Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую Страница 19

— Потому что тебе хочется слишком многого. И оттого, что ты начал желать невозможного, ты разрушил жизни других людей.

— Но я ничего не мог поделать с собой, Элфи. Я же не планировал влюбиться. Это случилось как-то само по себе.

— «Влюбиться»? Ты заговорил о любви? Погоди-ка секундочку. Не нужно называть свою связь любовью.

— Ну а как мне еще называть свои чувства? — хмурится отец, и я понимаю, что он неожиданно начинает сердиться. — Послушай-ка, мне, конечно, очень жаль твою мать, Элфи. Да-да, я говорю искренне. К тому же то, как она узнала обо всем, просто ужасно. Но сердце хочет только того, чего оно хочет.

— Пап, — говорю я, — прошу тебя, выслушай теперь меня. Лена — потрясающая девушка. Но ведь она ест и одновременно танцует! Ты это понимаешь? Она ест и пытается пританцовывать. Неужели ты этого не заметил? Она невольно подпрыгивает в ритм музыке, когда слушает радио. И даже тогда, когда завтракает. Она еще совсем ребенок.

— В эти моменты она очень мила.

— Да перестань ты! Она настолько молода, что в дочери тебе годится.

— Возраст тут совершенно ни при чем.

— Интересно, а ты мог бы влюбиться в Лену, если бы она оказалась твоей ровесницей? Если бы сейчас ей тоже было под шестьдесят? Не верится что-то. И она вряд ли увлекалась бы тобой, если бы ты был двадцатитрехлетним юнцом, который живет на стипендию, да еще подрабатывает по ночам в закусочной.

— Ей уже двадцать пять, — напоминает отец. — Ну, почти.

— У тебя еще может все наладиться с мамой. Извинись перед ней. Попроси ее простить тебя. Мы все иногда допускаем серьезные ошибки. Ты не имеешь права бросать семью только из-за того, что перед тобой повиляла попкой какая-то молоденькая и хорошенькая домработница!

— Нет, ничего уже не получится. Я бросил твою мать. И сделал это из-за любви. Прости, Элфи. Но у меня имеются принципы.

В этот момент мне хочется ударить его.

— Ты оскорбил любовь, — говорю я, вспоминая, что сотворила мать со своим любимым садом. — Ты плюнул ей в лицо, ты, жалкий смехотворный старикашка. В твоей жизни был человек, который шел бок о бок с тобой все это время, который поддерживал тебя еще тогда, когда ты не представлял собой буквально ничего. И ты посмел так поступить с ней! И не надо разглагольствовать о принципах. Не стоит выставлять себя этаким романтическим героем. Ты другой. И ты не просто бросил ее. Ты позорно сбежал!

Он останавливается посреди комнаты.

— Прости, Элфи. Но мне кажется, что я поступил правильно.

— Ах вот оно что! Оказывается, ты поступил правильно! Ты полагаешь, что очутиться со спущенными штанами перед всеми своими друзьями и знакомыми — это весьма мудрый ход? Ну, что ж, пап, мне кажется, это спорный вопрос.

— Я имею в виду только то, что я оставил свою прежнюю семью. — Он смотрит на меня как-то странно. — Кстати, тебе известно, что мы поженились с твоей матерью уже тогда, когда она ждала тебя?

— Догадался. Для этого не требуется быть математическим гением. Между днем вашей свадьбы и моим рождением прошло всего пять месяцев.

— Она была беременна. Вот почему нам пришлось пожениться. Я, конечно, любил ее и все такое прочее. Но пожениться нам все-таки пришлось, потому что… ну, раньше так полагалось. Теперь времена совсем другие. И знаешь, что все вокруг мне тогда говорили? Мои родители, друзья и все родственники жены? А вот что: «Ты уже достаточно порадовался жизни». А я только молчал в ответ. Но всегда задумывался: неужели вот это и есть вся радость в моей жизни?

— Значит, теперь ты полагаешь, что жизнь для тебя только начинается?

— Послушай, я хочу жить с той женщиной, с которой сплю, понятно? Неужели это не логично? Ты же сам мужчина, хотя бы попробуй понять меня. Говорят, что если ты хочешь остаться с женщиной, значит, ты с ней не трахаешься. А уж если ты с ней трахаешься, то тебе не захочется с ней оставаться. Но теперь я осознал, что это неверно. Потому что я хочу от Лены сразу всего.

— Но это нереально. В жизни так не получается. Ты, видимо, слишком много слушал свои старые пластинки. Но ведь это не песня Смоки Робинсона, пап. Это настоящая, реальная жизнь.

Мой отец смотрит на меня так, что мне снова хочется пожалеть его.

