся от загара. Он сделал шаг вперед — пол скрипел под его большими ботинками.

— Элизабет, — произнес он.

— Что?

Вместо ответа он наклонился над ней и неловко поцеловал в шею.

Она вскочила:

— Что это с вами?

Он уже схватил ее в свои объятия. Она почувствовала на своих губах его горячие губы, вздрогнула от отвращения и высвободилась. Воспоминание о Кристиане обожгло ее как молния. Она взмахнула рукой. Звон пощечины удивил ее саму. Жак стоял перед ней смертельно бледный от сдерживаемого гнева и обиды, с открытым ртом, выпучив голубые глаза. «Я ударила по щеке клиента!» — в ужасе подумала Элизабет. Сердце так и стучало в ее груди. Правая ладонь горела.

— Вот это да! — криво усмехнувшись, наконец сказал Жак, и снова набросился на нее. Фрикетта лаяла, подпрыгивая, хватала за брюки непрошенного гостя. Схваченная за талию, Элизабет качнула головой и угрожающе прошептала:

— Жак, если вы немедленно не отпустите меня, то клянусь вам, я буду кричать.

Он отпустил ее, пытаясь удержать на лице улыбку.

— Не надо кричать! Я понял… Я отваливаю!

В его глазах полыхала ненависть.

— Да, уходите, пожалуйста, — сказала Элизабет.

Он вышел не спеша, вразвалочку, как бы бросая девушке вызов царственной непринужденностью своего отступления.

Этот инцидент очень огорчил Элизабет. Она надеялась, что после приступа злости Жак успокоится и снова станет Для нее товарищем. Но за обедом он ни разу не взглянул в ее сторону. Она видела его в профиль. Затылок его был напряжен, он мало ел и много пил.

После десерта, когда клиенты пошли в холл, он демонстративно уединился и стал читать «Пти Дофинуа». Впрочем, у большинства мужчин в этот вечер была в руках газета. Во всех компаниях разговор шел на одну и ту же тему: мошенник международного класса по имени Ставицкий недавно покончил жизнь самоубийством на вилле в Шамони. Все пансионеры были согласны в том, что политическая поддержка, которой пользовался этот тип для своих махинаций, говорила о том, что власть прогнила. Произносились одни и те же имена: Гара, Тиссье, Далимье… Но по мнению господина Греви, это были мелкие сошки. Он задавался вопросом, хватит ли у правительства смелости разоблачить настоящих виновников. Элизабет, которую это дело не интересовало, была удивлена, услышав голос своего отца, обычно такого сдержанного, который с жаром вмешался в спор:

— Вы абсолютно правы, господин Греви! Наши парламентарии превратили республику в притон! Следовало бы гнать поганой метлой всю эту шваль!

— Да, мы живем в странную эпоху, — сказал толстый эльзасец. — По ту сторону Рейна Гитлер заставляет свой народ ходить строевым шагом, а что происходит здесь, у нас? Людей интересуют какие-то грязные похождения Виолетты Нозьер. Рассказывают, как Оскар Дёфрен — министр — был убит каким-то юнгой, который был якобы его партнером по удовольствиям. Обнаруживается, что некоторые государственные чиновники были связаны с ворами… Да! Куда идет Франция?

— К пропасти, к пропасти, мсье! — ответил Пьер.

Амелию беспокоило, что ее муж поддерживает пессимистические настроения клиентов, вместо того чтобы поддерживать в них желание как можно лучше провести свой отпуск. Так как он упорствовал в своем антикоммерческом поведении, она прошептала ему с милой улыбкой:

— Так ты идешь, Пьер? Наш стол уже накрыт.

И Амелия увела мужа в столовую, где они всегда обедали после всех пансионеров. Когда они ушли, мадам Лористон подошла к Элизабет и прошептала, краснея от смущения:

— Я хотела бы позвонить в Париж: Майо, 12–15.

В гостинице не было телефонной кабины. Единственный аппарат находился в кабинете администратора, в холле. Элизабет покрутила ручку, попросила номер и сказала:

— Придется подождать двадцать минут, мадам.

По выражению лица мадам Лористон можно было понять, что она приготовилась ждать вечность. Но звонок, раздавшийся через десять минут, заставил ее подскочить в полном напряжении.

— Не беспокойтесь, мадемуазель! — крикнула она Элизабет. — Это наверняка мне.

Она кинулась к телефону и приложила трубку к уху. Ее широкая радостная улыбка, появившаяся вначале, сразу погасла: на ее лице появилось выражение портнихи, держащей во рту булавки. Она положила трубку и сказала:

— Номер не отвечает.

Разговоры, стихшие, пока она держала телефонную трубку, снова стали громче. Мадам Лористон кивнула всем головой и поднялась в свою комнату, чтобы скрыть ото всех свое горе. Элизабет присоединилась к группе, в которой были сестры Легран.