Линда Дэвис - Гадюшник Страница 23

Сара сделала очередной глоток и задумчиво посмотрела на чашку.

— Даже не знаю, что и сказать. Не уверена, что все так ладно получится. Да и что скажет президент?

— А ты как думаешь?

— Вообще-то от разговора о том, как я буду действовать, он всячески уходил; по-моему, он рассчитывает на мое благоразумие. Собственно, Баррингтон прямо сказал — действуйте на свой страх и риск. Его интересуют не методы, а результаты. Разве что предложил время от времени, по ходу дела, что называется, сверять часы.

— И это все?

— Ну, что еще? — Сара пожала плечами. — Сказал, что ему нужны доказательства преступления, хотя, может, и не такие неотразимые, которые потребовал бы суд. Но о том, как их добыть, и словом не обмолвился. Только одно повторял: «Наблюдайте». — Сара улыбнулась. — Полагаю, «жучки» могут считаться достаточно эффективным методом наблюдения, как на твой взгляд?

Джейкоб кивнул.

— На что он особенно нажимал, — продолжала Сара, — так это на то, как важно не попасться. Если попадетесь, говорит, открыто помочь вам ничем не смогу.

— И что за этим, как тебе кажется, стоит?

— А за этим стоит то, что действовать мне придется втихую и, возможно, вопреки закону.

Разумеется, говорила себе Сара, такое напутствие не вполне согласуется с положением Баррингтона как президента Национального банка, но ситуация такова, что допускает некоторую гибкость. Она всегда считала, что разнообразные сомнительные операции осуществляются от имени государства, так что, приступая к выполнению своей задачи, не испытывала ни угрызений совести, ни боязни. Главное одно — не попасться.

— Да, чуть не забыла: он дал мне три тысячи фунтов. Сказал, на расходы.

— А на какие именно, не объяснил? — Джейкоб поднял брови.

— Нет. Сказал только, что мне самой видно будет.

— Итак…

— Итак, — улыбнулась Сара, — пожалуй, тебе все же стоит связаться со своим приятелем.

В течение какого-то часа из пассивного наблюдателя она превратилась… в кого? — точно, пожалуй, и не скажешь. Но в одном была уверена: границу она пересекла. В тот момент Сара не задавалась вопросом, мудро ли поступает. В тот момент она словно завороженная шла за дудочкой волынщика, и дудочкой этой было ее собственное любопытство. В тот момент никаких признаков опасности она не замечала. А беспокойство проистекало просто от неопределенности, от того, что впереди — неизвестность. Такое чувство посещало ее далеко не впервые, так что и на этот раз оно быстро перестало ее беспокоить. Дело привычное.

Глава 12

У Джанкарло Катаньи ладони взмокли от пота, и, прежде чем пожать Фиери на прощание руку, он быстро отер их сзади о брюки. Впрочем, вряд ли от Фиери это ускользнуло, да к тому же в кабинете у него было так холодно, что жар ладоней уж никак не скроешь.

Он испытывал и страх, и — не менее остро — отвращение к собственному страху. Слава Богу, что хоть так; в злобе можно, как всегда, найти хоть какое-то укрытие.

Тем более что есть на кого ее обрушить — водитель и охранник под рукой. Беззаботно покуривая, они стояли, прислонившись к его служебному автомобилю. А что, если киллеры налетят, завопил он, какой от вас, черт побери, прок? Да никакого, подавив усмешку, молча согласились оба.

Президенту Итальянского банка телохранитель полагался по должности, впрочем, как и большинству высших чиновников местного банковского мира. Телохранитель — это и защита от возможной угрозы, и свидетельство общественного положения. Что до Катаньи, последнее давно перестало тешить его тщеславие, ну а защита… он-то хорошо знал, что если необходимость в ней вдруг возникнет, то целый легион охранников не убережет его. Так что он даже не пытался укрепить в своих охранниках (а было их четверо, работали посменно) чувство личной преданности. Пусть лучше будут инструментом терапии, мишенью злобы.

Дав волю чувствам, Катанья с облегчением развалился на заднем сиденье своей «ланчии». Машина плавно тронулась с места и, свернув с виа Аппиа Антика на окраине Рима, влилась в поток автомобилей, движущихся по виа ди Порта Сан-Себастьяно. Катанья посмотрел на часы. Без четверти девять. Если этот чертов Пауло хоть немного прибавит ходу, он поспеет домой, как раз когда дети будут укладываться на ночь. Катанья отодвинул внутреннюю перегородку и отрывисто бросил: «Поторапливайся!» Водитель искоса посмотрел в зеркало. Шефа явно что-то гложет. И за раздражением вроде ощущается какой-то страх.

Не обращая внимания на возмущенные сигналы, Паоло резко бросил машину на соседнюю полосу и в который уж раз подумал, до чего же, должно быть, замечательная женщина синьора, раз вышла за такую свинью.

