Татьяна Успенская - Шаман Страница 3

Шопен всё ещё звучит в Нине. Кнутовские щёки чуть порозовели, глаза влажной добротой смотрят на Нину сквозь очки. Наверное, и Кнут тоже слышит чистый голос Шопена. Розовый свет, горка блинов для Олега, Оля, затаившаяся с книжкой в глубине квартиры, Олегова душа, вот уже много лет живущая в Нине, — ни у кого нет такого тёплого очага, как у неё.

Зазвонил телефон.

— Нина, у меня не выходит редзаключение. Я всю ночь сидела, весь день и… не могу. Ничего не понимаю в этом романе. Он такой сложный! — чуть не плачет Дина Кораблёва. — Помоги мне.

Неприятием вчерашнего дня поднялась тошнота. Но Нина, наполненная любовью и радостью, принялась терпеливо объяснять Дине суть романа, главный его нерв, сложные характеры — сама отказывалась от любимой рукописи, отступалась от тайги, с её таинственностью, свежестью и живой жизнью, от очень талантливого Асылова, сумевшего переписать под её руководством первую часть романа от начала до конца, перечёркивала предательство — переставала болеть.

Положила трубку, вернулась к Кнуту.

— А ты знаешь, я тебя очень люблю, — сказала. — Ты мне совсем как брат.

Однажды, когда им было лет по восемь, Кнут подрался из-за неё с Усатым Немцем, так звали первого силача и первого забияку в их дворе. Немец обозвал её рыжей дурой, и Кнут кинулся драться, но был сильно избит Немцем. Сейчас Нина принялась благодарить Кнута за детское рыцарство, за сегодняшнюю полку, за книги, которые он даёт ей читать, за ненавязчивое, терпеливое братство вот уже тридцать с лишним лет.

— Ты такой человек, — улыбнулась Кнуту Нина, — такой… редкий, как все твои букинистические книги, ты сам не знаешь, как ты…

Кнут неожиданно встал и пошёл. Он сделал это так проворно и так сразу хлопнула дверь квартиры, что Нина не успела даже окликнуть его.

Снова телефон. Варя всё-таки заговорила:

— Ну, как тебе Рихтер? С ума сойти от него! Без Илюшки скучно. Звонит из своей Тмутаракани, но разве он может развеселить меня оттуда? Развесели меня ты! Я, оказывается, без Илюши и без тебя не могу жить. У Ленки музыка, театр, язык, приятели — ей нет дела до родной матери.

Варя ныла нарочно, с какой-то ей одной понятной целью. Она врала, что ей скучно, — ей всегда весело.

С Варей они учились десять лет, от первого до последнего класса. Худющая, глазастая, Варя болтлива, бесшабашна, добра, смешлива и инициативна. Она может поднять их ночью с постели и заставить плясать под новую Илюшину песню, за десять минут собраться в Ленинград, чтобы походить по Эрмитажу или пробиться на спектакль в театр Товстоногова, может нестись на машине наперегонки с милицией, а потом невинно улыбаться гаишнику и уверять его, что это ему показалось. Однажды она отдала свой любимый костюм девушке, доставившей ей из прачечной бельё, только потому, что девушка шла на первое свидание. Любое событие и любую, иногда даже не очень весёлую ситуацию Варька воспринимает как развлечение. Котёнок тычется мордочкой в стену — не может найти миску с молоком, рассыпалась клубника по полу кухни, разбилась любимая чашка, вот уже десять лет украшавшая их с Илюшей быт, — Варька смеётся.

Сейчас они быстро рассмешили друг друга.

— Скоро новость тебе сообщу, будешь рыдать от смеха, — на прощание сказала Нина, — приготовь платок для утирания слёз. Нет, не сегодня, терпи, пока я созрею.

В тишине, наступившей после шумного разговора с Варей, Нина оказалась наедине со своим прошлым и чистым листком бумаги.

До встречи с Олегом она была скованной, неуверенной в себе, считала, что её мысли и чувства касаются только её одной. Больше всех до Олега любила отца, понимала без слов, верила, что он тоже понимает её без слов, и ей никогда не приходило в голову откровенничать с ним.

Олег обрушил на неё свою жизнь, час за часом, день за днём: как напился единственный раз в жизни, когда поступил в институт, о чём подумал, когда вошёл в свою лабораторию впервые, как задумал эксперимент, лёгший в основу кандидатской, что почувствовал, когда увидел её. Он помнил всё, что хоть немного задело его в тот или иной момент жизни, и считал эти мысли, ощущения и поступки очень важными.

С такой же жадностью он отнёсся к жизни её. Ему было необходимо знать, что чувствовала, о чём думала, чем была недовольна она в поворотные моменты.

Оказалось, что и об интимных делах можно говорить. Олег считал: всё должно быть ясно.

Поначалу Нину раздражало копание в себе, она не умела рассказать, что происходит в ней, но, чтобы не обидеть Олега, добросовестно начинала вспоминать мелькнувшую ненароком мысль, беглое или глубокое своё чувство.

