Анри Кок - Фаворитки Страница 3

В числе подарков диктатора своей любовнице находились десять галльских стрелков. Египетская царица хотела вооружить войско по образцу этих стрелков; Цезарь дал ей десяток, избранный ею среди солдат, составлявших первую сотню когорты. Но не из интересов своей армии, а только ради своих наслаждений Клеопатра взяла с собой этих стрелков. Среди них был один по имени Андроник, мужественная красота которого произвела на нее сильное впечатление. Чтобы обладать одним, она потребовала десять; Цезарь не мог и подозревать истинной причины ее желания. Но удалившись от берегов Италии, она уже не имела нужды сдерживаться.

— Пусть скажут галльскому стрелку Андронику, что я хочу его видеть, — сказала она.

Андроник поспешно исполнил приказание царицы.

Этот сын Галлии был на самом деле великолепен: лет двадцати пяти, высокий ростом, с белокурыми волосами, падавшими локонами по обе стороны лица, в волчьей шкуре — он был прекрасен.

Он стоял прямо перед царицей, лежавшей на пурпурных подушках, защищенных навесом от палящих лучей солнца.

— Доволен ли ты, Андроник, что едешь со мной в Египет? — спросила она своим полным нежности голосом.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет? — воскликнула Клеопатра. — Ну что ж, ты по крайней мере откровенен. А почему ты не радуешься, что увидишь Египет? Это прекрасная страна.

— Для меня одна только страна прекрасна: моя родина! — сказал галл.

— Как называется она?

— Я из города Тарба в Бигорре.

— Но что же там такого, о чем ты так тоскуешь?

— Там есть горы и равнины, где я охотился на свободе, и зеленые папоротники, на которых я отдыхал; там есть быстрые ручьи, в которых я утолял жажду, и всякие птицы, убаюкивавшие меня своим пением.

— Везде есть трава, источники и птицы!

— Ты ошибаешься, царица, не везде встречаются Пиренеи. Пиренеи есть только на юге Галлии.

— Да, и, быть может, также нет ли в Пиренеях какой-нибудь молоденькой девушки, воспоминание о которой сильнее запало в твою душу, чем воспоминание о земле, на которой ты родился? Признайся, ты любил и был любим на родине?

Андроник вздохнул:

— К чему воспоминания, — сказал он с горечью, — когда не принадлежишь самому себе, когда не знаешь даже, будешь ли когда-нибудь располагать собою!..

— Никогда? Почему никогда? Слушай, Андроник, ты меня интересуешь. Когда ты научишь моих солдат, то, если тебе хочется, отправляя тебя в Италию, я напишу Цезарю, чтобы он дал тебе свободу, чтобы он отослал тебя в твое отечество.

Физиономия стрелка засияла.

— Ты сделаешь это? — вскричал он.

— Сделаю, если буду довольна тобой.

— О, ты будешь довольна, потому что с этой минуты вся моя кровь принадлежит тебе.

— О! Я не потребую от тебя крови, Андроник, — возразила она.

— Чего же, царица!

— Я скажу тебе позже, в Александрии… Ступай. Не удаляйся от меня, мне приятно тебя видеть.

В самом деле, во время всего путешествия галльский стрелок почти постоянно находился около царицы. Он не только ел за ее столом, но по особенной благосклонности ему, по ее приказанию, подавали то же самое, что кушала она. Ей нравилось разговаривать с ним, заставлять его рассказывать наиболее замечательные случаи его жизни — по большей части охотничьи истории и описания битв.

Однажды вечером, грубо перебив его, она сказала:

— Но ты в своих рассказах никогда не говорил мне о любви, Андроник. Разве я ошибаюсь, предполагая, что в твоих горах есть молоденькая девушка, которая оплакивает твое отсутствие?

Стрелок печально улыбнулся.

— Нет, царица, — ответил он, — нет, ты не ошибаешься. Там есть молодая девушка, которой я оставил мое сердце.

— А! А! Вот видишь!

— Но любовь бедного крестьянина и пастушки может ли занять такую великую царицу, как ты?

— Должно быть, может, потому что я предлагаю тебе рассказать. Так ты любишь пастушку?

— Да, государыня.

— Как ее зовут?

— Фабьола.

— Который ей год?

— Ей было шестнадцать лет, когда я был вынужден вступить в легионы Цезаря.

— А сколько времени ты служишь?

— Будет три года в октябрьские календы.

— Значит, Фабьоле теперь девятнадцать лет. Хороша она?

— Я ее люблю!

— Это значит все. Ты ее любишь… и ни одна женщина в мире не может сравниться с ней красотою, даже я?

