Мила Бояджиева - Сладкий роман Страница 30

- А я буду скучать и уйду в монастырь. Либо утоплюсь, - пообещала я, скрывая корявой шуткой свою тоску. Он даже не спросил, куда и каким рейсом я лечу, - может, мы оказались бы попутчиками.

- Извини, детка, мне надо торопиться, - он на секунду обнял меня и ободряюще потрепал по заду.

Поцелуй вышел официальным, как у членов советского правительства. На мачту опустевшей "Лолы" по-хозяйски насели, нагло галдя, чайки.

ПРИЗНАНИЯ И ЗАВЕРЕНИЯ

Я вернулась в свою парижскую квартиру и стала думать, чем бы себя занять. Кроме продавщицы и швеи на ум приходила лишь панель. Конечно, в том смысле, что можно было, наконец, проявить благосклонность к одному из претендентов на вакантную должность "содержателя". В результате я стала брать на дом подработку в виде финансовых отчетов небольшой фирмы, что вполне соответствовало моему незаконченному образованию и незавершенному все же отвращению к жизни.

Прошло почти два месяца с незабываемых дней нашего путешествия. В Париже вовсю бушевала весна, все цвело, сверкало и призывало к плотским радостям. Целовались буквально везде, даже за окошечком банка (вот бы папа порадовался!). Меня задевали на улицах и сразу множество приятелей вспомнило мой номер телефона. Но вирус всеотрицания, поселившийся во мне после миражного счастья, подначивал к монастырскому уединению и самоистязанию. Наверно, поэтому в один прекрасный день, когда меня в очередной раз навестил Сол, я переспала с ним. Просто так, по-дружески, в порядке сотрудничества и в знак того, что не держу ни зла на душе, ни камня за пазухой, ни каких-нибудь изъянов в других местах.

- Спасибо, Дикси. Это царский дар побирушке, - он был готов прослезиться, нащупывая на тумбочке сигареты. - Скажи честно, я очень противный?

- Прекрати канючить! Для твоего возраста ты просто жеребец. И, насколько я знаю, пока что тебе не приходилось покупать женщин? - Я почти не лукавила. Скрыв только то, что в постель с Солом ни за что больше не лягу. Ни за какую дружбу или контракты.

Нет, он не нуждался в гормональных инъекциях, поднимавших потенцию. В постели Соломон-бельгиец оказался простым работягой , робким и исполнительным одновременно. Наверно, его кто-то испугал в этом плане в юности.

- Знаешь, детка, у меня была очень строгая мать, Царство ей небесное. Что в ранце лежит всегда проверяла, в карманах рылась. Боялась, что я закурю или спрячу какую-нибудь прокоммунистическую литературу. Тогда все помешались на кубинцах. И однажды нашла презервативы. Мы надували их под краном и брызгались. Но она, со свойственной ей "опытностью" уверяла, что предмет использован по назначению... Меня отвели к психиатру.

Ты представляешь, одиннадцатилетний, кривоногий пацаненок, и без того круто закомплексованный своей низкорослостью и неспортивностью, на допросе у доктора, видящего в нем маленького извращенца... Уф... Как я вообще после этого решился подойти к особе женского пола на предмет совокупления, - не пойму. Слава Богу, она привязалась ко мне сама. Это было уже в колледже, после вечеринки. Деваха шустрая и полненькая. Мы изобразили что-то в кустах её садика под печальный зов матери: "Матильда! Матильда!" Ее звали Матильдой... Она была единственной, кого я сумел полюбить...

Затем ушел в армию, писал письма, вставил в рамочку её фото, приезжал на каникулы. Мы трахались вовсю - на чердаке, в кабинете её отца, пока он музицировал в гостиной, во дворе, у реки... - в общем, как кролики. Вернувшись в строй, я чуть не сошел с ума от любви, строча каждый день письма со стихами, рисуночками, переводными картинками, открытками. Куда там, - я готов был выложить самого себя...

Она вышла замуж за месяц до моего возвращения и переехала в другой город. Больше мы не виделись. Но ко мне привязалась её подружка-наперсница, которой, как выяснилось потом, Матильда такого про меня нашептала! Подружка и внешне была поаппетитней и смотрела на меня страстно, да и в любовных делах ничем сбежавшей Матильде не уступала. Но перелюбливать я уже не смог. Зато получил репутацию лучшего кобеля в нашей округе. Округа-то, тьфу! два переулка. Но до сих пор держу хвост пистолетом... Это я с тобой такой робкий, крошка. - Сол повернулся ко мне и кончиками пальцев провел по моему лицу, шее, груди, восторженно и трепетно, будто прикоснулся к полотну Рафаэля или Тициана.

- Не по карману ты мне, детка, образно говоря. Извини! - Он быстро встал и натянул брюки.

Несомненно, рядом со мной он остро чувствовал свою кривоногость, плешивость и все то, чем мог и похвастаться перед другой. Да, мы не смогли бы стать парой, что и говорить, но "подружками" - вполне.