Оказывается, события прошлого таились в ней невесомым грузом, и волей, терпением Олега они вернулись: яркие, ничуть не потускневшие, в мельчайших деталях и голосах. И Нине стало казаться, что они тоже её настоящее, такое же важное, как Оля и Олег.

Первой из прошлого явилась к ним с Олегом маленькая Варька.

Варька зажала в руке кусок чёрного хлеба и кулёк с семечками, подошла к стройке — там медленно передвигались пленные, сунула свои дары самому обносившемуся, синему, дрожавшему от холода немцу, и — бежать.

Варька тоже была плохо одета, тоже хотела есть, но немца ей было жальче, чем себя.

Однажды она пришла в школу в мамином вечернем платье. Мама у Варьки — актриса. Накануне Варька расхвасталась, что всё на свете может, даже в мамином платье прийти, вот и пришла, потому что девчонки не поверили ей.

Рассказанный Олегу, тот день ожил совсем по-другому, чем виделся в детстве. Голые стены класса, чёрные облупленные парты, на них — ровно нарезанные листы газеты и цветной карандаш — тетрадок у них тогда не было, они писали на газетах.

— И мы на газетах писали! — сказал Олег.

На столе у учительницы — завёрнутая горсть варёной вермишели. Это Нина ей тогда принесла. Все девчонки по очереди что-нибудь да приносили, потому что у учительницы умирала от туберкулёза дочь и сама она еле ходила.

В тот день они уже сидели на местах, учительница уже просматривала чей-то домашний листок. Тут и вошла Варька.

Она была высокая для своих восьми лет, но чёрное платье, с крупными, жёлтыми цветами по подолу, всё равно оказалось неимоверно велико. Варька подтянула его, подвязала поясом.

Вошла, дверь за собой закрыла и — застыла, вытаращив глаза: испугалась. Она стояла опустив руки. Эти тонкие руки на фоне чёрного платья висели, словно неживые крылышки.

— Из какой сказки ты к нам пришла? — спросила Варьку учительница. — Ну-ка, иди сюда. Кто ты? Королева? Золушка? Фея-волшебница? Ночь? Как звать тебя?

Они все обалдели тогда: неужели учительница не узнаёт Варьку? «Это же Варька!» — наверное, хотела крикнуть каждая. Но, видно, всех, и Нину, останавливала дикая мысль: а может, и, правда, не Варька? В классе стояла тишина.

В школе не топили. Они все были в пальто, в маминых кофтах, а у Варьки-то шея — голая и руки — голые.

Путаясь в платье, Варька сделала осторожный шаг к столу.

— Я пришла из своей сказки, — начала она хрипло, но тут же крикнула звонко: — Я — Победа! Больше нет войны, и все папы вернулись! — Её голос сорвался до шёпота. — Все мёртвые ожили.

Учительница заплакала.

В восемь лет Нина не понимала, что значит — «мёртвые ожили». Тогда ещё не вернулся никто, кроме калек, и дети ждали даже тех, на которых пришли похоронки. И Варька ждала, хотя похоронка, отпечатанная на синем бланке, уже два года лежала в нише их комода под хрустальной пепельницей.

Рассказывая Олегу про Варьку, Нина поняла, почему плакала тогда учительница и почему не отругала Варьку.

Прошлое разорвал телефонный звонок. Нина не подошла. Недопёсок Варька в мамином платье стоит перед всем классом голодным, холодным февралём войны.

Раньше, до встречи с Олегом, жизнь была бездумна, шла и шла своей непрерывной колеёй, сейчас же, благодаря Олегу, к прошлому и настоящему возникли вопросы.

Зачем она живёт? Чтобы выпустить новую книжку? Чтобы вырастить ребёнка? Как она связана с миром и с природой? Что значит родство с человеком? Главное и неглавное толпилось в Нине, требуя ответа или немедленного решения.

Оставаясь одна, вот уже много лет она писала. Писала для себя — пыталась разобраться во всех своих вопросах.

Дед матери был дворянином, и мать гордилась этим своим дворянским происхождением. А сошлась со слесарем, Рыжим Чёртом — так звала его во время ссор. Нина помнит: мать размахивает кулачками перед растерянным отцом и кричит. Нине три года, она плачет, обхватывает отца за ногу, не пускает к двери, куда гонит его мать.

И всё-таки мать выгнала отца, а сама вышла замуж за солидного пожилого инженера, который раз в месяц водил её в театр.

Рыжий Чёрт не отстал. Он заявлялся к ним чуть не ежедневно, пьяный или трезвый. Приходил и, не обращая внимания на солидного мужа, сразу лез целоваться: сперва целовал её, Нину, в дурацкую родинку над верхней губой, а потом — мать. Мать отпихивала его, кричала, чтоб немедленно убирался прочь, а лишь он уходил, запиралась в ванной, пускала воду и начинала стирать. Инженер тут же шёл за папиросами или хлебом. В квартире наступала тишина, разбиваемая падающей водой. Наконец мать появлялась, злая, красная, зарёванная, и при ней, Нине, принималась честить отца: вот-де, мешает жить, лезет в чужую благоустроенную семью…