Джоан Айкен - Возвращение в Мэнсфилд-Парк Страница 18

Разумеется, появление самой Сьюзен было встречено миссис Йейтс и Шарлоттой с холодным безразличием; обе дамы удостоили ее лишь небрежным полукивком и подобием реверанса. Встреча же с миссис Мэддокс и мисс Харли, несомненно, доставила им еще меньше удовольствия; Джулия с золовкой сидели молча, подчеркнуто не замечая леди из Грешем-Хилла, и лишь изредка переговаривались между собой вполголоса. Их неучтивость, однако, сумела сгладить миссис Осборн; лишенная всякого притворства, неизменно приветливая и любезная, она завела разговор о сельских красотах с миссис Мэддокс и ее племянницей. А мисс Харли, как всегда, говорила за троих; эта живая, добродушная, хорошенькая девица непрестанно всем улыбалась и по всякому поводу бесхитростно выражала свой восторг, ее веселая болтовня журчала, словно вода в ручье.

— Какие прелестные овечки встретились нам по дороге сюда! По-моему, леди Бертрам, мэнсфилдские ягнята восхитительно хороши, очаровательнее их не сыскать во всей Англии. А как они потешно резвились, я не могла удержаться от смеха, правда, тетушка Кэтрин? У них прехорошенькие ушки, длинные ножки и забавные черные мордочки, просто прелесть; не понимаю, как у людей хватает жестокости кушать весенних ягнят… хотя молодой барашек с мятным соусом на диво вкусен; Боже, я, должно быть, съела целое блюдо в прошлое воскресенье, когда его подавали к столу в доме моей тетушки. Ах, я, кажется, противоречу самой себе; боюсь, я самая переменчивая особа во всем Нортгемптоншире. — Мисс Харли простодушно рассмеялась над собственным недомыслием. — Но скажите, леди Бертрам, как поживает ваш мопсик? Сколько ему теперь лет? Десять? В самом деле? Боже милостивый, и вправду возраст весьма почтенный. Но по нему этого никак не скажешь, ваш любимец выглядит преотлично. Ты ведь меня помнишь, милый старый мопсик? Вы только послушайте, как он сладко сопит в ответ. Это значит, я ему нравлюсь, верно, леди Бертрам?

— По правде сказать, не знаю, моя дорогая, он всегда сопит, кто бы к нему ни обращался. Видите ли, это его манера поддерживать беседу.

— О, уверена, я ему нравлюсь, — увлеченно продолжала Луиза, поглаживая носик мопса. — Я люблю его куда больше, нежели пойнтеров моих кузенов; эти псы всегда вертятся под ногами, лают, задравши головы, да пачкают лапами юбки; а добрый старый мопсик сидит себе на диване, будто истукан, и не шелохнется, только тихонько сопит; вдобавок у него очаровательная мордочка, черная, вся в складочках. Клянусь, я просто без ума от него, будь я художником, написала бы его портрет.

— А вы хорошо рисуете, мисс Харли? — добродушно осведомилась миссис Осборн.

— Господь с вами, сударыня! Я даже стул не могу изобразить, ножки выходят кривыми. Чарлз и Фредерик вечно насмехались надо мной, когда мы были детьми. Ох, как же я была рада покинуть навсегда классную комнату, зная, что старая злюка мисс Марчмонт больше не будет бить меня по рукам за кляксы и помарки в тетрадях, за невыученный отрывок или выведенные криво строки. Мне думается, одна из величайших радостей, которые мы обретаем с возрастом, — это уверенность, что никогда больше не понадобится вновь получать образование. Вы не согласны со мной, мисс Прайс? Неужели вы не питали отвращения к учению?

— О да, случалось, — призналась Сьюзен, обезоруженная очаровательной легковесностью мисс Харли.

— Но если вы, девушки, не получите должного образования, — с улыбкой заметила миссис Осборн, — то как, скажите на милость, вы сможете наставлять собственных детей, когда они у вас появятся?

— Ох, очень просто, сударыня, — наняв старую злюку мисс Марчмонт, чтобы та била их по рукам и отравляла им жизнь. Знаете, она по-прежнему живет в Грешеме, в деревне, и не сомневаюсь, только и ждет случая, чтобы наброситься на бедных деток, вооруженная зонтиком, табакеркой, жестянкой с серой и пастилками из патоки. Помню, как каждое утро у меня падало сердце, стоило ей переступить порог классной комнаты, как я плакала, притворяясь, будто у меня болит живот или зубы, только бы избежать ненавистных уроков; я охотнее предпочла бы, чтобы меня уложили в постель с припарками или заставили выпить микстуру Грегори; а сколько раз я обманывала бедную тетушку Кэтрин, которая всегда была так добра ко мне и верила моим выдумкам о невыносимых мучениях. Ах, а вот и сэр Томас Бертрам воротился. Скажите мне откровенно, сэр Томас, вы не находите, что учение — самое несносное занятие на свете?

Не подлежало сомнению, что жемчужные зубки мисс Харли, безыскусная радость, с которой наслаждалась она собравшимся обществом, ее милая непосредственность и предназначенная Тому чарующая улыбка, таящаяся в уголках миндалевидных голубых глаз, вдобавок нежная, как у ребенка, кожа и прелестные светлые волосы — все вместе без труда убедило бы сэра Томаса согласиться с любым утверждением Луизы, даже самым нелепым. Он улыбнулся мисс Харли, глядя на нее с искренним восхищением, и это так раздосадовало Джулию и ее спутницу, что довольно скоро те поднялись с намерением откланяться, не скрывая надежды, что миссис Мэддокс последует их примеру.

