Гарольд Роббинс - Властелины удачи Страница 23

И в девять лет пришел звездный час Джонаса. Его маленькая сестра Мария только научилась ходить. На кухне она получила от кухарки кусок пирога и незаметно вышмыгнула через дверь черного хода во двор, пересекла его и отправилась за ворота. Джонас услышал испуганный крик кухарки. Он читал у себя в комнате и, прежде чем выбежать из дома, схватил револьвер. Он уже понимал, что в случае опасности оружие может очень пригодиться.

Джонас выбежал во двор. Кухарка, раскрасневшаяся, дрожащая от страха, указывала на маленькую девочку. Мария сидела на земле, в десяти метрах от ограды. Тоже испуганная. В двух метрах от девочки гремела погремушками змея. Мария набрела на нее, когда та пребывала в исключительно агрессивном настроении. Если б девочка шевельнулась, змея обязательно бросилась бы на нее. Как и в том случае, если бы кто-то попытался приблизиться к ним.

Джонас сжал левой рукой запястье правой и прицелился в гремучую змею. Ее голова была в четыре раза больше ружейных гильз, в которые он попадал без труда. И все же выстрел был не простым. Джонас задержал дыхание, чего обычно не делал. Выстрелил. Пуля двадцать второго калибра разнесла змее голову, и, пока она извивалась и билась, мальчик подбежал к сестре, схватил ее и унес во двор.

Его чествовали как героя. Оказалось, что быть героем очень даже приятно. Ему понравилось.

3

В следующем, 1936, году Джонас уже не вернулся в школу в Кордове, потому что вместе с матерью уехал в Мехико и поселился в квартире, купленной Вирхилио Эскаланте, в которой тот жил, приезжая в столицу. Семье пришлось задействовать все свои экономические и политические связи, чтобы устроить Джонаса в La Escuela Diplomatica, международную школу для детей дипломатов. Учась с европейцами, он мог совершенствовать свой английский и осваивать немецкий и французский.

Узнал он там и другое: оказалось, что Мексика не является одной из величайших стран мира ни по богатству, ни по военной мощи, ни по культурным достижениям. Нет, по всем этим параметрам лидером являлись Estados Unidos. Мексику уважали, но на нее не равнялись. В кордовской школе учителя говорили обратное.

Его мать улыбнулась, когда он попросил ее объяснить, в чем дело. Монахини, сказала она, не убеждали ее, что Куба — одна из величайших стран мира. Они говорили, что Испания — самое великое государство. Испании все завидуют, ею же все восхищаются. Бедные женщины, тут Соня вновь улыбнулась, несомненно, в это верили. Как и учителя в Кордове верят в то, чему учат.

В La Escuela Diplomatica никому не было дела до того, что он незаконнорожденный сын Джонаса Корда и внук дона Педро Эскаланте, hidalgo. О них там и слыхом не слыхивали. Его знали как Джонаса Энрике Рауля Корд-и-Батиста и требовали от него не так уж много: во-первых, регулярной оплаты обучения, а во-вторых, усвоения полученных знаний.

Первый год он жил дома, в квартире Эскаланте. В тридцать седьмом, когда ему исполнилось двенадцать и он закончил начальную школу, Джонас переселился в общежитие для мальчиков.

Мальчики жили по двое. Соседом по комнате у Джонаса оказался Морис Рейналь, на год старше его по возрасту, которому отводилась роль наставника, призванного познакомить Джонаса с реалиями школьной жизни. Морис был сыном военно-морского атташе посольства Франции. Хотя и на год старше, он был не крупнее Джонаса, высокого и сильного парня, уже со сломавшимся голосом.

По-испански и по-английски Морис говорил с сильным акцентом, впрочем, и по-немецки тоже. Учителя постоянно напоминали ему об этом. И попросили Джонаса помочь ему. По их предложению в комнате мальчики говорили только на испанском и английском. Джонас делал это с удовольствием, особенно ему нравилось говорить по-английски. Чем больше он говорил, тем лучше овладевал языком.

Морис жаловался, что Джонас говорит по-английски не так, как учитель английского языка. Наконец он понял в чем дело.

— Ah, Jonas, c’est Américain! Ce n’est Anglais! Vous parlez Américain![16]

Джонас просиял. Разумеется, он не англичанин. И отец его не англичанин. Он хотел говорить на языке своего отца, а его отец говорил по-американски.

Морис просветил его еще в одном вопросе. Обычно он раздевался, когда они оставались вдвоем и запирали дверь, и ходил по комнате голый. Джонас такого себе не позволял. А если и раздевался, то у Мориса вставал член. Джонас уже понимал, что это означает.