Забившись в самый угол машины, Катанья принялся шаг за шагом восстанавливать в памяти только что окончившуюся встречу с Фиери. Тот был весь, как натянутая струна, поглядывал подозрительно, говорил резко. Резче, чем обычно. Ясно, у него возникли проблемы. А у кого их сейчас нет? Похоже, половину правительства и чуть не весь финансовый и деловой мир шерстят. Прямо инквизиция какая-то. У Катаньи заныло в желудке. Возможно, следующий на очереди — он.

Все мандражируют, даже безгрешные. На прошлой неделе покончил самоубийством сенатор Амальфи. Его аппарат оказался втянутым в какую-то аферу, связанную со строительством. Никто из знавших его и на минуту не усомнился бы в порядочности сенатора, но он слишком дорожил своей репутацией и не смог вынести подозрений. Потому-то взял охотничье ружье и застрелился. Катанья угрюмо посмотрел сквозь матовое стекло машины. Вот уж чего ему хотелось меньше всего, так это чтобы Фиери еще больше нервировал его своими «отчего да почему».

Он думал, что весь разговор займет не больше часа, и предвкушал неторопливый спокойный вечерок с женой и детьми, но Фиери продержал его вдвое больше, донимая расспросами о министрах финансов, ведущих банкирах и их предстоящей на следующей неделе конференции во Франкфурте. Сейчас Катанье почти нечего было сказать, и он только повторял, чтобы Фиери подождал неделю, и тогда у него будет полный отчет. Но Фиери заупрямился. Ему нужно было знать, отчего конференцию созвали столь внезапно. Ведь через две недели предстоит очередная встреча в Лондоне. К чему же тогда вся эта срочность?

Всячески стараясь скрыть нетерпение, Катанья сказал, что ему ничего не известно. Немцы заявили, что все объяснят на месте. Все разворчались, но, разумеется, согласились приехать. Никто не может себе позволить игнорировать всесильный Бундесбанк.

Катанья изо всех сил старался держаться спокойно и непринужденно, но давалось это нелегко: настойчивые расспросы Фиери и угрюмый его тон изрядно нервировали. Может, он что-нибудь пронюхал? Катанья с шумом выдохнул воздух из легких. Нет, этого просто не может быть. Утечка невозможна. Допустить ее — значит зарезать курицу, несущую золотые яйца. Это сравнение заставило Катанью вздрогнуть. Он снова посмотрел наружу и попытался отвлечься.

Его тряхнуло — скрипнув тормозами, машина остановилась у его дома на виа ди Сан-Эстакьо, в двух шагах от Пантеона, прямо в центре барочной застройки Рима. Он молча вышел из машины, поднялся на четвертый этаж и позвонил. Дверь открыла Клара — служанка. Из гостиной донесся смех Донателлы — она играла с детьми. Проклятый Фиери, надо же было ему так выбить Катанью из колеи! С годами с нервами становится все хуже. Надо успокоиться. Знать Фиери ничего не может. Поставив на этом точку, Катанья устремился в гостиную и обнял жену.

Минут десять они поиграли всей семьей, а потом Донателла отвела детей в спальню. Оставшись ненадолго один, Катанья снова разволновался. Пройдя к себе в кабинет, он уселся и невидящими глазами уставился в окно. Темнело. Просто так не сиделось. Катанья схватил трубку, нервно перелистнул телефонный справочник и набрал номер служебной квартиры президента Английского банка. В Лондоне сейчас восемь. Может, удастся поймать его до ужина.

Баррингтон, у которого сегодня выпал редкий вечер, не занятый всякими официальными встречами, как раз и собирался поужинать с женой. Зазвонил телефон. Он с ненавистью посмотрел на трубку. Кому это, черт возьми, могла прийти мысль звонить в это время? Наверняка какой-нибудь болван из министерства финансов. Они там, если не засиживаются допоздна, ужинают — называя это, впрочем, чаепитием — в шесть. Однако же в трубке раздался голос с сильным итальянским акцентом.

Едва сдерживая нетерпение, Баррингтон слушал, как Катанья взволнованно тараторит на своем скверном английском. Когда тот дошел до дела, раздражение у Баррингтона сменилось легкой усмешкой.

— Дорогой коллега, я понимаю, что две конференции в течение двух недель — это многовато. Сочувствую. Честно говоря, у нас тут сейчас дел по горло, и, поскольку я и сам понятия не имею, о чем пойдет речь во Франкфурте, трудно сказать, имеет ли смысл объединять две встречи в одну. — Баррингтон рассмеялся, словно собрался поведать какую-то тайну в оболочке изящного юмора. — Единственное, что могу сказать, — если немцы созывают встречу, стало быть, у них есть для этого очень веские основания. Просто так они ничего не делают. О чем бы ни шла речь, они все сто раз проверят и рассчитают и только потом с наслаждением преподнесут нам на блюдечке.