Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая Страница 2

Судя по всему, гость веселился от души. Было такое впечатление, будто хмурая неприветливость хозяина приводила его в наилучшее расположение духа — ничего, поглядим, так ли он заговорит, когда узнает правду! Он уже заранее предвкушал замешательство мрачного великана.

— Уж не знаю, право, — с безразличным видом заметил путник, — скажет ли вам что-нибудь мое имя. Весьма сомневаюсь…

— Все же, может, сказали бы, кто вы такой-то…

— Дворянин Жак Диэль Дюпарке, сеньор владений Парке. Батюшка мой — Пьер де Диэль, сеньор Водрока, а матушка в девичестве — урожденная Адриенна де Белен…

Пока он говорил, губы Боннара дергались, словно у кролика, беззвучно повторяя слова. Однако не успел Жак закончить, как к Боннару снова вернулось дурное расположение духа.

— Диэль… сеньор Парке… Водрок… Белен… Что и говорить, похоже, все они люди вполне почтенные… Да только что-то я никак не возьму в толк, мне-то до них какое дело, так же как и им до меня…

— А вот тут-то вы, сударь, весьма глубоко заблуждаетесь… — И с легкой издевкой в голосе добавил: — Неужто вам никогда не приходилось слышать имени Белена д’Эснамбюка?

При упоминании этого имени Боннар аж подпрыгнул на месте, густые брови сдвинулись у переносицы, рот широко раскрылся, образовав посреди лица какую-то зияющую дыру, он попятился назад и, словно не веря своим ушам, оторопело переспросил:

— Вы и вправду сказали, Белен д’Эснамбюк?

— Да, это мой дядюшка, — как ни в чем не бывало подтвердил Жак Диэль.

— Ах, вот оно что, сударь!.. Подумать только!.. Ну и дела!.. Да мне такое и во сне-то не снилось! Племянник самого Белена в моем доме! Тысяча чертей! Прошу вас, почтенный господин, присаживайтесь-ка поудобней… Вы, должно быть, голодны, и вас мучит жажда… Соблаговолите подождать всего минутку…

Вконец сбитый с толку, великан возбужденно заметался по заведению, точно крупный шмель, с дурацким упрямством бьющийся об окна дома, пытаясь вырваться наружу.

Когда Жак достаточно насладился своим триумфом, он подошел к Боннару и, дружески положив ему руку на плечо, заметил:

— Послушайте, пожалуй, я не прочь увидеть на этом столе не один, а пару графинчиков вина. Да, пару графинчиков, буханку хлеба и добрый ломоть ветчины, что висит у вас над камином… Нам надо о многом потолковать…

Боннар еще раз оглядел гостя с ног до головы. Фиолетовый камзол по-прежнему дышал паром.

— Не могу же я допустить, — пробормотал он будто про себя, — чтобы племянник самого господина де Белена оставался в моем доме в этаком плачевном виде. Но черт меня побери, если здесь можно найти другую одежду, кроме скверных лохмотьев, что носил я сам в бытность моряком… Она изрядно износилась, пока я имел честь бороздить тропики бок о бок с почтенным вашим дядюшкой, и к тому же в нее легко поместятся двое таких стройных молодых людей, как вы…

— Оставьте в покое мое платье… Лучше поторопитесь с вином и ветчиною… Когда кубки полны, все сразу само собой улаживается…

— Сейчас я позову Мари, — проговорил хозяин.

И хозяин таверны направился в глубь залы, открыл дверь, и взорам Жака предстала ведущая вверх лесенка. Боннар приложил руки ко рту и крикнул:

— Эй, Мари! Поди-ка сюда, Мари!

И кто-то сверху тут же откликнулся:

— Иду!..

— Это моя дочка, — пояснил Боннар. — С тех пор как умерла жена, Франсуаза, девочка помогает мне по дому…

Жак, не говоря ни слова, подошел к буфету. И стал с любопытством рассматривать деревянные парусники, вырезанные бывшим матросом в минуты праздности.

Однако куда больше внимания его привлекла странная скульптура, высеченная из кокосового ореха. Он взял ее в руки и принялся рассматривать, поворачивая то так, то сяк…

— Это, — пояснил Боннар, — сувенир из Мадинины, или, как ее теперь называют, Мартиники. Когда мы прошлым годом с вашим дядюшкой, достопочтенным кавалером, бросили там якорь — первые белые на этом острове — подле речки, которую мы окрестили Рокселаной… — Жак положил на место орех, Боннар же продолжал: — …по берегам этой речки было видимо-невидимо кокосовых пальм. Вот я и подобрал возле одной из них этот орех да и вырезал на нем от нечего делать физиономию нашего капитана, занятный был разбойник, уж как умел вовремя распустить паруса, другого такого не сыщешь… А, вот и ты, Мари! — обрадовался Боннар. — Подай-ка нам пару кувшинчиков светлого вина да ломоть ветчинки. Это Жак Диэль, племянник самого Белена, он мой гость… Ты подай нам все, что нужно, а потом приготовь ему постель в самой лучшей комнате… — Потом, обратившись к Жаку, поинтересовался: — А вы, кавалер, когда собираетесь нас покинуть?

