Джойс Элберт - Безумные дамочки Страница 3

— Откуда ты все это узнала?

— Я изучаю стиль восемнадцатого века, — ответила Анита. — У меня будет спальня из такой мебели.

Вскоре Симону начало тошнить от всего этого. Анита стала превращаться в каталог мебели и обстановки.

— Вчера я видела чудные часы для камина. Циферблат паршивый, зато цифры из золота. Тебе не кажется, что он очень подойдет к моей квартире?

При этом они продолжали есть консервированные продукты и мучились мыслью о предстоящей плате за квартиру. Поскольку квартиру сняла Анита, Симона заявила, что она переезжает. Они расстались по-дружески. В последний момент Анита признала, что это к лучшему, потому что Чу-Чу действовал ей на нервы.

— Единственное животное, которое мне нравится, это статуя льва Родена. Я видела его в Остертаге, и он стоял на мраморном постаменте.

Симона обрадовалась собственному дому и возможности не выслушивать от Аниты дотошные описания бронзы Доре. Бедная Анита. Конечно, трудно поумнеть, если ты росла в Кливленде, штат Огайо, да еще при этом твой отец приехал из Франкфурта и был мясником.

Случались вечера, когда Симона не ложилась спать в двух фланелевых рубашках в десять часов вечера. Это были вечера, которые она проводила в чужих постелях или шла на дискотеку в хлопчатобумажном платье, украшенном цветами из простой ткани, которые она потом бросала в стиральную машину (у нее было тайное желание выйти замуж за мужчину, сделанного из туалетной бумаги, в платье из туалетной бумаги и провести медовый месяц на Луне). Это были вечера, когда Симона мечтала о подпольном кино, вечера, когда у нее были встречи-коктейли, обеденные встречи, встречи на ужин, встречи на очень поздний ужин, и тогда она носилась в центр города, на окраины города, в город секса, город наготы, в город извращений (любопытные все-таки встречаются пенисы у мужчин). Она танцевала, стонала, пила, ездила на мотоциклах, курила, кричала и никогда не сдавалась.

— Нет, — часто говорила Симона мужчине в самом начале. — Ничего не будет.

Эта привычка была похожа на отказ некоторых людей пить мартини.

В постели не было ничего, чего она не могла бы сделать, если мужчина мог ее как-то развеселить. Однажды позволила одному программисту трахнуть себя в зад обычной сосиской от хот-дога. Потом они сварили сосиску и съели. Неплохо на вкус. Только горчица нужна.

Мужчины творили с ней странные вещи. И она вела себя не менее странно. Однажды ее подцепил мужчина в Центральном парке и пригласил к себе выпить. Он жил неподалеку. Через шесть дней наконец-то выпустил ее похудевшей на шесть фунтов. Это было не так уж и ужасно, гораздо лучше, чем могло бы быть, но она считала, что не стоит тратить на такие вещи столько своей жизни. Это как-то оскорбляет. А он не останавливался. Она говорила ему, что у него нет воображения, но ему было плевать, он от этого только сатанел. Наконец Симона сдалась и спросила, не могла бы она почитать книжку, чтобы немного отвлечься. Он согласился, но, к несчастью, он любил только одного писателя: Дж. Сэлинджера. Да, это было поводом для знакомства с ее первым другом из литературных кругов, Эдвином Куберстейном, и романами Сэлинджера.

В другой раз она улеглась с помощником дантиста, который называл ее «малышкой» и при этом заикался. По ночам он должен был говорить: «П-п-п-поц-ц-це-л-у-уй меня, м-м-малыш-ка. Я к-к-конч-ч-чаю». Негритянский певец, который на пару недель отвез ее на солнышко на Сент-Мартин, а там все время заставлял торчать в душевой кабинке и дрочить его. Греческий бизнесмен по имени Стамос, от которого воняло, увлекался зубными электрощетками. Экономист, оравший по ночам.

Все это печально. Симоне стало скучно, и она перестала спать с каждым встречным. Ей было неприятно выкраивать деньги на противозачаточные таблетки, когда вела такую целомудренную жизнь, но, поскольку жизнь могла измениться в любую минуту, она продолжала глотать бело-розовые пуговички каждое утро. При этом размышляла, кто же сумеет прервать это самовоздержание. Она устала от безумцев. Ей хотелось встретить красивого нормального нейрохирурга, а не мужика в гавайской рубашке, который хотел разодрать ей влагалище…

Такой же калейдоскоп ждал ее в «Мини-Ферс инкорпорейтид» на Седьмой авеню, и чтобы отвлечься от бессмысленной жизни вокруг, она задумалась над тем, в чем пойти на вечеринку к Аните. В промежутке между демонстрацией кротового манто для покупателя из Атланты и получением контактных линз для мистера Свернса Симона решила, что наденет коричневое с белым мини-платье с меховой опушкой (до сих пор еще не оплаченное), ничего под ним, только чулки, чтобы не замерзнуть. В окне рядом с офтальмологом была фотография очаровательной брюнетки в персидской каракулевой шубке. На нее восхищенно смотрел мужчина. Надпись внизу гласила: «Мужчины обращают внимание на девушку в персидском каракуле».

