Анник Жей - Дьявол в сердце Страница 3

— Скажите мне: что такое грудь? Каких-то полкило мяса! И все! Мужчину такие детали не волнуют, — заключила служащая магазина, чьи груди весело торчали под V-образным вырезом.

«Вопрос не актуален», — задним числом подумала больная. Сколько времени у нее не было секса? С тех пор, как «мисс Либидо» впала в кому, то есть несколько лет. Сначала затяжная депрессия, потом рак — Элка забыла даже движения любви. Она ни по чему и ни по кому не скучала, тем более по мужчинам: в ее интимном театре смерть заняла все места от галерки до первого ряда.

На ночь она кладет протез в карман пеньюара. Иногда придаток выпадает у нее из рук и шлепается на пол кверху соском. Она наклоняется, чтобы подобрать еще теплую от ее кожи вещь. Вместо выступающего полушария — трещина. Будто тут разорвалась граната. Эта женщина-хирург, производившая ампутацию, интересно, выкинула ли она грудь Элки в мусорное ведро? Мужья, любовники и продавщицы нижнего белья в один голос находили ее грудь прекрасной. Небольшие холмики долго сохраняют форму просто потому, что они маленькие. У Элки грудь была яблочком, как говорили мужчины. Элке кажется, что отрезанная грудь была полнее и сочнее, чем ее выжившая сестричка, совсем глупая, смешная и одинокая.

Элка заворачивается в белое полотенце. Теперь она воспринимает свое тело как-то отстраненно и боится его как чумы; можно сказать, оно держит ее в страхе: там заложена бомба замедленного действия. Элка не может взглянуть на него без боязни. А вдруг тело опять ее предаст? Вдруг снова окатит презрением? А вдруг здесь, под затылком, или там, на бедре, притаился зародыш опухоли? Подхватив насморк, Элка сходит с ума. Мельчайший прыщик вводит ее в оцепенение. Каждый рентген — это мука. От такого же рака умерла одна из ее подруг.

«Не позволяйте раку пожирать себя, делайте что-нибудь!» — призывала телефонистка ракового корпуса больницы Питье-Сальпетриер.

Д-р Жаффе де ла Питье, должно быть, приходится племянником Роберту Редфорду. Красивый блондин в белом халате сияет среди пациенток, мыкающихся в очереди на кобальтовую бомбу, и некоторым из них осталось недолго мучиться.

Вид Элки мог бы кого угодно ввести в заблуждение. Ничто в ней не выдавало возраст и изнурительное лечение, ничто не указывало на женщину в нокауте. Она променяла жизнь в тоске на «тяжелую продолжительную болезнь», как называют ее врачи, родня и как принято писать в уведомительных письмах о смерти. На нее смотрят с участием. Когда безработный страдает, то всем плевать; больной раком будит сочувствие, тем более что рак не заразен. Рак идеально подходит, когда потеряно все, даже груди: он что-то добавляет к душе. Вы существуете. «Надо говорить о своей болезни», — советуют пышущие здоровьем медсестры из Вильжюифа. Кто говорит слово «рак»? Больной — иногда. Медперсонал — никогда.

Элка сбрасывает банное полотенце и вглядывается в то, что было женским телом. На месте груди вырисовывается крест из рубцов зашитой тамбурным швом кожи. Грудь Элки уходила очень неохотно, оказывая большое сопротивление. Она была с характером. Она не хотела, чтобы ее так просто отрезала эта хирург-женщина с жестоким лицом, возненавидевшая Элку (такие вещи больной раком замечает с первого взгляда). Элка не нравилась некоторым честолюбивым особам — слишком была похожа на них. А женщина часто бросает зеркало, которое протягивает ей сестра.

Круэлла и Элка были одного возраста. Однако их разделял рак: болезнь одной и наука — другой. Круэлла знала, Элка претерпевала. Хирургиня не носила белого халата, по линолеуму клиники раздавался стук ее каблуков. Она носила серебряные украшения. Под белой кофточкой торчали две груди. У нее было с десяток голубых костюмов. Ее маленькое лицо источало злобу, только Элка заметила это слишком поздно: из глаз лились слезы и туманили взгляд. В приемной клиники с розовыми простынями секретарша Круэллы разложила печатные труды своего босса. Хирургиня пользовалась известностью: она оперировала многих раковых больных. Ее конек — смертоносные груди, ее мания — ядовитый сосок. Ожидая приговора, будущие пациентки могли ознакомиться с ее книгами, чтобы понять, что с ними сделает ее драгоценный скальпель. Фотографии демонстрировали больных раком до, во время и после мастэктомии. Эти произведения можно было приобрести за сотню у выхода, произведения настолько омерзительные, что от одного взгляда на них Элке пришлось бежать в туалет.

