Лиза Альтер - Непутевая Страница 16

Она взяла энциклопедию и открыла статью «Варикозное расширение вен». Еще один том, и с этим проектом — прочитать всю энциклопедию — будет покончено.

Хорошо, что девять лет назад она занялась этим; она хотела не только расширить свой кругозор, но и иметь возможность пофилософствовать. Миссис Бэбкок росла в страхе перед адским огнем и проклятием южной баптистской церкви. Епископальная церковь была ей ближе, но к своему старому потрепанному молитвеннику она сохранила самое трепетное отношение. Она начала читать энциклопедию в поисках истины: какой религии доверять? Кем были люди, которые видели вещи такими же, как она? Она понятия не имела, чем займется, когда дочитает последний том.

За последние два года ее вера подверглась сомнениям. Раньше главным в жизни был долг — забота о трех юных жизнях и о муже. Но он умер, дети разъехались — и не просто разъехались — они не оправдали ее надежд. Она отдала им всю себя и не понимала, почему так получилось. Карл был серьезен, с чувством ответственности, добросовестно служил в армии и растил детей. Грустно признаваться, но ее сын, ее наследник, — скучный человек, раб по натуре. Джим, рубящий сандаловые деревья в Калифорнии, был другим, с чувством юмора, но тупицей. Его выгнали из колледжа, потом — с позором из армии. Он поменял множество мест, должностей и серьезных приличных девушек, и она не удивится, если он докатился и до наркотиков. Он ничем не увлекался подолгу. Похоже, остепенилась Джинни. У нее прелестная дочка, любящий молодой муж. Но долго ли это продлится? Она непостоянна, как весенний снегопад.

Миссис Бэбкок не считала, что выполнила свою главную задачу. Ей поручили дать миру трех славных, одаренных, трудолюбивых граждан, но, нужно признать, она не справилась с этим. Может быть, жизнь прожита впустую, и именно поэтому она лежит теперь здесь, на больничной кровати, уже через год после смерти мужа? Если нет достойного продолжателя рода, зачем она жила на земле?

В дверь негромко постучали. Часы посещений — после обеда, персонал никогда не стучит. Кто бы это мог быть? Дверь открылась.

«Не желаю слушать никаких оправданий, парень. Ты бежишь, пока не упадешь, потом заставляешь себя встать и бежишь дальше. Понял? Ты понял меня?» — донеслось из соседней палаты.

В дверях стояла молодая женщина. На ней был пятнистый полукомбинезон — в таких ходят хиппи — и темно-синяя футболка.

— Привет, — сказала Джинни. Мать подняла глаза и снова равнодушно уставилась в книгу. Джинни стало обидно. Неужели она для того проделала такой путь из Вермонта, чтобы ее не узнала собственная мать?

— Как ты себя чувствуешь?

Миссис Бэбкок внимательно посмотрела на молодую приветливую женщину. Чего она хочет? Кто она? Практикантка? Это объяснило бы неприличные брюки. К ней часто приходили незнакомые люди, рассматривали кровоподтеки, брали анализы…

— Ты кто? — хрипло спросила она.

— Я — Джинни, мама. — Что за чушь? Мать смотрит так, словно у нее дюжина дочерей и она перебирает в уме их имена.

— Да, да, конечно, Джинни. — Она знала, что дочь здесь, ждала ее, но не думала увидеть ее в таком дурацком комбинезоне. Господи, чью роль она играет сегодня?

Джинни надеялась услышать, что ей рады, что она — молодец, проделала такой путь из Вермонта… «Из Вермонта…» — повторила она со значением.

Джинни подошла к кровати, наклонилась и поцеловала морщинистый лоб. Понимая, что мать насмешливо изучает ее, она отошла к креслу и упала в него, ругая себя и за этот приезд, и за лень писать матери хотя бы раз в неделю. Солнечный свет упал на белоснежную постель.

— Чудесный день, — неуверенно начала Джинни. «Когда не о чем говорить — говори о погоде» — этому она научилась давно.

— Неужели? — миссис Бэбкок удивленно посмотрела в окно. Ярко зеленели на вязах листья; на ветке раскачивалась рыжая белка.

— Еще июнь? — Джинни испуганно кивнула. — Как твоя малышка? Как муж?

Очень хотелось выплакаться, рассказать, что он выгнал ее, незаслуженно возомнив себя рогоносцем. Но они никогда не были с матерью откровенны.

— Спасибо. У них все хорошо.

Приплясывая, как в «Казачке», примчалась мисс Старгилл.

— Доброе утро, миссис Бэбкок. Как мы себя чувствуем? — она приветливо кивнула Джинни и повернулась к матери. — Пошли?

— Куда? — устало спросила миссис Бэбкок и закрыла глаза. Если бы они все ушли! Ей нужно отдыхать, поправляться, а приходится, как ведущему ток-шоу, развлекать миссис Чайлдрес с ее ишиасом, разговаривать с волонтерами в полосатых фартуках, поддерживать беседу с Джинни…

— В лоджию. На обед, — отгибая одеяло, ответила мисс Старгилл.

