Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти Страница 25

Эмили ниже, грузнее. В каждом ее движении — экстравагантность слишком эмоциональной натуры. Ее вечно переполняют чувства. Они прямо выплескиваются из нее. Что же касается интеллекта, в этом она была не слишком сильна. Кстати, юмор она тоже не очень понимала. По природе беззащитная, она понимала свое бессилие и неспособность сдерживать собственные эмоции. К самой себе относилась с недоверием, считала себя неудачницей.

Они танцевали вместе, Летти и Эмили, представляя собой разительный контраст. Моя сестра двигалась легко, красиво, пожалуй, даже поэтично. Эмили, увы, не умела контролировать свои движения, часто повторяла одну и ту же ошибку, с силой сжимая руку Летти, она взглядывала на сестру глазами, полными унижения и страха, и продолжала ошибаться, снова и снова переживала, дрожала, безнадежно желая добиться успеха. Страх, что у нее ничего не получится, заранее ослеплял ее, расхолаживал, она чувствовала, что должна что-то сделать, и не могла. Наконец Летти перестала объяснять движения, а просто водила, направляла ее во время танца. Таким способом они добились большего успеха. По крайней мере, Эмили не нужно было думать о своих движениях, и она даже продемонстрировала некоторую грацию. Ее пластика основывалась не на заученности движений, а на чувстве.

Настало время ужина. Мать спустилась ненадолго, и мы тихо побеседовали. Летти не проронила ни слова ни о своей помолвке, ни о предложении Лесли. Она старалась вести себя так, будто ничего не изменилось, хотя, я уверен, она догадалась, что Джордж знает обо всем от меня. Она настояла на том, чтобы мы общались между собой совсем как прежде.

После ужина, когда мы собрались домой, Летти сказала ему:

— Между прочим, ты должен прислать нам несколько веток омелы для вечеринки… И чтобы было побольше ягод, хорошо? А на вашей омеле в этом году много ягод?

— Не знаю, не смотрел. Можем сходить посмотреть если хотите, — ответил Джордж.

— Разве ты выйдешь на мороз ради нас?

Он надел сапоги, пальто, замотал шарф вокруг шеи. Молодая луна спряталась. Было очень темно. Жиденькие звезды дрожали в вышине. Бескрайняя ночь наполнила нас благоговейным страхом. Летти схватила меня за руку и крепко сжала. Джордж пошел вперед открывать ворота. Мы отправились в сад через мост, миновали шлюз и выбрались на широкий берег. В темноте с трудом можно было различить старые яблони, склонившиеся над нами. Мы пригнулись и пошли за Джорджем. Он сказал:

— Дайте-ка посмотрю, вроде здесь растут два дерева омелы.

Снова мы молча двинулись за ним.

— Да, — сказал он. — Вот они!

Мы подошли ближе, чтобы посмотреть на старые деревья. Сплошное темное нагромождение ветвей! Летти начала смеяться.

— Мы, что, забрались сюда, чтобы считать ягоды? — сказала она. — Даже омелу разглядеть не могу.

Она наклонилась куда-то в темноту. Джордж, стараясь почувствовать ее дыхание на своей щеке, тоже повернулся в сторону и сразу почувствовал взгляд ее глаз. Тогда он схватил ее за руки и поцеловал в губы долгим поцелуем. Потом отпустил, пробормотал что-то невнятное, дескать, надо бы сходить за фонарем. Она осталась стоять спиной ко мне, делая вид, что ищет ягоды. Вскоре я заметил внизу мигающий огонек.

— Кажется, он несет фонарь, — сказал я.

Джордж подошел и произнес странным голосом.

— Теперь можем и посмотреть.

Он приподнял фонарь, осветив свое и ее лицо, а заодно и причудливые ветви деревьев — заросли омелы. Вместо того, чтобы искать ягоды, они смотрели друг другу в глаза. Их ресницы трепетали. Даже в темноте было видно, что он покраснел. При свете желтого фонаря мой друг казался таким красивым. Он взглянул вверх смущенно и сказал:

— Полным-полно ягод.

На самом деле их было очень мало. Она тоже посмотрела наверх и пробормотала, что ягод действительно много. Они находились в круге света, отбрасываемом фонарем, и это была их обособленная от всех вселенная. Я же, стоя в темноте, пребывал в другом мире. Джордж протянул руку, сломал ветку омелы с ягодами и предложил ей. Они снова глядели друг другу в глаза. Она спрятала ветку среди мехов у себя на груди. Так они и стояли, освещенные светом фонаря сверху; его красно-черный шарф, обмотанный вокруг шеи, смотрелся превосходно и придавал деревенскому парню весьма благородный вид. Он опустил фонарь и, стараясь сохранить естественный тон, опять повторил:

— Да… в этом году ягод много.

