Николай Семченко - Что движет солнце и светила Страница 18

- Ну что, брат Паша, забыла нас Марина? - спросил меня однажды Иван. Забыла! А ведь она у меня вот где осталась, - и крепко-крепко стиснул куртку в области сердца. - Бывало, спросит меня: "Вань, когда ты меня бросишь?" А я говорю: "Никогда!" Она и расхохочется: "Правильно. Потому что первой брошу я." Так и вышло. Эх, брат Паша, ходи по земле, не отрывайся от нее и живи так, как получится, иначе - хана...

Он помолчал, задумчиво попыхтел сигареткой и совсем тихо сказал:

- А теперь будто пластинка во мне крутится, и музыка - чудная, одному мне слышная, а как о ней словами рассказать, не знаю. И такая тоска, брат, берет, что одно спасение - Полина. Жил с ней рядом, а ведь не видел...

Примерно так он со мной говорил, то ли хмельной, то ли уже больной через несколько дней с ним что-то нехорошее случилось: схватил нож, ударил тетю Полю, та сумела выбежать, заорала, и кое- как соседям удалось Ивана усмирить. Его отправили в нервную больницу, откуда выпустили не человека, а тень - худого, с темными кругами под глазами, будто замороженного: двигался осторожно, словно хрустальную вазу в гололедицу нес.

- Зря мы эту Марину в квартирантки брали, - сокрушалась мама. - Что о нас люди теперь подумают? Двух мужиков с ума свела, а ведь ни рожи, ни кожи, прости Господи!

- И не говори, - откликался отец, и его лицо как-то странно менялось: будто легкая тень от облака скользила по нему. - Ну их к черту, этих квартиранток, одни хлопоты с ними. Никого больше не возьмем, пусть комната пустой стоит: будем в ней яблоки на компот сушить...

Яблоки лежали на полу, на столе, на подоконнике. Самые крупные мама мыла и закатывала в банки. Те, что помельче, с полосатыми боками, шли на варенье. На компот сушили ароматные, полусладкие яблоки с желтой кожурой. Компот из них чуть кислил, и я его не любил.

***

Через много-много лет, когда женщина, которую я любил, ни с того ни с сего вдруг вышла замуж за моего лучшего друга, я взял отпуск и уехал в Тбилиси. И вот там, сидя в ресторанчике на Мтацминде - Святой, горе, я, кажется, увидел Марину, а может, и не ее, а очень похожую женщину.

Она равнодушно пригубливала бокал светлого виноградного вина и, наклонив голову, без всякого интереса слушала то, что ей говорил солидный господин в безупречно строгом костюме. Пока я разглядывал их и размышлял, подойти к ним или нет, появился длинный, худой грузин в клетчатой кепке и, как-то странно сгибаясь и кланяясь, сказал им несколько слов.

Господин встал и, небрежно бросив на стол несколько купюр, подал руку женщине.

Она, смеясь, выхватила из букета, перевитого золотыми и серебряными ленточками, желтую розу и, помахивая ею, оперлась на плечо спутника.

И пока они шли к машине, все, кто сидел на открытой веранде, не могли отвести от них глаз.

- Вах, веревки вьет из такого человека! - сказал сосед по столу. Говорят, каждый день ей привозят из оранжереи специальный букет. И чтобы обязательно в нем была желтая роза.

Я спросил, кто эта женщина, и сосед горячо сказал что-то по- грузински, а переводить не стал. Но по его глазам я и так понял: какая разница, кто она, если от нее кружится голова как от горного чистого воздуха.

А внизу, там, где фуникулер делал первую остановку, была похоронена Нина Чавчавадзе - восхитительная женщина, которую любил великий Грибоедов. От этого тоже кружилась голова, как и от запаха картошки, которую пекли на углях рядом с шашлыком...

МОЛЧАНИЕ

1.

Он сказал:

- Я не хочу об этом говорить. Я хочу этим заниматься.

- Хорошо, - кивнула она. - Наши желания совпадают. Но мы ведь не глухонемые, иногда и словом перекинуться охота...

- Слова не могут доподлинно передать то, что человек чувствует, - он рассеянно улыбнулся. - Банально, но точно у классика: "Мысль изреченная есть ложь..."

- Тютчев! - обрадовалась она. - Ты любишь Тютчева? Я без ума от его стихов...

- Нет, я не люблю Тютчева, - он отвернулся к окну и сделал вид, что с интересом изучает серебристую "Ауди", припаркованную у кафе напротив.

Полчаса назад они лакомились там пломбиром с клубникой и запивали его холодной родниковой водой, в которой плавали апельсиновые и лимонные дольки - очень простой и вместе с тем изысканный напиток, придуманный местным барменом.