Прямо перед операцией, предчувствуя, что дело плохо и что если Круэлле суждено ошибиться хотя бы раз за карьеру, то это будет тот самый раз, Элке захотелось сбежать. Между ней и хирургом была вражда, и она знала, что прекрасная белая грудь не даст так легко себя отсечь. Увы! Предоперационные успокоительные препараты сделали свое дело. Элка без сил повалилась на розовую простыню.

«Мясничиха!» — думала она, вспоминая о вынесенной у Круэллы муке. «Моя техника не оправдала себя в первый раз», — чуть позже отчеканила Круэлла, не извинившись, злобно глядя на рыдающую пациентку. Подать жалобу на Круэллу у Элки не было никаких сил.

С тех пор Элка плачет при воспоминании о последующих операциях, вызванных необходимостью устранить последствия первой, о постоянных наркозах, превращавших ее в зомби. Провалы в памяти, ужасающая слабость, головокружения. Эти бесконечные недели крестной муки Элка не забудет никогда: такое страдание переходило все границы. «Вообще-то, — сказал ей рентгенолог, — грудь — это железа. Ее резкое удаление — это мощный удар по нервным окончаниям и тысячам мелких сосудов».

Круэлла не использовала морфий, ее медсестры пичкали пациентку таблетками от болей в животе и мигреней.

Вспоминая эту боль, эту бесконечную боль, обезумевшая Элка ревела, как теленок, и от плача ее лицо превращалось в испитую рожу алкоголика. Она пила свое горе полной чашей, но никак не могла дойти до последнего глотка, как будто там не было дна.

Элка засыпает в страхе, просыпается в страдании. Каждый день, каждое мгновение она борется со смертью, которая медленно одолевает ее. Способности, доставшиеся Элке от Мод, обернулись против нее: она сама стала куколкой вуду и своей собственной порчей.

Рак жесток к начинающему мемуаристу. Дневник кажется Элке таким же калекой, как она сама. «Любую патологию надо рассматривать в связи с проблемой взаимоотношений между субъектом и внешним миром», — утверждает онколог в газете «Монд».

Специалисты из Поль-Брусса, пришедшие на смену живодерке, никогда ничего не проваливают. Они деятельны и вежливы; надо исправить ляпы Круэллы, то есть снова оперировать Элку. Хирурги Вильжюифа приходят к выводу, что надо было удалить скорее это, чем то. Элку заново усыпляют, и на этот раз все проходит хорошо. Что же до канонов красоты, то о них даже и речи не ведется. Ее уродство становится просто поразительным. Она говорит себе, что если выживет после этой свистопляски, то на худой конец может выступать в ярмарочных балаганах. Даже Теобальд не имеет права на это зрелище. Рак усиливает женскую стыдливость.

В ванной, обернутая махровым полотенцем, Элка кажется хотя и не очень молодой, но все еще приятной женщиной. Впечатление обманчиво. Достаточно отпустить полотенце, чтобы явилась истина, способная остановить первого же насильника. Элка — единственная в Париже, кто может не бояться серийных маньяков.

Наклонившись, она бросает в ванну ароматические блестки. Полотенце падает на коврик. Она ступает в ванну с закрытыми глазами, чтобы не видеть себя. Вспоминаются мушкетеры, Анна Винтер — прекрасная Миледи. В чем было ее преступление? Любовь, честолюбие, любовники, карьера, жизнь. Элка ложится; голубая вода закрывает тело, уродство утопает в пене.

На календаре Мусорщиков, оставшемся от предыдущих жильцов, день святого Виталия. Элка разбирает грязное белье. Она отделяет полотенца Теобальда — он сейчас в Париже — от своих вещей. Белое белье закладывает в машинку. Добавляет стиральный порошок и смягчитель воды. Теперь надо приготовить ужин, накрыть на стол. С Теобальдом они все еще женаты, но только на бумаге. На ужин овощной суп, макароны… и тошнота. В день святого Виталия рак — это беременность смертью.

Работая на Мериньяка, Элка жила приключениями. Теперь аппетит пропал. Она случайно видит себя в зеркале. «Больная раком у домашнего очага», — думает она. Она ненавидит себя, и эта ненависть пугает ее: она боится ухудшить течение рака, боится метастазов.

«Когда у вас рак, главное — не терять присутствия духа!» — повторяют все онкологи, будто не замечая полной абсурдности подобного наставления.

6 ноября

В дальней комнате магазина я делала уроки. Помещение было темное, совсем крошечное. Моя мачеха Иветта управляла антикварным магазином «Дары Бретани» в Бурдоне, там же работал мой отец. Пока Иветта обсуждала с покупательницей сравнительные достоинства куин-аманна и фара с черносливом, я разглядывала корабль, который отправлялся на Большой Остров каждый день в пять вечера. Мне так хотелось подняться на борт, сбежать из моей каморки. «Мод, — тихонько говорила я, — ты думаешь, что без тебя легко жить?»