Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти Страница 33

— Побежали! — сказала Летти, и, взявшись за руки, мы побежали как сумасшедшие, задыхаясь и хохоча, нам было хорошо, весело, мы забыли обо всем дурном. А когда мы остановились, то в один голос вдруг воскликнули: «Прислушайтесь!»

— Вроде это дети кричат! — сказала Летти.

— В Кеннелзе, — подтвердил я. — Точно, это там.

Мы поспешили вперед. Из дома раздавались безумные вопли детей и дикие, истерические крики женщины.

— Ах, чертенок… ах, чертенок… вот тебе… вот тебе! — Затем слышались звуки ударов, вой. Мы вбежали в дом и увидели взъерошенную женщину, которая безумно колотила сковородкой мальчишку. Малый вертелся, как молодой дикобраз… мать держала его за ногу. Он лежал и выл во весь голос. Другие дети плакали тоже. Мать была в истерике. Волосы закрывали ей лицо, глаза смотрели злобно. Рука поднималась и опускалась, точно крыло ветряной мельницы. Я подбежал и схватил ее. Она уронила сковородку, ее колотила дрожь. Она взирала на нас с отчаянием, сжимая и разжимая руки. Эмили побежала успокаивать детей, а Летти подошла к обезумевшей матери. Наконец та успокоилась и села, глядя перед собой. Потом бесцельно стала трогать колечко на пальце у Летти.

Эмили между тем промывала щеку у девочки, которая стала вопить громче, когда увидела, что из раны капнула кровь на ткань. Наконец и она успокоилась. После чего Эмили наконец зажгла лампу.

Я нашел Сэма под столом. Протянул руку, хотел схватить, но он тут же ускользнул, как ящерица, в проход. Через некоторое время я обнаружил его в углу. Он лежал и дико завывал от боли. Я отрезал ему путь к отступлению, взял в плен, отнес, отчаянно сопротивлявшегося, на кухню. Вскоре, обессилев от боли, он стал пассивным.

Мы раздели его. Его ладное белое тельце было все покрыто кровоподтеками. Мать захныкала снова, а вместе с ней и дети. Девушки старались успокоить ее. А я принялся растирать маслом тельце мальчика. Потом мать схватила ребенка на руки и стала страстно целовать, рыдая на весь дом. Мальчик позволил себя целовать… но потом тоже начал плакать. Его тельце сотрясалось от рыданий. Постепенно рыдания унялись, они сидели и тихо плакали, бедная, несчастная мать и полуголый мальчик. Потом она отправила его спать, а девушки подготовили — ко сну других малышей, помогая им надеть ночные рубашонки, и скоро в доме стало тихо.

— Я не могу с ними справиться, не могу, — проговорила мать грустно. — Они растут сами по себе… просто не знаю, что с ними и делать. Муж совсем мне не помогает… нет… его не заботит, как я с ними тут управляюсь… ничем не помогает, одни насмешки строит.

— Ах, малыш, — сказала Летти, усадив худенького мальчика себе на колени и держа перед ним его ночную рубашонку. — Не хочешь ли ты пойти к своей мамочке?.. Ну вот, теперь иди… Ах!

Хорошенький полуторагодовалый малыш потопал через всю комнату к маме, размахивая ручонками и смеясь, его карие глазенки блестели от удовольствия. Мама схватила его, пригладила шелковистые каштановые волосы, откинув со лба назад, и прижалась к нему щекой.

— Ах! — сказала она. — У него совершенно шальной отец. Не такой, как другие мужчины. Он ни о ком не заботится. Даже к собственной плоти и крови, к нашим детям, относится, как чужой.

Девочка с пораненной щекой удобно устроилась у Лесли. Она сидела у него на коленях, смотрела грустными глазами, вскинув вверх круглую головенку с короткой стрижкой.

— Это мой мел, а Сэм сказал, что его, и он возьмет и будет рисовать, где захочет, только я не дам ему ничего, вот. — Она разжала пухленькую ручонку и показала красный мелок. — Мне его папа принес, чтобы я сделала румяной мою куклу, она деревянная. Я покажу ее сейчас вам.

Она соскочила с колен и, придерживая рукой рубашонку, побежала в угол, где валялись детские игрушки, потом принесла Лесли вырезанную из дерева карикатуру на женщину. Лицо куклы было вымазано красным мелом.

— Вот она, моя куколка, папа сделал ее для меня… ее зовут леди Мима.

— Да ну? — сказала Летти, — а это у нее щеки? Она ведь некрасивая, правда?

— Нет, она красивая! Папа сказал, она настоящая леди.

— И он дал тебе для нее румяна?

— Да, румяна! — Она кивнула.

— И ты не давала их Сэму?

— Нет. Мама тоже сказала: «Не давай Сэму!», и он укусил меня.

— А что скажет отец?

— Папа?