Они только-только разговорились, и ещё не знали друг друга, но по тому, как она опустила глаза, чтобы скрыть своё волнение, он понял, что понравился ей. А потом, рассмеявшись над какой-то его шуткой, она уронила на пол серый кошелек и, опередив его, сама подняла портмоне, при этом как бы невзначай коснулась его колена, и в этом мимолётном жесте было столько настойчивого, но тщательно скрываемого желания, что он решил: возможно, давно ищет именно её. Его привлекали дамы, глаза которых ангельски наивны, но темнеют от одного лишь прикосновения, и такие в них открываются бездны, что сладко и жутко сжимается сердце.

- Однажды мы с другом сидели в кафе "Руслан", пили свое любимое светлое пиво, и вдруг в зал вошла Женни, - сказал он, задержав её ладонь на своем колене, и она не сразу отняла её. - "Знакомься, это Евгения, - представил её мой друг. - Она борется со всяческими табу и помогает ощутить все радости жизни закомплексованным мужчинам..." Евгении больше нравилось, чтобы её звали Женни, а мне хотелось, чтобы меня звали Никак: я - Никто и зовут меня Никак, о чём я с готовностью сообщил этой девице. Не сказать, чтобы она была страхотуля, но и не красавица: круглое лицо, длинные волосы, вольно спадавшие на плечи, довольно заметные груди, а бедра - как у доисторических терракотовых фигурок: не то чтобы необъятные, но, скажем так, невольно бросающиеся в глаза...

- Не то, что у меня, - тихо улыбнулась она и, настойчиво стряхнув его ладонь со своей руки, вдруг спросила: А зачем ты мне всё это рассказываешь?

- Послушай дальше, - он поднял бокал с водой, сделал им круговое движение, и дольки цитрусовых закружились в медленном хороводе. - Женни села возле меня, и совершенно непринужденно сказала, что спала сегодня до часу дня, но так и не выспалась, потому что накануне вечером принимала одного своего приятеля, он у неё остался, но был не в настроении, а она - напротив, хотела любви и нежности. "Ты можешь ничего не делать, - сказала ему Женни. Я всё сама сделаю..." А он ответил, что, мол, в таком случае лучше подойдёт самотык...

- Что? - не поняла она.

- А, ты не знаешь? - он рассмеялся. - Когда ещё никаких фаллоимитаторов и в помине не было, бабы придумали такое приспособление...

- Ой, не надо дальше, - она смутилась и закусила верхнюю губу. - Всё ясно.

- Ну, в общем, Женнни поссорилась со своим приятелем окончательно, а когда он ушел, то стала читать Артура Миллера. Кажется, "Тропик Рака". И только под утро заснула.

- На работу Женни не ходит, надо полагать? - спросила она, с интересом наблюдая за игрой его пальцев. Он механически отстукивал ими незатейливую мелодию "Воздушной кукурузы" из репертуара оркестра Поля Мориа.

- У нее был выходной день, - уточнил он.

- Но зачем ты всё-таки вспомнил о ней?

- Женни говорила с моим другом о всяких пустяках, у них были какие-то общие знакомые, и вдруг она перестала трепаться и тяжело так вздохнула. Что такое? Она рассмеялась и сказала, что дошла до ручки: ей иногда хочется почувствовать себя дурочкой Ассоль, которая чёрте сколько лет ждала своего капитана Грея. И так, мол, всё надоело, и скучно, и никто не любит.

- Она уже взрослая девочка, и должна понимать, что у всех сказок есть конец, - улыбнулась она. - Ассоль, наверное, стала толстой тёткой, капитан Грей обрюзг, и они наплодили кучу детей, которых как-то надо кормить...

- Что ты там про конец сказала? - он усмехнулся. - Прошу прощения, но мы взрослые люди, и вот я что скажу: прежде, чем кончить, надо подумать. А если думать неохота, то лучше сразу "зачехлиться" в резину. Иначе действительно гарантирована куча детей...

- Ты пытаешься выглядеть пошлым или такой на самом деле?

- Не знаю, - он пожал плечами. - Думай, как хочешь. И не перебивай меня, пожалуйста.

- Ну-ну, - она нарочито подпёрла кулачками подбородок. - Слушаю вас, сэр. Итак, эту Женни - кстати, она феминистка? - никто не любит...

- Да, - он кивнул. - Вот так она и заявляет: "И скучно, мол, и грустно..." На что мой друг рассмеялся: "Ну, ты даешь! Помню, ещё совсем недавно ты утверждала, что можешь свести с ума любого мужчину..." Женни ответила в том смысле, что не всех, "голубых", например, не сможет, а остальных рано или поздно по-любому можно затащить в койку. Потому что они, мол, самцы, и никаких особых ухищрений не требуется, чтобы свести их с ума, самое трудное - удержать, когда они опомнятся...

- А я с Женни согласна, - заметила она. - Вам нельзя давать опомниться!

- Господи, - усмехнулся он. - Кажется, ещё Лев Толстой заметил, что мужчину сводит с ума не та женщина, которая держит его за...гм!... в общем, понятно, за что, а та, которая держит его за душу.

- Надо же! - она повела плечами и рассмеялась. - А где она у вас находится, эта душа? Не в том ли месте, которым мужчина порой думает вместо головы?