Елена Катасонова - Возвращение в Коктебель Страница 19

Не добивай меня, медвежонок.

Твой Дима.

9

Если бы можно было позвонить, чтобы сразу его успокоить! Когда-то договаривались, что в крайнем случае... Это когда болела Софья Петровна. Может, теперь и есть такой случай? Так ведь точно же трубку возьмет Ольга.

Натка нервно ходит по комнате. А если послать телеграмму нейтральную, но так, чтоб он понял? Нет, не пойдет: их давным-давно зачитывают кому попало по телефону. Так однажды прочли телеграмму от Димы: что ждет, скучает. Мама добросовестно нежные слова для дочери записала, а Натка кричала, плакала: "Как они смели? Как ты могла?" Испуганная Софья Петровна клялась, что никогда больше такого не сделает, что она растерялась, что ей просто сказали: "Квартира пятнадцать? Вам телеграмма, слушайте!" - и тут же все прочитали.

Остается, значит, письмо. Она напишет его прямо сейчас, добежит до метро и опустит в ящик. Завтра утром письмо уйдет. Сколько будет оно путешествовать по Москве? Натка снова и снова рассматривает конверты, вникает в невнятные штемпеля. Как по-разному эти письма к ней добирались! Одно тащилось три, нет, даже четыре дня, а это, опущенное последним, прилетело в тот же день птицей, обогнав предыдущие. Самые же первые лежали, накапливаясь, в ее районе, на почте. Почему? Зачем? Ведь каждый день носят газеты, что стоит захватить письмо? Риторический вопрос, если не глупый...

Не хочу, чтоб ты думал, будто я тебя бросила, - торопливо пишет Натка, хотя понимает, что спешить бессмысленно: сегодня письмо все равно не вынут. - Просто в какой-то момент у меня кончились силы, и я решила переломить судьбу. Но судьба - на то и судьба: переделать ее невозможно, и я тоже без тебя вроде как не живу. Могу подписаться под каждым твоим словом, дорогой ты мой! И у меня из жизни ушла радость. И я как будто никого не люблю, хотя, конечно, это не так: не могла же я разлюбить маму и дочь? Не уверена, что внятно выражаю свои мысли, да это, скорее, и не мысли, а так, ощущения. Все вокруг померкло, подернулось серой густой пеленой, и я очень несчастна.

Похоже, и я помудрела за время нашей разлуки на сто, тысячу, миллионы лет и понимаю теперь, как же нам повезло! Целая цепь случайностей привела нас друг к другу. Страшно подумать, что было бы, если б нe поехала я тогда в Коктебель, если б Ольгу - прости! - не свалила стенокардия. Пишу "прости", но знаю, что тебе и прощать меня не придется: все стало на свои места, это имя для нас теперь не запретно, и я понимаю, что ты связан с ней навсегда, как я, например, с моей мамой. И это тоже любовь, только другая, и у нее есть тоже свои права. Не знаю, что будет дальше, но сейчас, прожив без тебя мучительно долгие дни, недели, я так ценю жизнь, как никогда, мне кажется, не ценила. И всех понимаю.

Скорее, скорей позвони! Неужели я снова услышу тебя, а потом увижу? Изо всех сил стараюсь не думать об этом, не представлять ничего: теперь, когда осталось ждать так недолго, ожидание нестерпимо.

В Ялту съездила на редкость удачно. Потом расскажу. Приехала, а тут твои письма. Неведомому Косте такое спасибо! И ты прав: никто не должен страдать от того, что мы любим. Нам и так досталась сказочная награда, а за что - неизвестно. Перст судьбы: "Вот этим - счастье!"

Все! Заболталась. Бегу опускать письмо.

Твоя Натка.

И через неделю раздался звонок.

- Можно Наташу? - спросил совсем незнакомый голос.

- Слушаю...

Сердце рванулось и покатилось куда-то вниз.

- Узнал по справочной ваш телефон... Столько раз опускал для вас письма... Я - Костя...

Какой Костя? Что за Костя? Ах, Костя... Уши вдруг словно заткнуло ватой, и сквозь эту вату, пробиваясь сквозь тонкий, противный в мембране свист, долетели до Натки, не складываясь друг с другом, непонятные, бессмысленные слова:

- Ольга меня просила... Она, знаете ли, получила письмо... Уже потом, после...

"После чего? Говори, да говори же!" - беззвучно кричала Натка, шевеля застывшими, замороженными губами, из которых не вылетало ни звука.

- У него, понимаете, оторвался тромб... Прямо в сердце... Во сне... Нет, вы не думайте, он не мучился, он вообще ничего не почувствовал... А ваше письмо пришло на следующий день, оно теперь у меня. И другие письма за все годы, и фотографии, - у него был такой, знаете, ящичек... Может, отправить почтой? Или давайте встретимся? Але? Что вы молчите?

10

Вот и год прошел - без Димы. Целый год... Только год... А сколько пустых, мрачных лет еще впереди...