И вот как-то вечером Морис взял свой конец в руку и спросил:

— Dites-moi, mon ami. Est le votre si grand[17]?

Джонас покосился на торчащий колом член:

— Ous. Plus grand[18].

— Vraiment? Me montre[19].

Джонас подумал, затем встал, расстегнул штаны и вывалил свое хозяйство.

— Voila. Assez grand[20]?

Морис улыбнулся и кивнул:

— C’est beau[21].

Джонас затолкал член назад, застегнул штаны и вновь вернулся к задаче по геометрии.

Он думал, что Морису хотелось лишь сравнить их «инструменты». Но Морис преследовал совсем другую цель. На следующий вечер он спросил Джонаса, бывают ли у него ночные поллюции. Джонас признал, что такое случалось.

Морис перешел на английский:

— Удовольствие маленькое, правда? Но ведь не обязательно ждать, пока спустишь в трусы. Это же можно предотвратить.

Идея показалась Джонасу плодотворной. Он предполагал, что такое возможно, но еще не дошел до стадии эксперимента.

Морис заметил, что Джонас заинтересовался.

— Я покажу тебе, как это делается, — торжественно заявил он и начал онанировать, спустив в носовой платок. — Видишь, как все просто? Хочешь, я это сделаю и тебе?

— Я могу и сам, — ответил Джонас.

— Так приступай. Посмотрим, сколько тебе на это потребуется времени.

Джонас повторил телодвижения Мориса, испачкав свой носовой платок.

— Не так уж хорошо, правда? — спросил Морис. — Куда лучше, если мы будем делать это друг другу, одновременно.

На следующий вечер Джонас согласился. Мальчики разделись и улеглись бок о бок на кровати Мориса. Затем начали драчить свои пенисы, а перед самым семяизвержением, по команде Мориса, каждый схватился за пенис соседа и довел дело до логического конца.

За этим последовало неизбежное. Вскоре он узнал, как называют мальчиков, которые занимаются тем, что делали они с Морисом, и более такого себе не позволял. Но к Морису Рейналю у него сохранились самые теплые чувства.

4

Летом 1939 года многие страны отозвали сотрудников своих посольств домой. Морис Рейналь написал Джонасу из Парижа, что осенью не вернется в La Escuela. Его отца оставили во Франции, и теперь он капитан крейсера.

Джонас ответил Морису, что он тоже не вернется в школу. Его мать, отчим и дедушка правильно оценили ситуацию: школа потеряет три четверти европейских учеников, и их место займут латиноамериканцы, которых ранее туда не допускали. Школа станет провинциальной, а в такой, решили они, Джонасу не место. И семья отправила его учиться в Америку, в Военную академию Калвера в Индиане. И с осени Морис может писать ему по новому адресу.

Более писем от Мориса Рейналя Джонас не получал.

Военная академия Калвера Джонасу не понравилась. Там он чувствовал себя одиноко. Порядки строгие. Климат холодный. Norteamericanos тоже холодные. С другими учениками он сходился с трудом. Он научился представляться как Джонас Корд. В результате его принимали за Yanqui. К мексиканцам большинство учеников относились с презрением. Некоторые знали, кто такой Джонас Корд. К счастью, они не догадывались, что Джонас — незаконнорожденный. Он носил форму, научился отдавать честь и маршировать. Учился он хорошо. А стрелял просто отлично, выиграв не один приз в тире. И все-таки три года в Военной академии не доставили ему радости.

Однако Академия оставила в нем свой след. По-английски он говорил теперь, как настоящий американец. Больше времени уделял изучению естественных наук и математики, ликвидируя перекос в образовании. Военная организация и дисциплина вызывали у него неприятие, но он понимал, что в армии без этого нельзя.

Он узнал, что занятие, которому они предавались с Морисом, американцы считают извращением, а любителей этого удовольствия они презирают.

Академию он окончил в июне сорок второго года. Его мать и дедушка приехали по этому случаю из Мексики. По пути домой, в поезде, мать, сияя, объявила Джонасу, что его ждет в ближайшем будущем.

— Мы очень довольны тобой, сынок. Тебя приняли в Гарвард! — Улыбка поблекла. — Разумеется… На следующий год ты достигнешь возраста, в котором каждый американец может быть призван на военную службу.

5

Осенью 1942 года Кембридж, штат Массачусетс, заметно опустел. Старшекурсники в большинстве своем ушли в армию. Остались только калеки и больные. Джонасу, конечно, не с чем было сравнивать, но он чувствовал, чего лишился Гарвард: во-первых, искрометности юности и оптимизма, а во-вторых, уверенности в том, что преемственность поколений сохранится и в дальнейшем.