Анна Климова - И сердца боль Страница 16

Тихие шорохи укачали его, убаюкали…

33

После того вечера началась у Андрея какая-то иная жизнь. Странная.

Он остался жить в Млыновке, а баба Зоя и Оля восприняли это как само собой разумеющееся. Никто не задавал ему вопросов.

Оля ходила бледная, молчаливая. Они не разговаривали. Но не от обиды друг на друга, а от странной, обоюдной боязни разрушить некое хрупкое равновесие в своих отношениях.

Утром на двор к бабе Зое пришел веселый мужичок лет сорока. Увидев, как Андрей колет дрова — порезанные бензопилой чурбачки, он тихо захихикал:

— И-и-и, паря! Как пить дать, городской! Кто ж так колет, дрить твою! Эдак ты, дрить твою, до весны провозишься! Бабку зимой заморозишь! Дай-кось… Смотри… Тюк по чурбачку, дрить его, — и на колоду! Вытащил лезо-то, примерился и аккуратненько так, без напряга — тюк! О! Две половинки, дрить их! Берешь, ставишь — тюк! Еще две половинки! На-кось, дрить твою, пробуй!

Он отдал топор Андрею, снял кепчонку, почесал лысую макушку, прищурился лукаво.

Андрей повторил все его движения, без раздражения приняв науку. Стало получаться.

— Михална! — закричал мужичок.

— Аюшки! — баба Зоя выглянула в окно. — А, это ты, Федор!

— Гляди, дрить его, как чихвостит! Где ж ты работника такого нашла?

— Где нашла, там уж нету!

— Здоров, здоров, дрить его!

— Ты чего завернул-то?

— Дело есть, Михална.

— Знаю я твои дела! Не дам! Мне уже Зинка твоя все глаза застыдила!

— Михална, тебе сено с Кастрюков привезти надо?

— Надо, — кивнула озадаченная старуха.

— Завтра вечером туда еду. Могу подсобить…

— Ой, Федор, касатик! Зайди-ка!

Через десять минут Федор вышел, прижимая что-то под рубашкой.

— Завтра, Михална, как штык, дрить его!

— Ты уж не обмани, Федор! Прокляну!

Андрей смахнул пот, стянул майку. Солнце только поднялось над крышей сарая, а уже было жарко.

Он чувствовал удовлетворенность от простой физической работы. Мускулы требовали нагрузки. В теле ощущалось приятное тепло.

Взмах топора, и очередной чурбачок раскалывался. Чурбачки были из старой высохшей сосны. Рубить их было легко и приятно. Работа спорилась.

После обеда Оля и баба Зоя принялись пропалывать огород, а Андрей взялся таскать из колодца воду в большую бочку, стоявшую у края грядок.

И снова сон на сеновале, парное молоко, молодая картошечка, посыпанная луком, боль в мышцах, тихое, благоговейное состояние покоя души от мысли, что он рядом со своей Олей и ему нет дела ни до кого на свете.

Вечером к их дому подкатил трактор с прицепом, заляпанным перепрелым навозом.

Из кабины метеором выскочил Федор и шмыгнул в дом. Через пару минут баба Зоя, Оля и Андрей погрузились в прицеп, и Федор помчал их через темнеющий лес к дальним лугам.

Ветвистые ели хлестали по бортам, прицеп подпрыгивал на корягах, и Оля невольно хваталась за его руку.

Оранжевое солнце быстро катилось к горизонту, но до кастрюковских лугов они добрались засветло.

— Там три копеночки всего! Ахти! Лишь бы убрать! Зарядят дожди — наплачешься с сеном-то этим, — говорила баба Зоя, туже подвязывая узел платка под подбородком.

Кастрюковские луга размещались по берегам небольшого лесного ручья, обрамленные широким полукругом старых елей. Везде росли кусты малины, полные спелых ягод.

Андрей издалека приметил три приличных стожка, стоявших недалеко друг от друга. Федор лихо развернул трактор у самого первого.

— Ну, бабоньки, дрить вашу, выгружайся! Давай, Андрюха, у меня времени в обрез!

Андрей помог спуститься бабе Зое и Оле, достал из кузова вилы, грабли.

Баба Зоя, несмотря на свой возраст, справлялась с сеном ловко, умело, со знанием дела. Оля чуть медленнее. Андрей тоже быстро наловчился брать на вилы такую гору сена, что его не было видно из-за нее. Федор спорно утаптывал душистую массу, стоя в прицепе.

— Федор, а почему луга эти называют Кастрюковскими? — спросил Андрей, кряхтя от натуги.