Вначале было жить невозможно. Натка даже ходила к врачу, и он учил ее спать, есть и хоть как-то работать. На заводе многое делала за нее Галя, тем более что дел становилось все меньше. Но потом Вадим придумал какой-то трюк, в общем-то спекуляцию, которая теперь почему-то называлась коммерцией, и пришлось включиться.

- Через полгода станет легче, - обнадежил врач и оказался прав: она научилась спать - правда, с пилюлями, - перестала плакать и смотреть в одну точку, пугая маму и дочь, и даже иногда садилась за письменный стол - пока что безрезультатно.

А Дима все время был рядом и, чем мог, помогал: приходил ночами, гладил по голове, смотрел ласково, беспечально и таял под утро. "Ты только совсем меня не бросай", - просила Натка, и он кивал, обещая. И так - целый год, только в последнее время все реже и реже...

Какой душный, какой жаркий август! Не в пример прошлогоднему, когда все так истово и наивно защищали нашу сомнительную демократию. Натка приходит домой измученной: много суеты с коммерцией - масса звонков, факсов, переговоров... Звонят и домой, иногда ночью, как, например, вчера Красноярск, где разница во времени шесть часов, а днями линия занята. Изобретательство, патенты - все в прошлом. Не требуются теперь ни таланты, ни знания. Но многие Натке завидуют: получает она неплохо, а завод спасибо Вадиму - кое-как приспособился к новому времени.

Натка приняла душ, переоделась, нехотя пожевала что-то и села к столу. Слева, в ящике, ее и его письма, и она читает их вперемежку, и получается, что они разговаривают. И еще есть у нее фотографии. Счастливая до неприличия, сидит она у могилы Волошина - в сарафане и босоножках, а на голове Димин носовой платок. Солнце яркое-яркое, а она такая юная и веселая, что просто не верится, что все это было не так уж давно. А вот Дима - на той же скамье и такой же счастливый. Хороший человек Костя: принес все, что нашли после Димы. И можно читать и смотреть, вспоминая.

Дима... Его руки, волосы и глаза... Где же ты сам, Дима? Я все хожу в церковь: оставляю записки, как меня научили старушки, и ставлю свечки. Хотя я так и не поняла, верил ли ты в Бога. Ты что-то писал о космосе, может, это и есть Бог? Не обязательно же он в нашем, человеческом облике. Если бы я была верующей, то пошла бы на исповедь и спросила... Ах, Господи, как без тебя плохо, если б ты знал... Но ты, я думаю, знаешь. Помоги мне, если ты есть где-нибудь...

Хлопнула дверь. Это пришла Лена. Со своим английским она теперь нарасхват, как бы не бросила университет: сместилась система ценностей. На робкие призывы матери, ее смешные слова о благе высшего образования, срываясь, кричит:

- Ты всю жизнь прожила на грани нищеты с этим своим высшим образованием!

- Но сейчас...

- Что сейчас?

- У меня совсем неплохая зарплата.

- Да Генка мой за полдня получает твой месячный заработок!

- Ну и что?

- А то! - Постоянная печаль матери тревожит и раздражает Лену. - Вот ты, например, можешь нанять машину? А он может! И костюм у него от Лемонти! А смотри, какую он подарил мне сумку! Он совсем другой человек - высшего качества!

- Еще бы, - горько усмехается Натка. - "Твикс - сладкая парочка"!

- Да, он торгует в палатке! - не сдается Лена. - У него столько денег, сколько тебе и не снилось.

- Деньги - далеко не все, - вяло сопротивляется Натка.

- Нет - все! - в пылу полемики перегибает палку дочь. - Вот возьму и выйду за него замуж!

"А что? И выйдет", - пугается Натка, но виду не подает.

- Тебе с ним будет неинтересно, - вздыхает она. - Он ничего не читал, мало знает.

- А что мне дали твои драгоценные книги? Ну скажи, что? - наступает Лена, и Натка с печалью думает, что это уже не ее слова и не ее мысли.

- Взгляд на мир, вот что... Эти книги станут между вами стеной, и очень скоро.

Слабость такая, что кружится голова. Лена взглядывает на мать и пугается.

- Ну, ладно, ладно, - бормочет она. - Ни за какой замуж я пока что не собираюсь.

- Ты только биофак не бросай, - просит Натка.

- Не брошу, - великодушно обещает Лена.

К биофаку ее готовил Дима. Радовался, что Леночка станет биологом. Опять Дима...

- Приготовься: первый год будет невыносимо, - предупреждала Галя. Потом станет легче.

- Но я не выдержу! - рыдала Натка.

- Выдержишь... Все выдерживают.

Галя знала, что говорит: ее муж умирал долго, мучительно.

- Я даже не могу приходить к нему на могилу, - исходила слезами Натка. - Почему? Скажи, почему?

- Ты знаешь, - отвечала Галя. - Там есть права.

- А у меня?

- У тебя - нет. Любовь часто бесправна...