Лоджия Джинни очень понравилась. Огромная, залитая солнцем, застекленная с трех сторон, с видом на сосны и вязы. Вдалеке дымил завод майора и несла свои мутные воды Крокетт. А справа от завода, в предгорьях, выделялись новые районы, и среди них — «имения колонистов», где жили Дорин и Джо Боб.

За столом уже сидели две женщины и мужчина.

— Привет, Вирджиния! — сказал он, и Джинни тут же узнала мистера Соломона: он продавал замечательные кольца ученикам Халлспортской средней школы, продал и Джо Бобу то огромное кольцо с черным ониксом, которое майор заставил ее вернуть. И часы — «Леди Булова» — тоже купили у него. Странно: мать не узнала ее, а этот чужой человек узнал сразу.

— Домой? Погостить? — Джинни кивнула. — Где ты живешь?

— В Вермонте. — Она сама поразилась, с какой легкостью солгала. Она не жила больше в Вермонте, но официально, пока не найдет себе другого, ее дом был там.

— Вермонт. Вер-монт. Красивый штат.

— Вы там бывали?

— Проезжал на автобусе. После войны мой миноносец из Германии пришел в Монреаль. Я отправился к дяде в Нью-Йорк через Вермонт. Была зима. Вдоль дороги лежали сугробы футов в шесть, не меньше. Я думал: «Милостивый Боже, что за люди живут в этих местах!» Теперь я понял: они из Теннесси.

Все засмеялись.

— К счастью, снег лежит там только полгода, — сказала Джинни.

— Да, да. А ты замужем?

— Конечно. — Джинни покосилась на мать.

— И дети есть?

— Дочка. Два года. — Ее пронзила боль одиночества. Когда Венди начала ходить, дом Айры напоминал землю после потопа. Игрушки, посуда, книги, одежда — все было разбросано маленькой вездесущей Венди. Она, как ураган, оставляла за собой руины. В конце концов Джинни перестала бороться с этим, пробираясь по дому, как по куче камней. Но этот беспорядок, о котором так любил разглагольствовать Айра, был вовсе не хаосом. Подобно маленькому веселому паучку, Венди плела паутину фантазий, в которые превращала все, что попадалось под руку. Наблюдая, как дочка играет среди шкафов и комодов, Джинни вспоминала собственное детство. Где сейчас Венди? Что делает? Счастлива ли без своей непутевой матери? Джинни поднесла руку ко рту и стала грызть ноготь.

— Примите мой совет, — воскликнул мистер Соломон. — Заведите целый дом детей!

— Ну, не знаю… — промямлила Джинни. Интересно, почему старики, явно перенесшие климакс, всегда дают этот совет? — Вы все еще продаете классные кольца?

— Ах, теперь совсем не та молодежь! Они не покупают кольца, как вы. Знаете, что они носят? Серьги! И мальчики тоже.

— Значит, вы продаете классные серьги?

— Продавал. Пока не очутился здесь.

— Мистер Соломон установил на баптистской церкви электрические колокола, — вставила миссис Бэбкок. — Разве не восхитительно?

Джинни неуверенно кивнула.

— А это — сестра Тереза, — продолжала мать. — Она учительствовала в школе святого Антония. — Сестра Тереза покраснела и с преувеличенным вниманием уставилась в тарелку. — А миссис Кейбл ты помнишь?

Джинни вежливо улыбнулась слюнявой миссис Кейбл и вспомнила, как та раскачивалась на круглой шаткой табуретке, колотя по клавишам и громко подпевая себе слабым сопрано: «Иисус любит маленьких детей». Теперь она была поглощена тем, как донести до рта рис и при этом его не рассыпать.

После обеда Джинни взяла мать под руку и медленно повела в палату. Мать села на кровать, халат распахнулся, обнажив ноги. Джинни отвела глаза, чтобы не видеть отекшее черно-голубое тело, и подтянула к груди матери одеяло. В ее жизни самые сильные переживания были связаны с матерью и Венди. Самую сильную физическую боль она испытала, рожая Венди. Самое большое наслаждение — при ее зачатии, а может, при кормлении грудью. Боли она не помнит; но, наверное, еще большую боль она испытывала, рождаясь сама, а сосать мамину грудь, прижиматься и мурлыкать было самым главным счастьем. И о матери, и о Венди она вспоминала по ассоциации с какими-то звуками, запахами, ласками. Как все дети, Венди часто будила ее по ночам. Джинни заворачивала ее во фланелевую пеленку и несла, как кошка котенка, в их с Айрой постель. В заиндевевшие окна стучали ветви, медленно падали снежинки… Венди шумно сосала, сжимая пухлыми ручонками истекающую молоком грудь. В лунном свете мать и дочь тихо любовались друг другом, пока Айра не обнимал их обеих и счастливо засыпал снова.