В демонстрационном зале, когда она туда вернулась, была обычная смертная тоска. Покупатель из Атланты хотел, чтобы ему показали что-нибудь из аргентинской пятнистой кошки.

И вот в девять тридцать вечера, приняв душ (да, Господи, я теперь чиста!), Симона пристегнула к сетчатым чулкам четыре подвязки от пояса телесного цвета и задумалась, не слишком ли поздно начинать жизнь с нормальным мужчиной. На ее памяти таких вообще не встречалось. Осталась ли возможность? Постой-ка. А тот женатый торговец из Кэмдена? Он был относительно… но тут она вспомнила его привычку звонить по воскресеньям и, пуская слюну в трубку, просить описать ее белье. Сначала тебя одурачивают. И чем святее они кажутся вначале, тем омерзительнее оказываются потом. Как тот инженер по электронике, который любил смотреть, как она трахает себя свечкой. Симона даже была не очень против, но любая свеча казалась ему маленькой. А она еще и боялась момента, когда он зажигал свечу с другого конца и с восторгом наблюдал, как горячий воск капает на самые интимные места.

У нее не было оснований полагать, что те, кого встретит на вечеринке у Аниты, будут лучше предыдущих засранцев. И все же не оставляла надежды. Даже не осознавая этого, она полагалась на тихого, серьезного вида студента антропологии, который жил с пожилой матерью.

— Может ли изучение культур других народов помочь нам понять наше общество, его проблемы и перспективы? — мог он спросить вскоре после соития, вперив в нее взгляд сквозь очки. А когда они занимались любовью, это было неземное блаженство, два тела парили над грубой реальностью, которую оба презирали.

Уже девять тридцать. Симона щедро опрыскалась спреем, сунула Чу-Чу в коричневую сумку и пошла в «Русский чайный дом» на другой стороне улицы.

— Мы идем на вечеринку, — сказала Симона, — но еще рановато. Будьте добры мне бренди «Александр».

Она заметила мужчину, сидевшего неподалеку. Ему было за пятьдесят, с бородкой, в расстегнутой рубашке и куртке «сафари».

— Вечеринка, — сказал он. — Как странно.

Когда Симона не ответила, он спросил, не живет ли она по соседству, и прежде чем успела ответить, добавил, что так и должно быть, потому что это единственное культурное заведение во всем Нью-Йорке. Между ними был пустой стул, и мужчина сел на него.

— Почему бы вам не пригласить и меня на вечеринку? — спросил он. — Вы могли бы уложить меня в сумку вместе с этим маленьким чудовищем. Между прочим, дорогая, левые ресницы у вас загнулись.

— Они приклеены.

— Такой уж клей, дорогая.

Он не понравился Симоне. Наверное, фанатик атлетизма, часто дышит затхлым воздухом залов, который так вреден для его слабых легких. Она быстро допила бренди и расплатилась.

— Мы можем пойти ко мне, и я исполню вам мою сонату.

На своем хилом члене, это точно.

— Мне эта идея не нравится, — сказала Симона. — При ваших больных легких.

Очутившись на улице, она поймала такси и назвала адрес Аниты. Вечеринка уже должна быть в полном разгаре. Забавно, знакома ли она хоть с кем-то из мужчин? Забавно, будет ли хоть кто-то из них интересен ей? И забавно, заинтересует ли кого-то она?

— Осторожно, мудак! — завопил шофер на пьяного пешехода.

Симона откинулась на холодную спинку сиденья, когда такси ехало по Пятой авеню, и задумалась, будет ли хоть один из мужчин (которых созвала пышнотелая Анита), хоть один, хоть чуть-чуть, пусть даже до омерзения, но НОРМАЛЬНЫМ?

Когда три дня тому назад муж Беверли Нортроп сказал ей, что он пригласил своего издателя на ужин в среду вечером, Беверли ответила:

— О дорогой, неужели снова жареные ребрышки и картофель?

— Нет, дорогая, — сказал Питер. — У Тони очень разнообразные вкусы. У тебя потрясающая возможность проявить себя, приготовив какое-нибудь экзотическое блюдо. И все равно ты его не удивишь. Тони долго жил во Флоренции. Сама понимаешь. Жуткий сноб.

Беверли подумала о том, как смешно прозвучало в устах Питера последнее замечание. Ведь он, когда его вызвали на ковер за еретические высказывания в адрес настоятеля собора, твердо заявил: