Константин Николаев - Брачный сезон, или Эксперименты с женой Страница 15

Чеснока у меня точно нет, подумал я. А водка? Что мы пили с Ленькой Тимирязьевым? Ее, родимую. Я ворвался на кухню и, как алкоголик, принялся сливать из бутылок, в избытке скопившихся там, последние жалкие капли в рюмочку.

Мало-помалу рюмочка наполнилась. Щедро сыпанув из перечницы и солонки, я размешал эту адскую смесь и залпом выпил. Мои глаза едва не вылезли из орбит! Вот это средство так средство! Какая там боль, я себя несколько минут не помнил.

В моей душе завозилась трепетная любовь к моей спасительнице. Не к водке, конечно. К Маше. Я с наслаждением плюхнулся на диван и постарался заснуть. Через пять минут в верхней челюсти опять возникла подозрительная пульсация. Решив предупредить атаку врага, я вскочил и подбежал к окну.

Рыбкин не спал. Его окно по-прежнему одиноко мерцало красным светом среди темной махины многоэтажного дома.

Через пару минут я стоял у бронированной двери своего институтского товарища и осатанело, как клопа, давил кнопку его импортного звонка.

- Ба, Арсюша! - радостно и в то же время недовольно раздалось из-за железа. - Какими судьбами? Ты на часы посмотрел или просто так зашел?

- Виталик, умоляю, - проскрежетал я, - чеснока... То есть анальгину!

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась всклокоченная Виталькина голова:

- Ты всегда по ночам ешь чеснок и пьешь анальгин?

- Нет, только сегодня...

- Это радует, - вздохнул Рыбкин и крикнул куда-то в глубину квартиры: - Лариса, посмотри там аспирин, байеровский! Тут товарищу дурно!

Он распахнул дверь пошире и втащил меня в прихожую.

- Батюшки, - воскликнул Виталька, разглядев синяки под моими вылезавшими из орбит глазами, - да кто ж тебя так?

Я глянул в зеркало, подсвеченное двумя лампочками. Там в полный рост маячило папуасообразное существо с перекошенным лицом и изжелта-синими тенями под вытаращенными бельмами. На шее существа болтались ритуальные пуговичные бусы.

- Заболел я, - застенчиво пояснил я надтреснутым голосом.

- Это я вижу, - сказал Рыбкин.

Тут из просторного рыбкинского коридора донеслось цоканье, словно там проезжал наряд конной милиции (габариты коридора, в общем-то, позволяли), и в следующую секунду в прихожей возникла высокая тонкая дива в шелковом коротком халатике и золотых очках на вздернутом до неприличия носике. В руках дива держала антикварный кубок с какой-то шипучей смесью.

- Теперь видишь, кого упустил? - шепнул мне Виталька.

Я понял, что это и есть хваленая наследница поэта Пастернака.

- А это тот самый Арсений, о котором я тебе говорил, - сообщил Рыбкин даме с кубком.

Она вежливо ответила:

- Очень приятно, - и сунула мне кубок.

Я втянул живот, сорвал с шеи бусы и, почему-то уставившись на золоченые туфельки дивы, выдул содержимое кубка до дна.

- Ну что, может, пройдешь? - поинтересовался Виталька.

Через открытую дверь виднелся краешек стола, уставленного закусками, и разобранный диван. Я сглотнул и отказался.

- Ну, как хочешь, - с удовлетворением развел толстыми руками Рыбкин. Заходи, если что...

Металлическая дверь начала медленно оттирать меня на лестницу. В последнее мгновенье я увидел портрет Виталькиной жены. Она укоризненно взирала на меня.

Глава 12

Врача вызывали?

В четыре утра меня разбудил телефонный звонок. Голова раскалывалась. Похоже, я все-таки заболел. Зубы, правда, угомонились. Уже хорошо! Я снял трубку мерзко дребезжащего аппарата.

- Старик, не подскажешь, сколько башен у Кремля? Забыл, понимаешь, как вторая от Спасской, если по часовой стрелке, называется, - миролюбивый и бодрый голос Леньки Тимирязьева, казалось, издевался. - А то мы тут кроссворд разгадываем...

После ресторанной службы Ленька, случалось, приводил к себе девиц. Так сказать, поклонниц, которым особенно понравились его саксофонные завывания. Ладно, в этом ничего особенного нет. Но теперь я неожиданно выяснил, что мой друг, оказывается, еще и псих. Кому придет в голову приводить домой женщину и всю ночь разгадывать с ней кроссворд? Правда, Ленька жил с матерью, но это обстоятельство ничуть не оправдывало его.

Для верности я еще раз глянул на часы - так и есть, пять минут пятого.

- Ты что, охренел? У тебя как с головой-то? Человек, понимаешь, только заснул. Только утихомирил зубы... И тут ты звонишь!..

- Старичок, - виновато забормотал Тимирязьев, - я думал, ты не спишь...

- Теперь уж точно не буду, - зло заметил я.