— Он только засмеется, — проговорила мать, — и скажет, что укус лучше, чем поцелуй.

— Скотина! — сказал Лесли с чувством.

— Нет, но он ни разу не тронул пальцем ни меня, ни детей. Просто он не такой, как другие мужчины… никогда не поговорит. Форменный чужак, даже стал более чужой, чем в тот день, когда я впервые его увидела.

— А где это произошло? — поинтересовалась Летти.

— Я тогда работала служанкой в Холле… а он был новичок, явился туда… красивый, благородный джентльмен, ну и все такое прочее. Даже сейчас он может читать и беседовать, как настоящий джентльмен… Только мне вот ничего не говорит… Ведь я в его глазах просто лепешка грязи!.. Вот и измывается надо мной, над своими детьми. Боже милостивый, да он будет здесь с минуты на минуту. Ступайте отсюда!

Она погнала детей спать, погасила светильник в углу и стала накрывать на стол. Скатерть чистая, без пятен, она положила перед его прибором серебряную ложку на блюдце.

Не успели мы направиться к дверям, как вошел он. Завидев его массивную фигуру в дверном проеме, эта крупная, солидная женщина заметалась по комнате.

— Хэлло, Прозерпина… у тебя гости?

— Я не звала их, они сами пришли, услышав плач детей. Я не давала им никакого повода…

Мы поспешили в ночь.

— Ах, всегда тяжелая ноша достается женщинам, — заметила Летти горько. — Если бы он помогал ей, разве б она не оставалась прекрасной женщиной, полной сил? А теперь она сильно измучена.

— Мужчины — скоты… и брак дает им простор для всяких безобразий, — заявила вдруг Эмили.

— Не стоит рассматривать этот случай, как типичный результат замужества, — обратился Лесли к своей нареченной. — Подумай о себе и обо мне, Миннехаха.

— Ага.

— О… я хотел спросить тебя, что ты, собственно, думаешь о викарстве, о церкви в Греймиде?

— Премиленькое местечко! — воскликнула Летти.

Мы пробирались по неровной дороге, покрытой рытвинами. Луна светила ярко, а мы держались в тени деревьев, таких черных, мрачных. Случайно луна осветила белую ветку, на которой кора была обглодана кроликами в суровую зиму. Вскоре мы выбрались из леса. На севере небо было залито зеленым светом, эдакое сплошное марево; Орион уж поднимался со своего ложа, и за ним следовала луна.

— Во время северного сияния, — сказала Эмили, — я чувствую себя так странно… даже жутко… оно внушает какой-то благоговейный трепет, правда?

— Да, — сказал я. — Оно заставляет тебя думать о многих вещах, сомневаться и чего-то ждать.

— А чего ты ждешь? — спросила она мягко, посмотрела вверх, и увидев, как я улыбаюсь, снова опустила голову, прикусив губу.

Когда мы дошли до развилки, Эмили упросила нас зайти на мельницу… ненадолго… и Летти согласилась.

Занавески на кухонном окне были раздвинуты, а ставни не закрыты, как обычно. В гостях находилась Алиса, она что-то тихо говорила Джорджу, склонившемуся над какой-то игрой.

— Хэлло, Летти Бердсолл, ты такая странная, — встретила нас Алиса обычными язвительными замечаниями. — Ты так уже всерьез помолвлена?

— Ага… давненько мы ее не видели, — добавил отец в шутливой манере.

— Ну, разве она не гранд-дама, фу-ты, ну-ты, в такой прекрасной шляпке, в мехах, к тому же с подснежниками?! Посмотри-ка на нее, Джордж, ты никогда раньше не видел ее такой гранд-дамой.

Тот поднял глаза и посмотрел на девушку, на цветы, избегая ее глаз.

— Ага, она здорово выглядит, — сказал он и вернулся к своим шахматам.

— Мы собирали подснежники, — сказала Летти, прижимая цветы к груди.

— Они миленькие… дай мне несколько, а? — сказала Алиса, протягивая руку.

Летти отдала ей цветы.

— Шах! — сказал Джордж.

— Отстань! — отмахнулась его партнерша, — мне подарили подснежники… Разве они не идут мне, такие же невинные маленькие души, как и я сама? Летти не хочет их приколоть к платью, потому что она не такая добрая и невинная, как я. Давай и тебе тоже подарим весенние цветочки, а?

— Тебе что, так хочется… только зачем?

— Чтобы ты тоже похорошел и, конечно, приобрел вид невинного создания.

— Тебе шах, — сказал он.

— Ах, куда тебе их приколоть, разве что на рубашку. О!.. вот!.. — Она воткнула несколько цветочков в его черные волосы. — Смотри, Летти, какой он милашка, правда?

Летти издала напряженный смешок:

— Голова осла, увенчанная цветами, — сказала она.

— Тогда я — Титания… правда, из меня получилась бы изумительная королева?.. А вот кто у нас ревнивый Оберон?