Диэль же не мог оторвать взгляда от Мари. У него было такое чувство, что с ее появлением мрачная зала вдруг наполнилась каким-то странным светом, и был настолько зачарован грацией девушки, что, даже не задумавшись, ответил:

— Завтра…

— Завтра?! Но ваша кляча, того и гляди, околеет, а у меня ведь нет другой, чтобы предложить вам взамен. Да и шторм собирается, дороги все развезет, вряд ли вы проедете в такую непогоду…

Жак тем временем все никак не мог оторвать глаз от Мари… Пепельно-золотистые волосы обрамляли лицо, прекрасней которого ему еще никогда не доводилось видеть в своей жизни. Тонкий стан, туго обхваченный завязками передника, полная грудь, светло-карие глаза цвета лесного ореха, на редкость чистые, на редкость ясные, но горевшие таким бесстрашием, что она, ничуть не смутившись, дерзко выдержала направленный прямо на нее взгляд.

— Пожалуй, я передумал, — внезапно и довольно бесцеремонно заметил Жак. — Нет, какой смысл мне уезжать завтра… Возможно даже, я вообще немного задержусь здесь…

— Давай-ка, Мари, пошевеливайся, — обратился к ней Жан Боннар.

Девушка тут же повернулась к нему спиной и поспешила прочь, Жак тем временем ни на мгновенье не упускал ее из виду. Ее походка покорила его окончательно: движения были мягкими, плавными, а бедра едва заметно покачивались, точь-в-точь как морская волна. И когда хозяин пригласил его сесть за стол, прямо напротив него, он не смог сдержать своих чувств.

— Примите мои поздравления, Жан Боннар! — воскликнул он. — У вас очаровательная дочка… Думаю, мне придется здесь изрядно задержаться…

Мари принесла графины. И он с дерзостью мужчины, не привыкшего ни в чем терпеть отказа, снова уставился прямо в эти светло-карие, орехового цвета, глаза, однако они снова с такой отвагой выдержали его взгляд, что в конце концов именно Жак, почувствовав себя не в своей тарелке, вынужден был сдаться и отвести взгляд. Боннар, казалось, совсем позабыл о своем дурном расположении духа; теперь он то и дело добродушно ухмылялся, не скрывая радости оттого, как славно все обернулось, да так, что даже необъятное брюхо его сотрясалось от с трудом сдерживаемого хохота.

Когда Мари поставила на стол графины, ветчину и буханку хлеба, он сказал ей:

— А теперь оставь нас. Нам надо поговорить…

Девушка подчинилась, не проронив ни единого слова. Она распахнула дверь, однако, прежде чем исчезнуть, не потрудилась плотно притворить ее за собой…

Застыв за дверью, она не могла оторвать взгляда от юноши в фиолетовом камзоле. Он уже снял свою фетровую шляпу, и волосы его, в отблесках тлеющего в камине огня и тусклом свете лампы, отливали чистым золотом. Нос был с едва заметной горбинкой, губы тонкие, но изогнутые и красивого рисунка. Ей пришелся по душе и этот решительный, почти дерзкий подбородок, и эти глаза, в которых играла то высокомерная усмешка, а то и открытый вызов. От взгляда ее не ускользнуло изящество рук, то и дело подносящих ко рту оловянную кружку с вином, и она не без удивления почувствовала, как непривычно тревожно заколотилось вдруг ее сердце…

Жак разговаривал с Жаном Боннаром, однако девушка была слишком далеко, чтобы расслышать, о чем шла речь. Лишь время от времени до нее доносились отдельные слова, которые произносились громче других. Этот волнующе теплый голос вызывал в ней какой-то странный трепет, впрочем, от нее не ускользнуло, что такое же действие он производил и на ее отца, ибо и он, хоть и казался рядом с ним настоящим великаном, внимал ему с каким-то особым почтением, то и дело с готовностью согласно кивая головою. А Жак тем временем чертил в воздухе своими изящными руками какие-то воображаемые знаки, геометрические линии, будто пытался воспроизвести соблазнительные формы юной девушки. Она видела, что, помимо этого непреодолимого обаяния, незнакомец обладал еще и какой-то редкой силой убеждения. Уж ей ли было не знать, что Боннар отнюдь не из тех, кто станет слушать и верить первому встречному, а между тем даже он смотрел ему в рот с не присущей его натуре услужливой любезностью…

Покончив с трапезой, Жак Диэль встал из-за стола и принялся взад-вперед шагать перед очагом, и пламя отбрасывало на стены его причудливо удлиненную тень.