Энн Эдвардс - Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару Страница 18

Молодые женщины, со своей стороны, читали страстные вирши Эдны Сент-Винсент Милли и скандальные романы Джеймса Кэбела, красили ногти, тщательно подрисовывали брови и густо душились, когда ставили себе целью обольстить мужчину. Но перемены коснулись не только внешности женщин и их поведения, они оказались глубже, чем избыток косметики или безудержный флирт. Женщины стали говорить о политике. И говорить громко и определенно. Через год после смерти Мейбелл они получили, наконец, право голоса, и это дало им и новое место в обществе, и новую свободу. И нелегко было обоим полам определить, как далеко, собственно, может заходить эта свобода.

Несмотря на все более поздние утверждения Пегги, что в 20-е годы она была настоящей «женщиной свободной морали», похоже, что на деле она не спешила предпринимать какие-либо шага в направлении своего собственного освобождения и никогда по-настоящему не стремилась к этому. Время от времени она позволяла себе поиздеваться над старомодными светскими условностями и сыграть роль «новой женщины», смелой и дерзкой, особенно когда хотела поставить на место тех, кто обижает ее, или когда хотела под этой маской скрыть свои истинные чувства. Но пуританское воспитание, полученное ею в семье, удерживало ее от опрометчивых поступков. Кроме того, на самом деле ей было далеко не безразлично, что думают о ней люди, особенно те, в любви и уважении которых она так отчаянно нуждалась.

Пегги не могла окончательно решить для себя, что может и чего не может позволить себе «новая женщина». Она курила, выпивала, читала самую спорную литературу и неистово флиртовала. Но при этом продолжала считать, что секс до свадьбы — это немыслимо и что если холостякам и позволительно иметь секс-потребности, то ее собственные желания вызывали в ней чувство вины.

После сцены, устроенной ее родственниками на похоронах матери, она навсегда покинула католическую церковь. И хотя никогда ранее не была набожной католичкой, теперь чувствовала себя несколько растерянно, не имея никакой религиозной поддержки вообще. Она всегда была глубоко равнодушна ко всему, что касалось католической церкви, но ей приходилось разрываться между религиозными пристрастиями родителей, поскольку хотя Юджин Митчелл и не был набожным человеком, но продолжал придерживаться протестантской веры. Когда бабушка Стефенс, оставаясь ночевать в доме на Персиковой улице, заставляла всех прочитывать вечернюю молитву, это, как правило, вызывало протест у Митчеллов, поскольку Пегги, например, стояние на коленях в собственном доме воспринимала как нечто такое, что она не могла и не хотела делать.

Теперь, с появлением в ее жизни Реда Апшоу, Маргарет особенно нуждалась в помощи, чтобы разобраться в тех противоречивых чувствах, которые она испытывала. Никогда прежде не встречался ей человек, чья мужественность приводила бы ее в состояние неуверенности в себе. Все другие мужчины, которых она знала, — отец, Стефенс, Клиффорд Генри, молодые солдаты, готовившиеся уйти на войну, — нуждались скорее в материнской заботе с ее стороны, что делало ее отношение к ним слегка покровительственным и заставляло ее чувствовать некоторое превосходство. Но не таков был Ред Апшоу.

Он смеялся над тем, что называл ее «претензиями», и никогда не отвечал на ее самоуверенные выпады. На самом же деле больше всего она ему нравилась, когда вела себя явно «не как леди», к тому же он разделял ее любовь к рискованным, двусмысленным историям и никогда не критиковал за курение или выпивку.

Поскольку отношения Пегги с бабушкой Стефенс были прохладными, а с церковью не было никаких, то за ответами на встававшие перед ней вопросы ей оставалось обращаться лишь к отцу и брату. Те же, в свою очередь, опасаясь пагубного влияния Реда на Пегги, всячески настаивали на продолжении ее посещений Клуба дебютанток. Сама Пегги более чем когда-либо противилась этому и вполне вероятно, что смогла бы в конце концов сделать по-своему, если бы не узнала вдруг, что Апшоу бросил колледж, где прекрасно учился, и занялся контрабандой спиртного. Это дало трещину в их отношениях, но не потому, что Пегги осуждала его тайный промысел, а просто она считала, что, уйдя из колледжа, Ред отказался от блестящего будущего, которое он, с его выдающимися способностями, вполне мог бы иметь.

Если раньше Пегги вела бескомпромиссную борьбу против любых излишеств в своем гардеробе, то теперь вдруг резко изменила позицию и, по мере приближения открытия осеннего сезона, часами ходила по магазинам самой модной одежды, таких, как «Вог», и внимательно прочитывала колонки светской хроники в «Джорнэл», чтобы иметь представление о том, кто, что и где носит. «Когда девушка делает карьеру в свете, — говорила она Стефенсу, — одежда для нее — то же, что и форма для солдата». И она приступила к подготовке с рвением опытного офицера.

Сезон начался в октябре. И с его началом появились и новые знакомства с молодыми женщинами из лучших семей Атланты. Это было хорошее начало. Подругами Пегги стали две сестры, Эми и Ли Турман, и еще несколько таких же дебютанток, как и она сама. Все эти девушки считали Пегги «ужасно забавной и очень веселой» и особенно восхищались ее физической выносливостью.

Пегги становилась все более и более скрытной во всем, что касалось ее личной жизни, и никто, кроме членов семьи, не знал, насколько серьезно была у нее травмирована нога — тем более что, несмотря на предписания врачей, она так и не носила ортопедических туфель на низком каблуке, столь ею нелюбимых. Дебютантки из ее круга считали ее форменным сорванцом, а из-за Реда Апшоу были невысокого мнения о ее способности разбираться в мужчинах. Но Пегги никогда не делала попыток флиртовать с кавалерами этих девиц — а это ценилось девушками очень высоко. Словом, хотя члены Клуба дебютанток и не обладали живостью и энтузиазмом Джинни Моррис, они вполне удовлетворяли потребность Пегги в женской дружбе. «Женщина, не любящая женского общества, не может быть достаточно очаровательной», — заявляла она, но, по мере продолжения сезона, Пегги стала терять расположение одной девушки за другой — и все из-за своих критических высказываний по любому поводу, которые очень задевали дам-патронесс клуба.

Дамы эти, сами когда-то бывшие дебютантки, теперь заправляли всеми делами клуба и строго охраняли его престиж.

Сезон состоял из множества веселых вечеринок, устраиваемых родителями дебютанток или членами их семей и проводившихся или в их домах, или в различных загородных клубах. Юджин Митчелл всегда играл роль хозяина, когда эти мероприятия проводились у него в доме, но организатором их всегда была Пегги, державшая в руках бюджет семьи. Отец не скрывал, что его юридическая практика серьезно уменьшилась, и Пегги всячески старалась свести расходы семьи к минимуму, чтобы пережить эти финансовые затруднения. Но давалось ей это нелегко, и она становилась все более раздражительной. А выход своему раздражению она частенько давала, увы, в обществе важных светских дам.

В течение сезона проводилось очень много благотворительных мероприятий, устраиваемых различными городскими клубами, и дебютантки старались появляться почти на каждом из них.

Поскольку девушки, как правило, на время сезона становились известны в городе, своего рода местными звездами, их фотографии появлялись в каждом воскресном номере «Джорнэл». Портреты большинства девушек были выполнены в обычной классической манере, но только не фото Пегги, всегда старавшейся устроить какой-нибудь трюк. Она фотографировалась то в форме трамвайного вагоновожатого, то в форме полицейского. Она курила открыто и не скрывала, что время от времени не прочь выпить. Подобное поведение не могло не вызвать осуждения дам из «старой гвардии», но до поры они относились к ее выходкам довольно снисходительно. До того момента, пока не подошло время подготовки и проведения бала Micareme — самой грандиозной благотворительной акции сезона.

Пегги считала, что поскольку дебютантки являются главными действующими лицами этого мероприятия, то именно они и должны определять, какое из благотворительных обществ получит всю сумму пожертвований. И она не только сама заявляла об этом во всеуслышание, но и убедила других дебютанток поддержать ее. Но вызов, брошенный «старой гвардии», был ею проигран.

Модными в этом сезоне были танцы «щека к щеке», исполняемые под мелодии типа «журчание-шепот» или «Японский дрема», но «гвоздем сезона», бесспорно, была мелодия «Арабский Шейх», созданная по мотивам романа Е. М. Хилла «Шейх», повествующего о страстной любви в пустыне.

Прекрасно сознавая, какую реакцию это вызовет, Пегги тем не менее решила, что на балу Micareme она выступит с «ударным» номером — танцем «апаш» в соответствующем костюме, для которого она подыскала себе похожего на Рудольфо Валентино парня — местного студента Эла Вейла. Отец и Стефенс всячески пытались отговорить ее от этой затеи, потому что, во-первых, опасались за ее больную ногу, которой танец мог повредить, а во-вторых, были уверены: и танец, и костюм слишком вызывающи и могут вызвать большое неодобрение в обществе. Но Пегги наотрез отказалась одуматься.