- Будь умницей, Сол, завари кофе и посиди со мной. Можно, я не буду одеваться? Сделаем вид, что мы давно женаты. Это ведь почти и вправду так... А теперь располагайся рядышком и слушай. Ой, какой горячий! Я обожглась!

Сол заботливо подул на мои губы и послушно уселся в кресло.

- Все эти два месяца я думала, что жить не могу без Чака. Понимаешь, те семь лет после нашей первой встречи я относилась к нему кое-как: сама увлекалась и все его блядства не замечала, а теперь - просто тянет! Не пойму, это физическое или душевное?

- Я не умею разделять. Моя Матильда была всего лишь маленькой шлюшкой, а я любил её как мог бы любить единственную, царицу... Остался бобылем.

- Кобелем, - поправила я и подмигнула. - Так удобнее куролесить. Жениться ты успеешь. А мне уже не выйти замуж. Нет-нет. По душе, по сердцу. Не стану и говорить, какие блестящие предложения я получаю от тех, кто так похож на моего Скофилда. Можно было бы вернуть и "ягуар", и эту "Лолу", и даже мою грязнульку-Лолочку, но так не хочется. Ты представить не можешь, злюсь, как мегера... Не научилась продаваться, что ли...

- Ты ждешь настоящей любви, моя бесценная. Ведь не думаешь же в самом деле, что она бывает только раз, как с моей Матильдой?

Я засмеялась, представив свою первую любовь.

- Знаешь, в кого я влюбилась в первый раз? В помощника нашего патера. Мама была католичкой, отец - лютеранин и абсолютно индифферентен к религии. Поэтому и позволил матери обратить меня в свою веру и даже на службу таскать и какие-то хоровые спевки. Так вот, нашему отцу Скарпио прислали из семинарии ученика. Ах... как тебе объяснить?.. Представь того "тореадора" с испанской набережной, только в белых кружевах и с черными локонами до плеч. Руки тонкие на груди сложены, губы узкие, бледные, молитву шепчут, ресницы на полщеки опущены, а глаза... Да он всего раза три их на меня и поднял. Но всегда знал, когда я рядом - пальцы начинали дрожать, дыхание, как у горячечного, и алые пятна по скулам... Глаза у него были отчаянные, поэтому их и прятал, чтобы на святотатство не соблазняться. Только точно я знала, если ещё секунду, всего секунду на меня посмотрит, - сбежим. Сей же ночью сбежим... И ведь, милый Сол, сколько лет прошло, а иногда думаю, может, это как раз моя пара и была?.. Уж не знаю, как бы жили, но любили бы друг друга безумно. Это объяснить невозможно, поэтому я представляла так: сидим мы оба в глуши, в домике, занесенном снегом по крышу, одинокие, сосланные, проклятые. Печь потрескивает, в заледеневших окнах ветер звенит, темно, жарко, грешно. Мы ложимся в обнимку на шкуру медведя, непременно белую, обязательно теплую. Долго-долго смотрим друг другу в глаза и шепчем: снег и ветер, и небо - это ты. Звезды, луна и огонь - это ты. Моя жизнь, моя кровь, моя радость - ты... И засыпаем.

Мне было двенадцать. Ему, наверно, на пару лет больше. Я так и не узнала его имени. Где ты, друг мой несбывшийся... - Я рассмеялась над серьезным вниманием Сола и кинула в него конфетку. - Что растрогался, старичок? Исповедь проститутки? А ведь я наврала, все-все выдумала. И ещё делаю вид, что не знаю, как наш фильм в твоей "фирме" провалился. "Зачем ползать по каютам и валяться в песке, если двадцать лет назад Сильвия Кристель все уже показала значительно лучше?" - брезгливо фыркали они. И справедливо.

- Справедливо, детка! - простонал Сол и мне даже показалось, что в его страдальческих глазах сверкнули слезы. - Ты же знаешь, я совсем не простак в своем деле. И если что-то в жизни по-настоящему люблю и умею - так это снимать! Запечатлевать, так сказать, бытие в зримых образах... Э-эх!

Сол налил себе в стакан коньяка и, морщась, сделал два больших глотка.

- Хорошо! - резко выдохнул он и приступил к рассказу, из-за которого, в сущности, и навестил меня.

Вскоре после нашего путешествия Соломон Барсак продемонстрировал отснятые материалы комиссии. Он никогда ещё не был так доволен собой. Только коллеги по профессии могли оценить все тонкости и ухищрения, которые потребовались оператору, чтобы проникать скрытым глазом в морские волны или спальню провинциального гея.

Когда смонтированный ролик мелькнул засвеченным хвостиком и экран погас, вместо поздравлений и аплодисментов Сол услышал деликатные покашливания теоретика и перешептывание остальных, свидетельствующее о том, что Шеф находится в расстроенных чувствах.