- Тут такое дело. Думаешь, мне охота на ночь глядя кроссворды разгадывать? Ошибаешься... Прямо не знаю, что и делать... Увязалась тут со мной одна. Красивая, шельма! Ну, думаю, все - чики-брики. Купил ликера, на ананас разорился, мать к подруге отправил ночевать... Все в ажуре. И вот, пожалуйста, кроссворды! Уже третий час разгадываем, и хоть бы хны! Сам не пойму, в чем дело, - пожаловался Ленька.

- Ну а я-то чем тебе могу помочь?

- Да в общем-то, ничем. Я просто думал, ты учитель, у вас там экскурсии всякие... Ты ж наверняка знаешь, как вторая башня от Спасской...

Я взревел:

- Да ты спятил! Какие могут быть башни в четыре часа ночи!

- Старик, ты пойми, - начал оправдываться любитель кроссвордов, - чем быстрей мы эту дрянь разгадаем, тем быстрей... Ну, ты понимаешь.

- Я понимаю только то, что в это время у человека может быть лишь одно желание - СПАТЬ!!!

Трубка полетела на свое законное место, но заснуть я уже не мог. В носу свербило, видимо, поднялась температура. Чертов Тимирязьев! И кто только придумывает эти кроссворды!

"Сон, однако, бежал меня", - как писали русские классики. Или: "Ночь пахнула в мужественное лицо Реджинальда таинственной сыростью и прохладой", - как пишут теперь. А если выражаться без затей, пошел третий час моей бессонницы. С улицы донеслись первые звуки. Кто-то с наивной безнадежностью пытался завести "Запорожец". Мотор стрекотал и гремел, как пустая консервная банка. Драндулет не заводился. Во мне кипела ярость. В конце концов все это мне осточертело. В голове зародился план мести. К слову, это была одна из любимейших шуток нашего физрука Мухрыгина.

На часах - десять минут седьмого. Это значит, что сон Тимирязьева в самом разгаре, если он, конечно, спит. Да нет, наверняка спит. Насколько я могу догадываться, девушки, которые после ликера требуют кроссворда, разгадав его, обычно уезжают домой. С первым поездом метро. Мол, пошалили и будет. А вот любвеобильный юноша Тимирязьев сейчас у меня попляшет. Месть будет ужасной!

Устроившись поудобнее около телефона, я набрал номер и прислонился больной головой к динамику. Я насчитал десять или пятнадцать длинных гудков. Я так и слышал, как надрывается телефон в жилище саксофониста. Наконец в трубке что-то щелкнуло и раздалось сонное:

- С-слушаю, - и зевок от души.

Я выдержал эффектную паузу и сказал:

- Это в дверь...

Связь, как и положено в таких случаях, оборвалась. Я понял, что сонный Тимирязьев внял моим словам и послушно побрел открывать дверь. Вполне удовлетворенный, я откинулся на диване и заснул.

Утро началось, только когда я снова проснулся. Под окнами уже вовсю кипела жизнь. Публика брела на работу. Что сейчас творится в метро! Мне, судя по всему, сегодня с ними не по пути. Так, нужно бы позвонить в поликлинику и вызвать участкового эскулапа.

- На вашем участке, - прострекотала регистраторша, - работает доктор Щербино. Зайдет к вам в первой половине дня. Что-то вас, симулянтов, нынче маловато стало...

Я оторопел, но все же спросил:

- А извините, Щербино - это он или она?

- Вера Павловна, разумеется, она, - смилостивилась регистраторша и добавила: - Что за мужик пошел, пока не выяснит кто да что - ни за что дверь не откроет!

Часы в ожидании доктора Щербино прошли в каком-то полузабытьи. Пару раз звонила Катька и спрашивала, не обиделся ли я и что мне принести. Я капризно отвечал, что не обиделся и ничего мне не нужно.

Разок позвонила Маша и спросила, помог ли мне чеснок и когда мы пойдем в музей. Я зачем-то соврал, что чеснок помог.

- Ну вот видишь, - гордо сказала мадам Еписеева. - Я всем, всегда и от всего советую чеснок. В крайнем случае можно лук...

О повышенной температуре я решил не распространяться, а то посоветует еще какое-нибудь народное средство, вроде мочевых примочек на уши или полоскания горла канализационной водой. Пришлось пообещать Марии, что музей мы посетим в ближайшие дни.

Перед самым приходом врача позвонили из школы. Завуч Римма Игнатьевна отчитала меня за то, что я прогуливаю собственные уроки. Услышав о моем нездоровье, она смягчилась и - в ее представлении, по-матерински, а по-моему, грубовато - пожелала мне скорейшего возвращения в родимые пенаты.

Наконец раздался долгожданный звонок в дверь. Походкой разбитого параличом ландскнехта, которому приходится тащить на себе чугунные латы и раненого товарища, я двинулся на звук.

- Кто? - спросил я визгливым старческим голосом.

Дверного глазка у меня не было.