— А видишь ручеек этот? — охотно взялся пояснять тракторист. — Заместо него раньше тут река была. Вилька называлась. Потому что виляла по лесу. А на реке, старики говорят, еще до войны мельник в своей мельнице жил. Его Кастрюком кликали. Хороший мужик был. Никому в подмоге не отказывал. Да раскулачили его. Сослали. А луга эти как звали Кастрюковскими, так и зовут — Кастрюковские луга, Кастрюковское сено. А сено-то тут и вправду хорошее. Травы сочные, спелые. Вилька-то отседа на километра три по лесу идет, все с востока на запад. Весь денек травы под солнышком. Водичка рядом. Что еще нужно? Вот так.

Последнюю копну они загрузили, когда солнце уже совершенно скрылось за лесом. Прохладцей потянуло от ручья, но она была приятна Андрею.

Баба Зоя не решилась лезть на огромную копну сена и устроилась в кабине с Федором. Оля же смело сама забралась на самый верх, держась за веревку, которой Федор скрепил сено. Андрей влез следом и махнул рукой. Трактор тронулся в обратный путь к поселку.

Они ехали, мягко укачиваемые, как на морских волнах, сидя рядышком, радуясь теплому летнему вечеру, запахам хвои и спелой малины, красоте могучей и вечной природы. Радовались тому, что едут сейчас рядом друг с другом, легко соприкасаясь плечами.

Андрей был в тельняшке и старом трико ее отца, но выглядел он в глазах Оли красивее, чем в самых модных одеждах. Сама она была в легком платьице, с повязанной на голове косынкой. И не было никого красивее их.

Кузов неожиданно подскочил на выступавшем из земли еловом корне, и оба они опрокинулись на спину.

Андрей некоторое время лежал неподвижно, потом медленно повернулся, глядя в ее широко открытые глаза, нежно поцеловал в губы, стянул косынку. Ее волосы разметались по сену.

Мир исчез. Звуки канули в небытие. Осталось только глубокое, темно-синее небо, где загорались первые робкие звезды.

Два влюбленных человека нежно, трепетно целовались под этим небом, осеняемые покачивающимися лапами елей. И не было в мире ничего более чистого, более красивого, более сокровенного и таинственного, чем этот долгий поцелуй.

34

Уже затемно сено перекидали из трактора во двор. Федор, получив заветную поллитровку со знаменитой бабкиной «дерючкой», укатил на колхозное подворье.

Баба Зоя включила в сарае свет, и через минут сорок сено перекочевало под самый потолок пуни.

Бабка, остограмившаяся с Федором до этого, была неестественно весела и, втаптывая сено наверху, подбадривала молодежь внизу разными прибаутками, вызывавшими у тех приступы смеха.

Наконец дело сделано. Баба Зоя, тихо охая, отправилась готовить ужин.

Андрей разделся до пояса и принялся плескаться, черпая воду из тазика, специально оставленного на весь день на солнце.

Оля молча отобрала у него кружку, легонько стукнула по шее. Он послушно согнулся. Зачерпнув воды, осторожно полила на его спину. Взяла мыло, уверенными, но не резкими движениями намылила ему шею, плечи. Снова полила.

Над ухом назойливо звенели комары. Во дворе о включенную лампочку бились ночные мотыльки. Где-то в ветвях бузины, буйно разросшейся во дворе у забора, яростно выводила свою трель цикада.

Чувства Андрея были настолько обострены, что он все это осязал с невероятной четкостью.

Сплевывая и тряся шевелюрой, он разогнулся. Оля невозмутимо подала ему полотенце и пошла по дорожке к дому. Андрей с удовольствием проводил ее взглядом.

Минут через десять сели ужинать. Картошка, простокваша, яичница с салом… Простая деревенская пища сейчас была для Андрея вкуснее любых материнских продуктовых спецзаказов.

Ели молча. Все устали, потрудившись за день. Но это была приятная усталость.

После ужина Андрей отправился на свой сеновал, прихватив одеяло, подушку и фонарик.

Улегся, глядя в темный потолок. Мысли радостные, легкие, волнующие… Он вспоминал прикосновение ее нежных пальцев, тот поцелуй на сене… Ощущение счастья, тихого, безмерного удовлетворения переполняло сердце. Как легко дышалось! Как просто было без навороченных материнских правил! Мысль не натыкалась ежеминутно на условности, которыми мать опутала всю его жизнь…

Он услышал шорох, почувствовал легкое подрагивание лестницы. Она!

Оля подползла к нему, обвила жаркими руками плечи, закрыла своими губами его губы, с которых были готовы сорваться слова. Все утонуло в неземном блаженстве. Тихо, тихо. Ярко, ярко…

35

Дни летели незаметно. Работы хватало. Исподволь Андрей перезнакомился почти со всеми соседскими мужиками. Те втайне зауважали его за трудолюбие, за немногословность, смекалку, степенность. Просили «подсобить», шел, никому не отказывал.

Оле начали завидовать все поселковые девчонки. И из разряда девиц она незаметно перешла в разряд невест. Все вполголоса шушукались о свадьбе и гадали только о дате.