— Как, Джулия, ты нас покидаешь? — небрежно обронил Том. — Но вы ведь только прибыли. Что ж, потрудись передать мой сердечный привет и поклон Йейтсу. Когда мы его увидим? Он не был в Мэнсфилде целую вечность. Кстати сказать, — неожиданно припомнил Том, — что решено насчет поездки на место римских развалин? Ты говорила о ней Йейтсу? Он намеревается к нам присоединиться? А вы не обсуждали наши планы с вашим братом, миссис Осборн? Он уже решил, в какой день готов отправиться с нами в путешествие?

Слова Тома вызвали чрезвычайное неудовольствие Джулии. Она явилась в Мэнсфилд с единственной целью обсудить приготовления к предстоящей поездке, однако в планы ее вовсе не входило приглашать также и мисс Харли, поэтому речь об этом предмете так и не зашла; Джулия намеревалась удалиться, не заговорив о пикнике, но теперь худшие ее опасения сбылись.

— О, вы собираетесь осматривать древние руины? — воскликнула Луиза. — Какая прелесть! Это занятие я обожаю больше всего на свете! Развалины — моя страсть! Надеюсь, дорогой сэр Томас, что моим кузенам, тетушке Кэтрин и мне позволят принять участие в поездке? А вы, мисс Прайс, не находите, что древние руины восхитительны? В их живописном запустении есть нечто невыразимо очаровательное.

— Как ни прискорбно мне огорчать вас, мисс Харли, — ответил Том, — но все же должен сказать, что обозревать руины пока еще невозможно; однако с помощью мистера Уодема, этого великого знатока римских древностей, мы надеемся что-нибудь раскопать.

— О, это вовсе не важно! Как чудно мы проведем время! Быть может, нам удастся обнаружить старинный меч, доспехи или скелет! Ах, надеюсь, мы откопаем скелет, это было бы так ужасно захватывающе! Вот бы мы посмеялись! На какой день намечена поездка, сэр Томас?

Вновь обратились к миссис Осборн, был предложен и после короткого обсуждения назначен окончательно день на следующей неделе. Том заявил, что намеревается пригласить еще нескольких друзей — Оливеров, Монфоров, Стэнли и семейство Ховардов; миссис Мэддокс попросили уведомить о предстоящем путешествии двух ее сыновей; уговорились насчет экипажей, кто с кем поедет; решили, какие будут закуски; словом, обговорили все мало-мальски значительные вопросы.

Сьюзен слушала беседу рассеянно, зная, что кто бы ни поехал на пикник, ей уж точно не придется участвовать в общем веселье.

ГЛАВА 6

На следующий день Сьюзен получила письмо от своего брата Уильяма — подобные радостные события случались не часто.

Дети в семействе Прайс никогда не были избалованы чрезмерным вниманием своей матушки. Миссис Прайс — равнодушная, вялая, ленивая, не наделенная глубоким умом особа — походила на свою сестру леди Бертрам во всем, кроме достатка. Окруженная богатством и довольством, она тоже с радостью лежала бы на диване целыми днями, плетя бахрому, однако, к несчастью, еще в юности вышла замуж за морского офицера, человека вспыльчивого нрава, с грубыми привычками, совершенно лишенного честолюбия. В их убогом, неуютном портсмутском доме всегда царили теснота, беспорядок и запустение. Обойденные родительской заботой дети Прайсов росли в небрежении и, предоставленные сами себе, взрослели, по мере сил выбирая для себя занятия и промыслы.

В действительности сэр Томас Бертрам сделал для юных Прайсов больше, нежели родной отец: его стараниями Уильям и Сэм поступили во флот корабельными гардемаринами, он выхлопотал для Джона должность на государственной службе, оплатил школьное обучение младших мальчиков, взял к себе в дом десятилетнюю Фанни, а затем и Сьюзен, когда той исполнилось четырнадцать. Иными словами, отпрыскам семейства Прайс было за что благодарить своего дядюшку.

Всегда раздраженная, утомленная вечными хлопотами, миссис Прайс уделяла своим чадам мало душевного тепла; обделенные материнской любовью дети были нежно привязаны друг к другу. Между Фанни и Уильямом, старшими в семье, с давних пор установилась особая родственная и дружеская близость, пока позднее Фанни не отослали в Мэнсфилд, а Уильям не поступил на морскую службу; подобно им, Джон и Сьюзен всегда считались добрыми друзьями. Когда Джон уехал в Лондон, Сьюзен тосковала по нему; вдобавок, к вящему ее огорчению, унаследовав леность своей матушки, тот не часто утруждал себя перепиской с сестрой, ограничиваясь одним-двумя посланиями за три года. Вот уже полтора года, как он не давал о себе знать; Сьюзен опасалась, что молчание брата объясняется трудностями, которыми полна его жизнь в столице. Что же до Уильяма, тот писал исправно, рассказывая о всевозможных морских приключениях в простой, но выразительной, живой манере, что делало его послания чрезвычайно занимательными. Письма эти большей частью предназначались Фанни, впрочем, в последние годы, с тех пор как Сьюзен поселилась в Мэнсфилде, Уильям неизменно прибавлял несколько строк «милой сестрице Сью». Однако на сей раз послание было адресовано самой Сьюзен.