— Ты соберешь для меня немного, ладно? — попросила она, отвернувшись и закончив тем самым их очаровательное противостояние.

— Когда мне их надо срезать? — Он стоял рядом с ней, держа фонарь. Нам пора было отправляться домой. Он перешел с нами через ручей, не сказав ни слова. Потом пожелал обоим спокойной ночи. Когда он светил фонарем, чтобы ей было удобно ступать по камням, она даже не брала меня под руку. Так мы добрались до самого дома.

Последующие две недели мы усиленно готовились к Рождеству. Люди украшали дома ветками разных деревьев, хмелем. С окрестных ферм раздавался жуткий визг свиней, а к вечеру, позже, тянуло запахом жареной свинины. На шоссе стоял топот, пони спешили с рождественскими подарками.

Телеги приезжали к деревенским жителям, украшенные ветками омелы. Оранжевые апельсины весело выглядывали из ящиков. А также и алые яблоки. И, конечно, холодно-белые тушки ощипанных кур, гусей, уток. Мелочные торговцы важно размахивали кнутами, маленькие пони бойко бежали под сикоморами, вперед, к Рождеству.

В конце дня двадцать четвертого числа, когда повсюду пыль вздымается метлами и вениками, я прогуливался с Летти. Над головой розовело небо, голубели деревья. Мы встретили двух мальчиков 15–16 лет. Одежда на них была залатана хлопчатобумажным молескином, шарфы завязаны на шее узлом, из карманов торчали бутылочки с чаем. Судя по мешкам у них за плечами, ребята собрались на работу.

— Эй! — окликнула их Летти. — Собираетесь поработать накануне Рождества?

— Похоже, что так, — ответил старший.

— И когда же собираетесь возвращаться?

— Примерно в полтретьего.

— Утром на Рождество! Ну и ну!

— Зато сможете увидеть ангелов и звезду, — сказал я.

— Они подумают, что мы грязнули, — произнес младший паренек смеясь.

— Пошли, — заторопил его старший.

Они двинулись по дороге, топая тяжелыми башмаками.

— Счастливого Рождества! — крикнул я им вслед.

— Поздравляться будем утром! — ответил старший.

— Вам того же, — ответил младший и стал напевать веселую песенку.

— Забавно, — сказала Летти. — Мальчики отправились работать на меня.

Мы собирались пойти на вечеринку в Хайклоуз. Случайно я заглянул на кухню около половины восьмого. Лампа была притушена, и Ребекка сидела в тени. На столе при свете лампы я разглядел стеклянную вазу с пятью или шестью очень красивыми розами к Рождеству.

— Хелло, Бекки, кто это прислал? — спросил я.

— Никто их не посылал, — ответила Ребекка. В ее голосе прозвенели слезы.

— Да? Я что-то не видел их в саду.

— Возможно, так оно и есть, я укрывала их целых три недели, берегла под стеклом.

— Для Рождества они прекрасны. Я даже подумал, что кто-то послал их тебе.

— Уж меньше всего можно было подумать, что их прислали именно мне, — ответила Ребекка.

— Почему?.. В чем дело?

— А ни в чем. Кто я такая? Никто и уже никем не буду. Старею помаленьку.

— Что-то тебя расстроило, Бекки.

— Какое это имеет значение. Мои чувства ничего не значат. Могу только сидеть дома в компании с моими цветами… которые никому не нужны.

Я вспомнил, что Летти обычно прикалывала к домашнему платью цветы. Она была в восторге от предстоящей вечеринки в Хайклоузе. Я представил себе ее быструю скороговорку: «О нет, спасибо, Ребекка, у меня уже есть веточка, которую мне прислали».

— Ничего, Бекки, — сказал я. — Она просто слишком возбуждена сегодня вечером.

— А я легко забываю все обиды.

— Мы тоже, Бекки… Tant meiux[16].

В Хайклоузе Летти произвела большое впечатление на всех. Среди местных деревенских красавиц она резко выделялась своей красотой. Даже передвигалась и жестикулировала, как драматическая актриса. Лесли просто обожал ее. Когда они встречались глазами, оба смотрели с триумфом, возбужденно, горящим взглядом. Летти буквально наслаждалась тем впечатлением, которое она производила на публику. Благодаря всеобщему восхищению усиливалась ее любовь к нему. Он тоже был неотразим. Тем временем хозяйка дома, важная и напыщенная, сидела рядом с моей мамой, как бы покровительствуя ей. Мама улыбалась и смотрела на Летти. Это была восхитительная вечеринка. Очень веселая.

Я танцевал с несколькими дамами и удостоился чести поцеловать каждую из них под омелой, за исключением тех двух, которые поцеловали меня сами, первые.