Предлагая ему этот коварный вопрос, Клеопатра смотрела в глаза Андронику. Он вспыхнул, а она наслаждалась смущением, причиной которого была она сама.

— А потом? — продолжала она. — О, не бойся ничего! Я не рассержусь, если даже узнаю, что я не так красива, как пастушка Аквитании Фабьола. Она красивее меня? Говори!..

— Красивее?.. Нет!.. Фиалка не может быть красивее розы, но…

— Но, — продолжала она, — ты надеешься обладать фиалкой и не надеешься иметь розу. Ты благоразумен: для тебя фиалка — первый в мире цветок! Однако, положим, что тебе будет дозволен выбор. Понимаешь? Положим, что роза снизойдет до тебя — разве не будешь ты благодарен? Отвечай!

Возбужденная усилившейся страстью, при последних словах Клеопатра, лежавшая на подушках, наклонилась к прекрасному стрелку, стоявшему перед ней, предоставляя его взорам из-под своего корсажа из прозрачной египетской ткани часть самых сокровенных своих прелестей.

Андроник сладостно вздрогнул. Как ни мало был он прозорлив до сего времени, в эту минуту ему трудно было не понять природу чувств, внушенных им царице.

Но не сейчас, не тут же проявил он свое понимание этих чувств, поскольку был свидетель всей этой сцены, чего актеры даже и не подозревали. Это был Птолемей Менней — брат и супруг Клеопатры.

Без сомнения, этого супруга вовсе не следовало бояться, — бояться ребенка четырнадцати лет? Однако не обладая знанием своих прав, этот ребенок имел инстинкт, ибо, глядя на описанную сцену с середины палубы, где он стоял, он сердито сдвинул брови.

— Отвечай? — продолжала Клеопатра, сжимая крохотной ручкой мускулистую руку Андроника.

Царь бросился к ней.

— Клеопатра, — вскрикнул он, — смотри, как потемнело небо! Будет гроза. Разве ты не сойдешь в свою каюту?..

При звуках голоса Птолемея Клеопатра приняла быстро приличное положение, а Андроник отошел от нее на четыре шага.

В то же время оба подняли глаза к небу: оно было величественно. Ни одного облака не увидели они в лазури.

— Ты глуп, Менней, — сказала Клеопатра недовольным тоном. — Ты глуп с этой своей грозой.

— Ты действительно думаешь, что я глуп? — нетерпеливо возразил ребенок.

Наступило молчание, потом Клеопатра сказала:

— Ступай, Андроник, к своим братьям по оружию.

И, вперив свой взгляд в бледное лицо царя, она подумала: «Э! Э! У львенка начинают прорезываться зубы. Это надо принять к сведению, мы постараемся помешать ему кусаться».

Яд играет большую роль в истории государей и государынь древних времен, а также — увы! — и в истории средних веков!..

Предвидя свое высшее назначение, Клеопатра с пользой употребила свободу изгнания. Никто не знает, что может случиться; даже на троне вас окружают люди, которые вам мешают, и те, от которых хорошо избавиться без скандала. В Антиохии, где она жила, будущая царица Египта изучила под руководством великого ученого искусство отравления.

По возвращении из Италии в Александрию первой ее заботой было снова начать курс учения, которым она пренебрегала со времени пребывания в Египте Юлия Цезаря.

Ее дворец — Антирод (остров Роз) был как нельзя более удобен для этих занятий. Под предлогом отдыха после долгого путешествия она заперлась в этом дворце в обществе близких женщин и сотни невольниц под охраной египетских солдат и десяти галльских стрелков.

Каждый день она удалялась в свою лабораторию, где проделывала опыты с ядами разных сортов: минеральными, растительными и животными. Ибо все три царства природы имеют одинаковое отношение как к добру, так и ко злу, содержа в себе жизнь и смерть. По большей части эти опыты производились над животными: собаками, кошками, птицами, иногда над невольниками, над несчастными, которых считали за ничто. Нужно уметь заставить страдать, чтобы уметь убивать.

Она изучала превосходство такого-то яда над таким-то противоядием. Радостная от успехов в науке Клеопатра, окончив занятия, присутствовала в дворцовом саду при упражнениях египетских солдат, которых учили галльские стрелки.

Потом, когда наступал вечер, прекрасного Андроника вводили потайной дверью в ее спальню.

И хотя Андроник признался, что он оставил свое сердце в Аквитании, он с такой страстью отвечал на ласки египетской царицы, о какой она и не мечтала. Это правда, что сердце ничего не значит в известном роде нежности и что в возрасте Андроника было бы больше чем добродетелью, — было бы поистине героизмом противиться созданию, обладавшему всею обольстительностью красоты и всем могуществом власти.