— Не нужно мне ничего говорить о настоящей жизни, Элфи, — тихо говорит отец.

Я тут же поднимаюсь со своего места, потому что точно знаю, что он скажет мне в следующую минуту; стараюсь уйти от него побыстрее, потому что не хочу выслушивать его. Я поспешно приближаюсь к входной двери его съемной квартиры, но он все же успевает бросить мне в спину жестокую фразу:

— А ведь ты до сих пор любишь женщину, которая… умерла.

Любовь не изменила, не сделала меня лучше. Как раз наоборот. Любовь превратила меня в человека, безразличного ко всему остальному в мире. Любовь сузила мои горизонты до пары голубых глаз и широкой наивной улыбки. До одной-единственной женщины.

Вскоре после того, как мы с Роуз начали встречаться, получилось так, что я летел на самолете назад в Гонконг. Я только что провел неделю с родителями. Это была первая поездка в Лондон из Гонконга, которую я запланировал задолго до того, как познакомился с Роуз. Отменять ее уже было бессмысленно, но я не получил никакого удовольствия от общения с отцом, матерью и бабушкой. Мое сердце находилось совершенно в другом месте. Мне хотелось поскорее закончить этот короткий отпуск, выбраться из Лондона и снова очутиться в Гонконге. Мне не терпелось снова оказаться рядом с Роуз.

Но во время полета произошло непредвиденное. Возникли серьезные проблемы. Один из пассажиров — мужчина средних лет, видимо какой-то бизнесмен, сидевший через проход от меня, — вдруг начал задыхаться. Он жадно хватал ртом воздух, хрипел, махал руками. Казалось, что он вот-вот умрет. Поначалу я подумал, что он просто не рассчитал свои силы, когда угощался бесплатными алкогольными напитками. Но потом, когда возле него засуетилась стюардесса, а пилот спросил, не имеется ли среди пассажиров врача, стало понятно, что мужчина болен, и болен достаточно серьезно.

Его положили в проход. Он послушно вытянулся как раз рядом со мной. При желании я мог бы дотронуться до его перепуганного лица. Возле него хлопотали два молодых врача. Они расстегнули ему рубашку и разговаривали так, как это делают священники возле смертного одра прихожанина.

Мы уже не могли лететь в Гонконг. Больного следовало срочно госпитализировать, и самолет совершил незапланированную посадку в Копенгагене, где несчастного уже поджидала бригада скорой помощи. Пассажиры отнеслись к больному с сочувствием. Никто не рассердился даже после того, как нам сообщили, что в Копенгагене придется застрять на несколько часов: нужно было найти другой экипаж для самолета. Пилот нам объяснил, что прежняя команда уже не может выполнять рейс, поскольку из-за вынужденной посадки в Копенгагене они бы превысили дозволенное количество часов нахождения в воздухе.

Итак, мы ждали. Проходил час за часом. Но все понимали, что происходит, и продолжали терпеливо ждать. Все, кроме меня.

Я возненавидел этого больного человека. Я не хотел, чтобы мы летели в Копенгаген для оказания срочной медицинской помощи. На месте пилота я, наверное, наплевал бы на него с его проблемами и продолжал бы лететь дальше, полагаясь на судьбу. Я злился на больного и уже не мог скрывать своего гнева. Мне было совершенно все равно, выживет он или умрет. Для меня его состояние ничего не значило. Я просто хотел, чтобы он не задерживал самолет из-за внезапного приступа болезни. Мне нужно было как можно быстрее попасть в Гонконг, к моей девушке, к моей жизни, к тому счастью, которого я так долго ждал.

Вот что со мной сделала любовь. Любовь смешала в моем сердце все чувства.

7

В воде Роуз была прекрасна. Она занималась дайвингом многие годы, задолго до того, как приехала в Гонконг. В воде она словно становилась невесомой, и именно это качество отличает хороших ныряльщиков от остальных смертных.

Под водой мы с ней смотрелись как существа из разных миров. Я всегда нервничал и дергался, стараясь достичь естественной плавучести, постоянно возился с регулятором балласта, но все равно то всплывал чуть ли не к самой поверхности, то погружался слишком уж глубоко. Но даже если и достигал нужного уровня, долго на нем не удерживался.

А Роуз зависала, как бы парила в воде, умудряясь это делать с помощью одного только дыхания. И казалось, подводный мир сам вторил ее едва различимым вдохам и выдохам.

Я вечно возился со своими причиндалами для ныряния: то воду выливал из маски, то косился на манометр, проверяя, сколько у меня осталось воздуха. Воздух я всегда почему-то экономил, словно чего-то боясь, и все время выныривал раньше всех остальных. Баллон я прилаживал, будто в космос собирался, — и все равно он елозил у меня по спине.